Домби и сын

Она приподняла немного свою голову и обратилась къ дочерниному лицу, какъ будто воспоминанія молодыхъ лтъ привели ее невольно къ воспоминанію о своей дочери.

— Они оба были похожи другъ на друга, какъ дв капли воды, — кричала старуха, — однихъ лтъ, одинаковаго нрава, и разницы между ними, если не ошибаюсь, былъ только одинъ годъ. О, если бы вы видли, какъ моя Алиса тогда сидла рядкомъ съ дочерью другого джентльмена — я это видла и никогда не забуду! Он были точь въ точь, какъ родныя сестры, несмотря на разницу въ своихъ платьяхъ и привычкахъ. О, неужто прошло это сходство! Неужто только одна моя дочь измнилась и пропала!

— Вс мы, матушка, измняемся и пропадаемъ, каждая въ свою очередь, — сказала Алиса.

— Очередь! Зачмъ же такъ рано пришла очередь моей дочери, a не ея! Ея мать измнилась, это правда, и превратилась, съ позволенія сказать, въ такую же хрычовку, какъ я, прости Господи; но и она была красавицей встарину. Что такое я сдлала противъ нея? Неужто она д_у_р_и_л_а меньше, чмъ я? Не меньше и не лучше, a вотъ только моя, одна только моя дочка захворала и зачахла.

И вдругъ, испустивъ пронзительный крикъ, она бросилась въ ту комнату, откуда пришла, но немедлеино воротилась опять, подковыляла къ Гэрріетъ и сказала:

— Вотъ все, о чемъ Алиса просила меня сказать вамъ. Все до тла. Я провдала о ней въ одно лтнее время, когда слонялась по Уорвиксширу, гд и она тогда проживала съ своей матерью, съ той хрычовкой, видите ли, которая все блилась да румянилась. Все я провдала. Но такія родственницы, сказать по правд, для меня не годились. Он не дали мн ни полушки. Если бы этакъ я заикнулась передъ ними на счетъ деньженокъ для моей Алисы, которая ей двоюродная сестра, он, я думаю, придавили бы меня, какъ лягушку. Вотъ и дочка-то моя, сказать по правд, горда, пожалуй, еще болыьше, чмъ она, — продолжала старуха, съ робостью прикасаясь къ лицу Алисы. — Теперь она присмирла, касатушка моя; но дайте-ка ей встать, она пристыдитъ ихъ своими прекрасными глазами и осрамитъ такъ, что имъ не собрать костей. Не правда ли, моя лебедка, ты вдь осрамишь ихъ?

Старуха захохотала, и этотъ хохотъ былъ гораздо отвратительне, чмъ ея крикъ, и гораздо страшне, чмъ взрывъ безсильнаго воя, которымъ онъ окончился. Она встала, вышла изъ комнаты и опять услась на прежнее мсто, чтобы глазть на темноту ночную черезъ открытое окно.

Глаза Алисы во все это время были устремлены на Гэрріетъ, которую она продолжала держать за руку. Теперь она сказала:

— Мн казалось, я буду нсколько спокойне, когда вы узнали эту исторію. Она, думалось мн, объяснитъ вамъ отчасти крайности разврата, который меня сгубилъ. Мн слишкомъ часто толковали, что я нарушаю свои обязанности, и я, въ свою очередь, невольно утвердилась въ мысли, что другіе люди не исполнили своихъ обязанностей по отношенію ко мн. Смя какъ посяно, такъ и взошло. Дочери богатыхъ, но дурныхь матерей могутъ, въ свою очередь, сбиваться съ прямой дороги, но путь ихъ никогда не можетъ быть такъ гадокъ, какъ мой. Теперь все прошло. Все это представляется мн какимъ-то сномъ, котораго теперь я не могу ни хорошенько вспомнить, ни отчетливо понять. И этотъ сонъ видлся мн каждый день съ того времени, какъ вы начали сидть здсь и читать для меня. Пересказываю его вамъ, сколько могу помнить. Не потрудитесь ли вы еще почитать для меия?

Гэрріетъ тихонько отстранила свою руку, чтобы открыть книгу, но Алиса удержала ее опять.

— Вы не забудете моей матери? Я простила ей все, въ чемъ, по моему, она виновата. Я знаю, что она прощаеть меня и слишкомъ тужитъ обо мн. Вы не забудете ея?

— Никогда, Алиса!

— Еще минуту. Положите мою голову такъ, чтобы я могла на вашемъ добромъ лиц видть слова, которыя вы станете читать.

Гэрріетъ исполнила ея желаніе и принялась читать, Она читала ей ту книгу, въ которой недужный, страждущій, удрученный человкъ всегда находитъ утшеніе и вчную отраду для изнуреннаго духа. Она читала, какъ одна женщина, слпая, хромая, прокаженная, оскверненная всякими недугами души и тла, получила прощеніе и такую награду, которой не отниметъ отъ нея никакая человческая сила.

— Завтра поутру, Алиса, — сказала Гэрріетъ, закрывая книгу, — я приду какъ можно раньше.

Свтлые глаза сомкнулись на минутку, но при этихъ словахъ открылись опять. Алиса съ набожнымъ благоговніемъ поцловала руку своей благодтельницы.

