Домби и сын

— Свтъ, судырь мой, лукавъ, хитеръ, пронырливъ и надуетъ, кого угодно. Старикашка Джозъ довольно на своемъ вку слонялся по земл, и въ голов его имются кое-какіе запасцы; но на этотъ разъ, судырь мой, онъ поглуплъ, ршительно и просто поглуплъ, какъ ребенокъ. Если бы, примромъ будучи, передъ тмъ, какъ Джой умчался съ этимъ Домби за границу, чтобы рыскать съ нимъ по всей Франціи, гоняясь за этимъ трусомъ, если бы, говорю, вы предсказали ему, что Домби на дорог къ банкротству, я бы, судырь мой, вамъ не поврилъ. Что тутъ длать? Провели старикашку Джоза, надули, судырь мой, проюртили; но зато теперь онъ опять смотритъ во вс глаза и держитъ ухо востро. Пусть, примромъ будучи, выскочитъ изъ могилы старикашкинъ батька и скажетъ: "Здравствуй, сынокъ! нтъ ли y тебя, любезный, пяти фунтовъ? Дай взаймы, на недльку, возвращу съ процентами!" — Не дастъ старикашка Джой, не дастъ, хоть тресни и разсыпься. Нтъ, судырь мой, стараго воробья не обманываютъ на мякин въ другой разъ! Онъ подозрителецъ, истертъ, истасканъ и жестокъ, какъ кремень. Знаетъ онъ виды, судырь мой! Старикашка Джой имлъ счастье въ старые годы пользоваться личнымъ знакомствомъ ихъ королевскихъ высочествъ, герцоговъ кентскаго и іоркскаго. Если бы было сообразно съ достоинствомъ стараго майора залзть въ бочку и жить въ ней, я бы, сударь мой, всю жизнь катался въ бочк, чтобы показать свое презрніе къ людямъ.

Вс эти и другія подобныя варіаціи иа тотъ же ладъ сопровождались сильнымъ раскачиваніемъ головы, хрустньемъ суставовъ и такими апоплексическими признаками, что младшіе члены клуба серьезно начали подозрвать, что майоръ Багстокъ плложилъ свои деньги въ контору пріятеля своего Домби и потерялъ ихъ, хотя старые и боле опытные мужи, знакомые съ характеромъ Джоя, не хотли и слышать о такой догадк. Несчастный туземець, не выражавшій никакихъ личныхъ мнній, терплъ страшныя пытки не только въ своихъ нравственныхъ чувствахъ, которыя регулярно разстрливались майоромъ каждый день, но и въ своей чувствительности къ подзатыльникамъ, зуботычинамъ, пинкамъ и встряскамъ, приводившимъ въ сотрясеніе вс его фибры, вены и артеріи. Цлыхъ шесть недль посл банкротства на несчастнаго туземца падали проливнымъ дождемъ ботфорты, банки, щетки, чубуки и другія боле или мене могучія орудія гнва.

Въ голов м-съ Чиккъ по поводу страшной катастрофы возникло три замчательныхъ идеи. Во-первыхъ, она не могла этого понять. Во-вторыхъ, ея братъ не сдлалъ усилія. Въ третьихъ, если бы ее пригласили на обдъ въ день перваго семейнаго празднества, этого бы не случилось. "Впрочемъ, — прибавляла м-съ Чиккъ, — этого надобно было ожидать".

Но, само собою разумется, людской говоръ не останавливалъ хода событій, не улучшалъ ихъ и не длалъ хуже. Было ясно для всхъ, что дла торговаго дома ревизуются коммерческимъ порядкомъ, что м-ръ Домби благородно передалъ все, что имлъ, и не просилъ ни отъ кого никакой пощады, никакого снисхожденія. О возобновленіи торговли нечего было и думать, такъ какъ м-ръ Домби отказался отъ всякихъ переговоровъ и услугъ, какія ему предлагали, и отнюдь не хотлъ разсчитывать на экстренный кредитъ, которымъ онъ могъ бы еще пользоваться, какъ человкъ, уважаемый въ коммерческомъ мір. Одни говорили, что м-ръ Домби умираетъ, другіе — что онъ сошелъ съ ума; но вс согласно утверждали, что м-ръ Домби пропащій человкъ.

Конторщики и писаря задали великолпный обдъ въ ближайшемъ трактир и распрощались дружелюбно, расходясь въ разныя стороны. Одни заняли мста въ заграничныхъ конторахъ, другіе перешли въ англійскіе торговые дома, третьи напечатали въ газетахъ предложенія своихъ услугъ; нашлись и такіе, которые вдругъ припомнили милыхъ и достолюбезныхъ родственниковъ, готовыхъ принять ихъ съ отверстыми объятіями въ своихъ скромныхъ жилищахъ. Во всемъ заведеніи остался одинъ и только одинъ м-ръ Перчъ, продолжавшій засдать на своей красной полк и длать маленькія угожденія главному счетчику, который наконецъ-таки общалъ ему мсто разсыльнаго въ страховой контор.

Опустли помщенія конторы Домби и Сына и утратили свою сановитую важность. Степенный продавецъ собачьихъ ошейниковъ и виндзорскаго мыла, присутствовавшій на углу площадки, не ршился бы теперь приставить указательный палецъ къ полямъ своей шляпы, если бы м-ръ Домби прошелъ мимо. Витіеватый разносчикъ афишъ, засунувъ руки подъ свой блый передникъ, по цлымъ часамъ премудро разглагольствовалъ насчетъ пагубныхъ слдствій заносчивой амбиціи, которая — говорилъ онъ — въ англійскомъ язык не напрасно рифмуетъ съ благозвучнымъ словомъ — пердиція (perdition — гибель).

