Домби и сын

Миссъ Токсъ регулярно приходитъ каждый день. Съ этой поры главныя занятія миссъ Токсъ на Княгининомъ лугу состоятъ почти исключительно въ приготовленіи кое-какихъ лакомствъ для перенесенія ихъ въ извстныя комнаты. Къ этимъ занятіямъ она возвращается каждое утро и всегда съ новымъ наслажденіемъ. Къ полудню ея корзинка наполняется вафлями, бисквитами, сухарями и пирожками самаго утонченнаго свойства; сверхъ того, въ особомъ узелк, на оберточной бумаг, бережно и симметрически укладываются: жареная курица, бычачій языкъ, порція холоднаго поросенка, порція телятины и такъ дале. И все это миссъ Токсъ, нахлобучивъ черную шляпу, своевременно относитъ въ тотъ развалившійся домъ, откуда разбжались крысы. Здсь она сидитъ до поздняго вечера и бесдуетъ съ розоцвтною Полли, раздляя съ нею вс свои блага. Она вздрагиваетъ при каждомъ звук и прячется въ темный уголъ, какъ уличенная преступница. Ея единственное желаніе — сохранить до гроба врность падшему предмету своего удивленія. И не знаетъ этого м-ръ Домби, никто не знаетъ, кром одной бдной и простой женщины.

Майоръ, однако, знаетъ, но отъ этого не легче никому, хотя ему, собственно, гораздо веселе. Майоръ, въ припадк любопытства, поручилъ туземцу заглядывать въ опустлый домъ и провдывать, что станется съ этимъ Домби. Когда туземецъ представилъ донесеніе насчетъ врности миссъ Токсъ, старичина Джой чуть не задохся отъ пронзительнаго хохота. Съ этого часа онъ синетъ больше и больше, вытаращиваетъ свои раковые глаза все шире и шире и постоянно свищетъ самому себ:

— Сударь мой, да эта женщина просто идіотка отъ природы!

Что же длаетъ самъ разоренный капиталистъ? Какъ проводитъ онъ свои одинокіе часы?

"Да припомнитъ это м-ръ Домби въ грядущіе годы!" Онь припомнилъ, и тяжело отъ этого стало на его душ, гораздо тяжеле, чмъ отъ всхъ другихъ ударовъ рока.

"Да припомнитъ это м-ръ Домби въ грядущіе годы!" Проливной дождь крупными каплями падалъ на кровлю, втеръ дико завывалъ вокругъ пустыннаго дома, — дурные признаки! "Да припомнитъ это м-ръ Домби въ грядущіе годы!"

Онъ припомнилъ это. Одинокій въ своей комнат, добыча страшныхъ призраковъ разстроеннаго воображенія, на разсвт тревожнаго утра, въ бдственный полдень, въ темный вечеръ, въ тоскливыя сумерки и въ проклятую глухую полиочь, чреватую думами ада, видніями тартара, онъ думалъ объ этомъ всегда и везд; онъ припомнилъ это съ угрызеніемъ, печалью, отчаяніемъ, съ томительнымъ страданіемъ гордаго ума, изнуреннаго всми ужасами предсмертной пытки!

"Папа! папа! поговори со мною, милый папа!" Онъ опять услышалъ эти слова и опять увидлъ это страдальческое лицо. Вотъ, вотъ она, эта отверженная дочь, на колняхъ передъ нимъ, съ растрепанными волосами, съ трепещущими руками, съ замирающимъ сердцемъ; онъ видитъ ее и ясно слышитъ, какъ вырывается изъ ея груди болзненный, протяжный, постепенно замирающій крикъ страшнаго отчаянія!

Онъ палъ, разъ навсегда, и никакая сила не поставитъ его на ноги. Для бурной ночи его рокового паденія въ мір не было и не могло быть отраднаго солнечнаго утра; для позорнаго пятна его семейнаго стыда не было впереди никакого очищенія, и ничто, благодаренію неба, не вызоветъ къ жизни его умершаго сына. Отчаяніе впереди и на пройденныхъ слдахъ прошедшей жизни! A между тмъ въ свое время такъ легко было измнить это прошедшее, такъ легко и отрадно было водворить благословеніе въ себ и вокругъ себя, и не было бы теперь этой горькой отравы, можетъ быть, послднихъ часовъ злоупотребленной… да, слишкомъ злоупотребленной жизни! Вотъ о чемъ думаетъ м-ръ Домби! Вотъ что теперь и грызетъ, и рветъ, и терзаетъ его сердце!

О да, о да! Онъ припомнилъ это! Часъ пробилъ, и знаетъ м-ръ Домби, что онъ самъ накликалъ его на свою голову. Часъ пробилъ, и знаетъ онъ, что значитъ быть покинутымъ и отверженнымъ. Было время, онъ самъ, по собственной злой вол, изсушилъ одинъ за другимъ вс любящіе цвты въ невинномъ сердц отринутаго дтища, и вотъ они падаютъ теперь горячимъ пепломъ на его голову, поникшую и опущенную, голову, притиснутую къ самой земл не столько роковымъ ударомъ судьбы, сколько собственнымъ сумасбродствомъ.