Т же свтлые глаза слдили за нею къ дверямъ. Въ ихъ блеск и на спокойномъ лиц промелькнула прощальная улыбка.

Глаза сомкнулись и уже больше не открывались никогда. Она положила свою руку на грудь, произнесла священное имя Того, житіе котораго ей читали, и жизнь сбжала съ ея лица, подобно исчезающему свту.

На мст, гд была Алиса, лежалъ бездыханный трупъ.

Глава LIX Часъ пробилъ

Опять перемны въ большомъ дом, на длинной скучной улиц, гд Флоренса проводила свое одинокое дтство. Это все тотъ же огромный домъ, надежный оплотъ противъ непогоды и втровъ, безъ проломовъ на кровл, безъ разбитыхъ оконъ, безъ продавленныхъ стнъ, но тмъ не мене онъ — развалина, и крысы бгутъ изъ него.

Сначала м-ръ Таулисонъ и компанія никакъ не хотятъ врить злой молв, которая расиространяется вокрутъ нихъ. Кухарка говоритъ ршительно и прямо, что подорвать нашъ кредитъ, благодаря Бога, не такъ легко, какъ другихъ богачей, a м-ръ Таулисонъ положительно утверждаетъ, что, пожалуй, станутъ посл этого болтать, будто подорвался англійскій банкъ или взлетли на воздухъ вс сокровища лондонской башни. Но скоро приходитъ газета, и съ нею м-ръ Перчъ, въ сопровожденіи своей почтенной супруги, которая пришла на кухню покалякать и провести пріятный вечеръ.

Какъ скоро темное дло было приведено въ извстность, м-ръ Таулисонъ главнйшимъ образомъ безпокоился насчетъ убытка и полагалъ, что онъ круглымъ числомъ простирается, по крайней мр, до сотни тысячъ фунтовъ. М-ръ Перчъ убжденъ, съ своей стороны, что, пожалуй, не покрыть его и сотнею тысячъ фунтовъ. Женщины, подъ предводительствомъ м-съ Перчъ и кухарки, часто съ благоговйнымъ удовольствіемъ повторяютъ: "Сотня тысячъ фунтовъ!" — какъ будто передъ ихъ глазами лежали самыя деньги. Горничная, не спуская глазъ съ м-ра Таулисона, изъявляетъ желаніе имть хотя бы сотую часть этого капитала, чтобы наградить имъ любимаго человка. М-ръ Таулисонъ, проникнутый, какъ извстно, непримиримою ненавистью къ иностранцамъ, держится того мннія, что достанься эти деньги какому-нибудь сухопарому французу, онъ бы не зналъ, бестія, что съ ними длать, разв только профинтилъ бы ихъ на усы и свою треклятую бороденку. При этомъ горькомъ сарказм горничная хохочетъ до упаду и удаляется на свжій воздухъ.

Скоро, однако, она возвращается опять, ибо кухарка, издавна пользовавшаяся репутаціею расторопной и умной дамы, говоритъ, что теперь-то собственно имъ надо держаться другъ друга, — не такъ ли, Таулисонъ? — Вдь еще неизвстно, скоро ли имъ придется разойтись на вс четыре стороны.

— Мы видли, — продолжаетъ кухарка, — въ этомъ дом похороны, видли свадьбу и при насъ же скрылись эти бглянки. Пусть не говорятъ о насъ добрые люди, что мы не могли ужиться въ это несчастное время. Станемъ жить по-прежнему тише воды, ниже травы, не вынося соринки изъ этого дома, не такъ ли, Таулисонъ?

М-съ Перчъ приведена въ трогательное умиленіе этой рчью и открыто замчаетъ, что кухарка — настоящій ангелъ. М-ръ Таулисонъ отвчаетъ, что онъ, съ своей стороны, всего мене способенъ противорчить такимъ благороднымъ чувствамъ, и въ доказательство… онъ беретъ горничную за руку, шепчетъ ей нсколько словъ и, становясь съ этой юной леди среди комнаты, торжественно извщаетъ всю кухонную компанію, что онъ и она ршились, наконецъ, сочетаться законнымъ бракомъ и завести на Оксфордскомъ рынк, въ травяномъ ряду, свою собственную лавку, куда въ свое время будутъ имть честь покорнйше просить всхъ своихъ старыхъ знакомыхъ. Это объявленіе принято съ превеликимь восторгомъ, и м-съ Перчъ, прозирая душою въ будущее, торжественно шепчетъ на ухо кухарк: "Разведутъ двченокъ!"

Фамильное несчастіе, само собою разумется, въ этихъ нижнихъ слояхъ безъ пиршества обойтись не можетъ. На этомъ основаніи кухарка изготовляетъ для ужина два горячихъ блюда, a м-ръ Таулисонъ, для той же гостепріимной цли, сочиняетъ раковый салатъ на огромномъ блюд. Даже м-съ Пипчинъ, взволнованная этой рдкой оказіей, звонитъ отчаянной рукой съ высоты своего покоя и посылаетъ сказать, чтобы ей подогрли къ ужину сладенькій пирожокъ и прислали на поднос стаканъ крпкаго глинтвейну съ хересомъ пополамъ, такъ какъ она чувствуетъ себя нсколько нездоровой.