Домби и сын

Она слушала его спокойно и почти безъ всякой перемны на своемъ лиц. Казалось, ея вниманіе было занято отчасти собственными мыслями. Когда онъ пересталъ, она спросила его торопливымъ тономъ:

— Видали вы его въ послднее время?

— Онъ недоступенъ ни для кого. Когда, вслдствіе этого кризиса въ длахъ, ему необходимо выходить изъ дому, онъ выходитъ одинъ и по возвращеніи запирается въ своемъ кабинет, не допуская къ себ никого. Онъ написалъ мн письмо, отзываясь въ самыхъ лестныхъ выраженіяхъ о нашей прошедшей связи и прощаясь со мною. Неделикатно было съ моей стороны навязываться теперь, такъ какъ я и въ лучшія времена не имлъ съ нимъ частыхъ переговоровъ; однако я попробовалъ. Я писалъ, ходилъ въ его домъ, просилъ, умолялъ. Все напрасно!

Онъ продолжалъ ее наблюдать, въ надежд пробудить въ ней большее участіе къ этому предмету. Онъ выражался съ одушевленіемъ и чувствомъ, чтобы тмъ сильне дйствовать на свою слушательницу; но въ ея лиц не было ни малйшей перемны.

— Ну, миссъ Гэрріетъ, — сказалъ онъ съ огорченнымъ видомъ, — объ этомъ, кажется, я распространяюсь не кстати. Вамъ, конечно, не совсмъ пріятно слышать эти исторіи. Перемнимъ разговоръ. У васъ на душ какія-то веселыя мысли, начните, и я постараюсь войти въ вашъ предметъ.

— Вы ошибаетесь, м-ръ Морфинъ, — возразила Гэрріетъ съ легкимъ изумленіемъ, — моя голова занята тмъ же, чмъ и ваша. Неужто вы думаете, что я и Джонъ не разсуждали въ послднее время обо всхъ этихъ перемнахъ? Онъ служилъ такъ долго м-ру Домби, который теперь доведенъ, по вашимъ словамъ, до ужасной крайности, между тмъ какъ мы разбогатли.

Теперь только м-ръ Морфинъ, сроглазый холостякъ, замтилъ, что лицо его собесдницы озарено какимъ-то лучезарнымъ восторгомъ. Сначала ему казалось, что она просто весела, въ хорошемъ расположеніи духа, и больше ничего.

— Мн нтъ надобности говорить вамъ, — продолжала Гэрріетъ, опустивъ глаза на свое собственное платье, — отчего и какъ перемнились наши обстоятельства. Вы, конечно, не забыли, что братъ нашъ Джемсъ, въ тотъ страшный день не оставилъ никакого завщанія, и y него нтъ другихъ родственниковъ, кром Джона и меня.

Ея лицо на минуту затуманилось грустными воспоминаніями, но скоро м-ръ Морфинъ замтилъ на немъ тотъ же лучезарный восторгъ.

— Вы знаете нашу истсрію, — исторію двухъ братьевъ въ связи съ несчастнымъ джентльменомъ, о которомъ вы говорите съ такимъ искреннимъ, благороднымъ участіемъ… Теперь, посл жизни, какую мы вели въ продолженіе столькихъ лтъ, я и мой братъ не имемъ никакой нужды въ деньгахъ, между тмъ какъ доходы наши слишкомъ огромны. Понимаете ли, о чемъ я хочу васъ просить.

— Нтъ, моя милая миссъ, не совсмъ!

— Нечего говорить о моемъ покойномъ брат. Если бы покойникъ зналъ, что мы намрены сдлать… но вы понимаете меня. О живомъ брат считаю нужнымъ сказать только то, что онъ, по собственной вол и по глубокому сознанію своего долга, ршился выполнить намреніе, которое требуетъ вашего неизбжнаго содйствія.

Миссъ Гэрріетъ опять подняла глаза, и м-ръ Морфинъ сдлалъ новое наблюденіе, что она была прекрасна въ своемъ лучезарномъ восторг.

— Сэръ, это дло требуетъ глубокой тайны. Ваша опытность и познанія укажутъ на необходимыя средства. Можно, напримръ, навести м-ра Домби на догадку, что неожиданно спасены какіе-нибудь непредвиднные источники его доходовъ, или, что ему, какъ честному человку, оказываютъ этимъ невольную дань уваженія торговые дома, съ которыми онъ велъ продолжительныя связи, или какой-нибудь заимодавецъ вздумалъ уплатить ему старый долгъ. Средствъ много, и я уврена, вы изберете самыя лучшія. Въ этомъ-то и состоитъ одолженіе, о которомъ я пришла васъ просить. Вы будете такъ добры, что не станете говорить объ этомъ Джону, который хочетъ, чтобы вс эти распоряженія были сдланы тайно и безъ малйшихъ одобреній, которыя бы относились собственно къ нему. Мы сбережемъ для себя весьма незначительную часть этого наслдства, предоставляя его м-ру Домби, который въ такомъ случа будетъ счастливъ и спокоенъ на всю свою жизнь. Позвольте быть увренной, что вы не станете объ этомъ часто говорить даже со мною, и что наща общая тайна будетъ погребена въ вашемъ сердц.

Слезы радости достойнымъ образомъ заключили эту рчь, внушенную благороднйшимъ сердцемъ, какое когда-либо существовало на земл. Ея брать смываетъ навсегда позорное пятно, которымъ заклеймилъ свою жизиь, какъ же не порадоваться его сестр? Вотъ почему лучезарный восторгъ озаряетъ прекрасное чело двицы Каркеръ.