Онъ думалъ о ней, какою она была въ тотъ вечеръ, когда онъ и его новобрачная воротились домой. Онъ думалъ о ней, какою она была при всхъ событіяхъ и перемнахъ въ покинутомъ дом. И онъ видлъ — теперь только видлъ — что изъ всхъ окружающихъ лицъ только она одна не измнялась. Его сынъ исчахъ и сталъ прахомъ, его гордая жена погрязла въ безстыдств, его льстецъ и другъ превратился въ пресмыкающагося червя, какимъ, впрочемъ, онъ былъ всегда; его богатство взлетло на воздухъ, самыя стны, которыя еще даютъ ему пріютъ, приняли новыя и странныя формы: она одна, теперь какъ и всегда, обращала на него свой кроткій и нжный взоръ. Да, одна она до послдней минуты, и послдняя изъ всхъ. Она никогда не перемнялась къ нему, точно такъ же какъ и онъ — увы! — никогда не перемнялся къ ней. И нтъ ея теперь!

И когда вс эти образы прошедшей жизни — умершій младенецъ, погибшая жена, подлый другъ, исчезнувшее богатство — постепенно одинъ за другимъ проносились передъ его напряженнымъ воображеніемъ, какъ яснлъ и постепенно прочищался густой слой тумана, тяготвшаго надъ его душою! Въ какомъ чистомъ и яркомъ свт видлъ онъ теперь это невинное созданье, полное безпредльной любви и готовое ради него на всякія жертвы! О, почему бы ему не любить ее такъ, какъ онъ любилъ своего сына! И почему бы — о Боже мой! — почему бы ему не потерять ихъ сразу и не положить вмст въ одной и той же ранней могил!

Свтъ бжалъ отъ него, и гордый старикъ — онъ все еще былъ гордъ — махнулъ на него рукой безъ ненависти и презрнія! Онъ не имлъ нужды ни въ сожалніяхъ людей, ни, тмъ боле, въ равнодушіи ихъ; въ томъ и другомъ случа онъ самъ бжалъ отъ свта, гд не было приличной для него роли. Никто бы не могъ сочувствовать ему или быть товарищемъ его несчастья, никто, кром единственной особы, которую онъ самъ же удалилъ отъ себя. Какъ и о чемъ бы онъ сталъ съ нею разсуждать въ эту тяжкую годину нищеты, или какъ бы она стала его утшать, онъ не зналъ, онъ не старался знать; но онъ былъ убжденъ въ томъ, что ея врность и любовь не могли утратить живительной силы. М-ръ Домби, былъ убжденъ, что теперь-то именно, больше чмъ когда либо, она любила бы его всми силами своей души, это было въ ея натур, и видлъ м-ръ Домби натуру своей дочери такъ же ясно, какъ видлъ небо надъ своей головой.

Этотъ переворотъ, сначала тихій, медленный и едва замтный, началъ возникать въ немъ еще съ той поры, какъ онъ получилъ письмо отъ ея молодого супруга, и уврился, что ея нтъ больше въ доступныхъ для него предлахъ. И между тмъ онъ былъ еще такъ гордъ на развалинахъ своей финансовой славы, что, если бы онъ заслышалъ ея голосъ въ смежной комнат, онъ не вышелъ бы къ ней на встрчу. Если бы онъ увидлъ ее на улиц и подмтилъ ея взоръ, только одинъ взоръ, исполненный однако безпредльной любви, онъ прошелъ бы мимо нея съ своимъ холоднымъ, неприступнымъ лицомъ, и ни за что, по крайней мр, первый не ршился бы заговорить, хотя бы посл его сердце надорвалось отъ печали. Но какъ ни были сначала бурны его мысли, какъ ни страшенъ былъ его гнвъ по поводу ея замужества, — теперь все кончилось, все прошло, и онъ даже пересталъ негодовать на ея супруга.

И онъ чувствовалъ теперь, что въ этомъ дом родились два его младенца, и что между нимъ и этими голыми стнами была связь, печальная, но слишкомъ трудная для разрыва, такъ какъ она скрплялась двойнымъ дтствомъ и двойною потерей. Онъ зналъ, что ему нужно отсюда уйти, хотя и неизвстно куда. Онъ думалъ оставить этотъ домъ съ того дня, когда это чувство впервые протснилось въ его грудь, но онъ ршился еще провести здсь ночь, и въ послдній разъ, во мрак глухой полночи, обойти вс эти опустлые покои.

Ударилъ часъ полночный, и м-ръ Домби, со свчою въ рукахъ, выступаетъ изъ своей кельи. Лстницы затоптаны, грязны, и милліоны человческихъ слдовъ переплетаются одинъ съ другимъ, какъ на обыкновенной улиц. Пусто и тихо. Нтъ въ разоренномъ дом этихъ рыночныхъ гостей, этихъ опустошителей чужихъ сокровищъ, но м-ръ Домби еще видитъ ихъ и слышитъ чуткимъ ухомъ, какъ они толкутся, жмутся, кричатъ и давятъ одинъ другого, словно на грязномъ толкучемъ рынк, доступномъ для жадной и голодной черни, — слышитъ все это м-ръ Домби и не можетъ понять, какъ онъ перенесъ эту злую насмшку судьбы, онъ, который еще такъ недавно былъ недоступенъ ни для кого въ своемъ раззолоченномъ чертог! Удивительно, непостижимо! A гд же, въ какомъ углу міра, носится теперь легкая поступь невиннаго созданія, которое тоже въ былое время ходило взадъ и впередъ по парадной лстниц? — М-ръ Домби идетъ впередъ, идетъ и плачетъ.