Домби и сын

— Здравствуйте, м-съ Виккемъ. Какъ ваша больная? — спросила Гэрріетъ.

— Плохо, матушка, плохо. Я ужасно боюсь. Она, видите ли, сударыня, съ нкоторыхъ поръ напоминаетъ мн Бетси Джанну моего дяди, — заключила м-съ Виккемъ, испуская болзненный вздохъ.

— Въ какомъ отношеніи? — спросила Гэрріетъ.

— Да во всхъ, матушка. Разница лишь та, что Бетси Джанна умирала ребенкомъ, a эта ужъ большая.

— Но вы сказали мн прошлый разъ, что ей гораздо лучше. Стало быть, еще можно надяться, м-съ Виккемъ.

— Не говорите, матушка. Надежда хороша для тхъ, кто не видалъ кручины въ своей жизни, a я на своемъ вку довольно натерплась и наглядлась всякой всячины, сударыня моя. О, вы еще не знаете, что такое всякая всячина: это, съ позволенія сказать, такая подлая вещь, что Боже упаси!

— Вамъ надобно стараться быть веселе.

— Благодарю васъ, матушка. Если бы еще и оставалась какая веселость въ моей голов, — вы извините, что я откровенничаю, — такъ я потеряла бы ее въ одни сутки въ этомъ скаредномъ мст. Скука такая, хоть бги изъ дому! Впрочемъ, я никогда не видала красныхъ дней. Одно житье въ Брайтон за нсколько лтъ передъ этимъ укоротило, я думаю, мою жизнь на цлый десятокъ годовъ.

Въ самомъ дл, это была та самая м-съ Виккемъ, которая въ старые годы замнила бдную Полли въ званіи няньки маленькаго Павла, и которая подъ благодатной кровлей м-съ Пипчинъ дйствительно натерплась всякой всячины. Превосходная старая система, утвержденная на древнйшемъ похвальномъ обыча удалять отъ общества скучнйшихъ и безполезныхъ членовъ, назначая имъ весьма комфортныя должности филантропическаго свойства, доставила м-съ Виккемъ возможность утвердиться и усовершенствоваться въ званіи сидлки и вмст няньки, въ званіи, которое, какъ нарочно, изобртено для ея особы.

Склонивъ голову на одну сторону и поднявъ свои глаза къ потолку, м-съ Виккемъ провела ночную постительницу наверхъ въ чистую, опрятную комнату, смежную съ другою, гд стояла постель, освщенная тусклою лампадой. Въ первой комнат безсмысленно сидла грязная, безобразная старушенка, глазвшая на улицу черезъ открытое окно. Во второй лежала въ постели фигура, или точне, тнь той фигуры, которая нкогда въ зимнюю ночь презрла дождь и бурю, чтобы, посл продолжительнаго путешествія, бжать въ отдаленное предмстье для изъявленія своего бшенаго негодованія. Невозможно было бы угадать въ ней ту самую женщину, если бы не черные длинные волосы, разбросанные по безцвтнымъ и мертвеннымъ щекамъ.

— Не поздно ли я пришла, Алиса? — сказалъ кроткій голосъ постительницы.

— Поздно, какъ всегда, но слишкомъ рано для меня.

Гэрріетъ сла подл постели и взяла ея руку.

— Вамъ теперь лучше?

М-съ Виккемъ, стоявшая насупротивъ, какъ безотрадное привидніе, ршительно и самымъ отрицательнымъ способомъ покачала головой.

— Какая до этого нужда! — отвчала Алиса, стараясь улыбнуться. — Лучше или хуже, — все равно. Можетъ быть одинъ день разницы, не боле.

М-съ Виккемъ, какъ серьезный характеръ, поспшила выразить свое полное одобреніе болзненнымъ стономъ. Затмъ, ощупавъ ноги своей паціентки, вроятно, въ надежд найти ихъ окаменлыми, она поковыляла къ столу и зазвонила цлебными пузырьками и бутылками, какъ будто желая сказать: такъ и быть, дадимъ еще микстуры для проформы.

— Нтъ, — шептала Алиса своей постительниц, — нужда, труды, порокъ, угрызенія совсти, буря внутри и буря снаружи истощили мои силы, и желзное здоровье разстроилось въ конецъ. Мн не долго жить. Я здсь лгу иной разъ, думая, что мн хотлось бы еще немного пожить для того только, чтобы показать, какъ я умю быть благодарной. Это, конечно, слабость, и она скоро проходитъ. Пусть будетъ такъ, какъ есть. Лучше и для васъ, и для меня.