— Милая Гэрріетъ, — сказалъ Морфинъ посл продолжительнаго молчанія, — я вовсе не былъ приготовленъ къ этимъ рчамъ. Вы желаете, если не ошибаюсь, удлить и собственную часть отъ наслдства, которое досталось на вашу долю, такъ ли я васъ понялъ?

— О да, какъ же иначе? Мы такъ долго жили вмст, раздляя радость и горе, труды и заботы. Наши мысли, надежды и желанія всегда были общія, и мы все длили пополамъ. Какъ же мн отказаться отъ удовольствія быть его соучастницей въ этомъ великодушномъ поступк?

— Избави меня Богъ оспаривать ваше намреніе!

— Стало быть, мы можемъ положиться на вашу дружескую помощь? конечно, конечно, я не сомнвалась.

— Миссъ Гэрріетъ, я былъ бы дурнымъ человкомъ… то есть, я дурной и теперь, но былъ бы еще хуже, если бы не поспшилъ отъ всего сердца предложить полную готовность къ вашимъ услугамъ. Да, я принимаю вс ваши условія и клянусь честью, ничто въ свт не вырветъ y меня вашей тайны. Итакъ, если м-ръ Домби дйствительно будетъ доведенъ до крайности, неизбжной въ его положеніи, то я съ полною охотой принимаю на себя привести въ исполненіе великодушный планъ, на который вы и братъ вашъ Джонъ ршились съ общаго согласія.

Она подала ему свою руку и поблагодарила.

— Миссъ Гэрріетъ, — сказалъ онъ, удерживая ее, — говорить вамъ о достоинств великой жертвы, или, правильне, самоотверженности, на которую вы ршились, было бы дломъ празднымъ и большою дерзостью съ моей стороны. Совтовать вамъ внимательне обсудить и обдумать свой планъ — было бы опять безразсудно и дерзко. Я не имю никакого права останавливать или ограничивать великій конецъ великой исторіи неумстнымъ представленіемъ своихъ собственныхъ соображеній и разсчетовъ. Смиренно склоняю голову передъ вашей доврчивостью, счастливый и довольный сознаніемъ, что она происходитъ отъ высшаго и чистйшаго источника вдохновенія. Скажу только одно: я — вашъ врный управитель, и если бы мн предоставили выбирать свое положеніе въ свт, я бы хотлъ только остаться избраннымъ вашимъ другомъ и ничмъ боле.

Она поблагодарила опять отъ чистаго сердца и пожелала ему покойной ночи.

— Очень вамъ благодарна, м-ръ Морфинъ. Я не прямо домой. Мн надобно еще сдлать визитъ. Не угодно ли вамъ пожаловать завтра?

— Съ большимъ удовольствіемъ; завтра я приду. A между тмъ я подумаю, какъ лучше взяться за ваши дла. Вы, конечно, сами будете думать о нихъ, милая Гэрріетъ, и… и… могу ли надяться, что въ связи съ ними подумаете немножко и обо мн?

Онъ проводилъ ее до кареты, стоявшей y вороть. Не будь его хозяйка глуха, какъ тетеревъ, она бы пременно услыхала бы, какъ м-ръ Морфинъ, взбираясь къ себ наверхъ, бормоталъ про себя, что вс мы исчадія привычки, и что самая скверная привычка — оставаться до старости холостякомъ.

Онъ взялъ віолончель, лежавшую на соф между двумя стульями, и услся на свое прежнее сдалище, не спуская глазъ съ порожняго стула, который стоялъ передъ нимъ. Инструментъ не замедлилъ издать звуки нжные, патетическіе и сладостные до чудовищной степени совершенства; но эта музыкальная экспрессія ровно ничего не значила передъ выраженіемъ, которое м-ръ Морфинъ сообщилъ своему лицу, умиленному и разнженному до того, что онъ не разъ принужденъ былъ прибгать къ обычному врачеванію капитана Куттля и растирать свой носъ рукавомъ изношеннаго сюртука. Но мало-по-малу лицо его прояснилось, глаза осмыслились, и віолончель начала издавать гармоническіе звуки одной изъ національныхъ псенъ, гд важнйшую роль играетъ, такъ называемый, "гармоническій кузнецъ", который нсколько сродни камаринскому мужику. Эта псенка повторилась нсколько разъ сряду, и віолончель, въ связи съ порожнимъ стуломъ, оставалась до глубокой полночи единственнымъ товарищемъ стараго холостяка.

Когда Гэрріетъ оставила жилище м-ра Морфина, кучеръ ея наемной кареты принялся разъзжать по грязнымъ переулкамъ и закоулкамъ одного изъ лондонскихъ предмстій, пока, наконецъ, не выхалъ на какую-то площадку, гд торчало нсколько старыхъ домовъ, расположенныхъ между садами. Здсь онъ остановился y одной садовой калитки, и Гэрріетъ, очевидно, привыкшая къ этимъ путешествіямъ, вышла изъ кареты.

Вскор на звонъ колокольчика явилась женщина пожилыхъ лтъ, съ унылымъ и болзненным ь лицомъ, съ глазами, поднятыми кверху, и съ головою, опущенною внизъ. При вид Гэрріетъ, она сдлала болзненный книксенъ и черезъ садъ провела ее въ домъ.