М-ръ Морфинъ, сроглазый холостякъ, съ просдью въ волосахъ и бакенбардахъ, былъ, можетъ быть, въ атмосфер торговаго дома — за исключеніемъ, разумется, его представителя — единственнымъ человкомъ, который былъ сердечно и глубоко огорченъ роковымъ несчастіемь. Онъ многіе годы оказывалъ м-ру Домби истинное уваженіе и преданность, но никогда не надвалъ маски на свой личный характеръ, не унижался, не подличалъ и не раздувалъ господствующей страсти своего хозяина изъ видовъ интереса. Стало быть, въ его сердц не было пріюта для личной мести, не было натянутыхъ струнъ, которыя теперь слдовало отпустить. Съ ранняго утра до поздняго вечера онъ постоянно корплъ и рылся въ конторскихъ бумагахъ, и всегда, по первому требованію, готовъ былъ объяснить все, что требовало объясненій. Онъ повозможности щадилъ м-ра Домби отъ непріятныхъ переговоровъ и, просидвъ въ своей комнат до вечера, возвращался въ свою квартиру въ Ислингтон, гд, передъ отправленіемъ въ постедь, услаждалъ унылую душу печальными мотивами своей віолончели.

Однажды онъ прогудлъ такимъ образомъ цлый рядъ фантастическихъ сонатъ и, казалось, готовъ былъ приняться за новыя аріи меланхолическаго свойства, какъ вдругъ его хозяйка — къ счастью, глухая и совершенно равнодушная ко всякимъ музыкальнымъ тонамъ — доложила о прибытіи какой-то леди.

— Леди въ траур, — добавила она.

М-ръ Морфинъ, пріостановленный на самомъ поэтическомъ мст, съ отеческою нжностью положилъ свою віолончель на софу и сдлалъ знакъ, что поздняя гостья можетъ войти. Затмъ онъ вышелъ самъ и встртилъ на порог миссъ Гэрріетъ Каркеръ.

— Одн! — сказалъ онъ. — Въ такую пору! Джонъ былъ здсь поутру. Не случилось ли чего, моя милая? Но нтъ, — прибавилъ онъ, — ваша физіономія не предвщаетъ бды. Совсмъ напротивъ, если не ошибаюсь.

— Быть можетъ, м-ръ Морфинъ, вы читаете на моемъ лиц неумстную откровенность, эгоистическую, конечно; но такъ и быть, я все-таки пришла.

— И прекрасно, эгоизмъ къ вамъ очень бы шелъ, миссъ Каркеръ, и былъ бы интересенъ; но бда въ томъ, что никакой хиромантикъ не открылъ бы эгоистическихъ линій въ вашихъ чертахъ.

Говоря это, онъ подалъ стулъ своей гость и самь услся насупротивъ нея. Віолончель уютно покоилась между ними на соф.

— Джонъ ничего вамъ не сказалъ о моемъ визит, и вы, надюсь, не будете изумлены, что я пришла одна, когда узнаете зачмъ. Объяснить вамъ причину поздняго визита?

— Сдлайте милость.

— Вы не заняты?

Онъ указалъ на віолончель, лежавшую на соф, какъ будто нмой инструментъ могъ дать за него полный и совершеннйшій отчетъ.

— Я былъ занятъ весь день, миссъ Гэрріетъ. Свидтель — моя віолончель, которой я повряю вс свои заботы.

— Фирма разорилась въ конецъ? — спросила Гэрріетъ серьезнымъ тономъ.

— Разорилась окончательно и радикально.

— И никогда не возобновить торговыхъ операцій?

— Никогда.

Свтлое выраженіе ея лица ни мало не омрачилось этимъ словомъ. М-ръ Морфинъ, казалось, замтилъ это съ нкоторымъ изумленіемъ, и повторилъ опять:

— Никогда. Припомните, что я вамъ говорилъ. Не было во все это время никакихъ средствъ его образумить; невозможно было разсуждать съ нимъ, и даже, иной разъ, невозможно было къ нему подойти. Случилось то, что должно было случиться. Домъ обрушился, упалъ, и никакая сила его не подниметъ.

— И м-ръ Домби лично разорился?

— Разорился.

— Онъ не оставитъ для себя никакого частнаго имнія?

— Никакого.

Какая-то особенная живость въ ея голос и выраженіе глазъ почти веселое, казалось, изумляли его больше и больше. Онъ забарабанилъ по столу правой рукой, покачалъ головой, и взглянувъ на нее внимательно, сказалъ:

— Мн еще неизвстны въ точности вс источники доходовъ м-ра Домби. Они велики, спору нтъ, но и обязательства его огромны. М-ръ Домби благороденъ и честенъ въ самой высокой степени. Многіе, конечно, на его мст ршились бы, для собственнаго спасенія, устроить нкоторыя сдлки; но въ такомъ случа незамтно, почти нечувствительно, могли бы возрасти до огромныхъ процентовъ убытки домовъ, которые имли съ нимъ долговременныя торговыя связи. М-ръ Домби этого не сдлаетъ. Онъ ршился платить всмъ и каждому до истощенія послднихъ средствъ, которыя въ его рукахъ. Онъ сказалъ: пусть берутъ и очищаютъ все; домъ погибнетъ, но мои кредиторы потеряютъ не много. Гордость м-ра Домби представляется теперь въ благопріятномъ свт.