Это ли та женщина, которая нкогда въ ненастный и бурный вечеръ сидла подл камина, вызывая на бой судьбу со всми ея ужасами? Злоба, мщеніе, отвага, буйство — прощайтесь съ своей жертвой: наступилъ ея конецъ!

М-съ Виккемъ, назвонившись вдоволь около медицинскаго стола, достала, наконецъ, какую-то микстуру. Затмъ, подавая пить, она завинтила свой ротъ, прищурила глаза и покачала головой, выражаясь, такимъ образомъ, опредленно и ясно, что никакія пытки не заставятъ ее проболтаться насчетъ безнадежнаго положенія паціентки.

— Сколько прошло съ той поры, — сказала Алиса, — какъ я приходила къ вамъ послдній разъ извстить о погон, которую я устроила?

— Слишкомъ годъ, — отвчала Гэрріетъ.

— Слишкомъ годъ! — повторила Алиса задумчивымъ тономъ. — И прошли цлые мсяцы, какъ вы перенесли меня въ это мсто?

— Да.

— Перенесли силою своей доброты и великодушія. Перенесли меня! — говорила Алиса, закрывая рукою свое лицо. — Ваши женствениыя слова и взоры, ваши ангельскіе поступки сдлали меня человкомъ!

Гэрріетъ наклонилась надъ нею и старалась ее успокоить. Немного погодя, Алиса, продолжая закрывать рукою свое лицо, изъявила желаніе, чтобы позвали къ ней ея мать.

— Мать, скажи ей, что ты знаешь.

— Сегодня, моя лебедушка?

— Да, мать, — отвчала Алиса слабымъ, но вмст торжественнымъ голосомъ, — сегодня!

Старуха, взволнованная, по-видимому, угрызеніемъ, безпокойствомъ или печалью, приковыляла къ постели по другую сторону отъ Гэрріетъ, стала на колни, чтобы привести свое чахлое лицо въ уровень съ одяломъ, и, протянувъ свою руку къ дочерниному плечу, начала:

— Дочка моя, красотка…

Великій Боже! Что это быль за крикъ, вырвавіиійся изъ груди старухи, когда она взглянула на развалину тла, лежавшаго на этомъ болзненном ь одр!

— Перемнилась твоя красотка, матушка, давно перемнилась! — сказала Алиса, не обращая на нее своихъ глазъ. — Безполезно тужить объ этомъ теперь.

— Дочка моя, — продолжала старуха, — скоро оправится, встанетъ и пристыдитъ ихъ всхъ своими прекрасными глазами.

Алиса обратила грустную улыбку на Гэрріетъ, пожала ея руку, но не сказала ничего.

— Встанетъ она, говорю я, — повторяла старуха, длая въ воздух грозный жестъ своимъ кулакомъ, — и пристыдитъ ихъ всхъ своими прекрасными глазами… вотъ что! Пристыдитъ, говорю я, и всхъ ихъ… да!.. Оттолкнули мою дочку, отринули, вышвырнули, загнали; но есть y ней родство — охъ, какое родство! — и она могла бы имъ гордиться, если бы хотла! Да, славное родство! Тутъ не было пастора и обручальныхъ колецъ, но родство заключено, и не сломать, не уничтожить его злымъ людямъ! Покажите мн м-съ Домби, и я вамъ укажу первую двоюродную сестрицу моей Алисы!

Жгучіе глаза больной, обращенные на Герріетъ, подтвердили истину этихъ словъ.

— Какъ? — кричала старуха, страшно мотая головой, которая хотла, какъ будто, выскочить изъ грязнаго туловища. — Я стара теперь, безобразна, видите ли, a бывали встарину праздники и на моей улиц! Состарили меня не годы, a всего больше эта проклятая жизнь и привычки. Но и я была молода, хороша была, и посмотрли бы вы, какъ ласкали меня въ старые годы! Разъ прибыли въ нашу сторону отецъ м-съ Домби и его братъ, веселые джентльмены; оба они умерли, Господь съ ними! охъ, какъ давно умерли! Братъ, который былъ отцомъ моей Алисы, умеръ прежде. Они зазжали къ намъ изъ Лондона, и нечего сказать, весь народъ любовался на нихъ, a они любовались на меня… вотъ какъ бывало въ старые годы!