Домби и сын

Кухарка приходитъ въ сильнйшее волненіе и, озирая быстрымъ взоромъ почтенное собраніе, неоднократно повторяетъ: "Слушайте! слушайте!" м-съ Перчъ, упоенная и упитанная по горло, проливаетъ горькія слезы. — Таулисонъ продолжаетъ:

— Итакъ, мое мнніе и мой душевный, искренній совтъ состоятъ собственно въ томъ, что, вслдствіе обиды, нанесенной всмъ намъ въ лиц почтенной изготовительницы хозяйскихъ блюдъ, мы вс, безъ малйшаго изъятія, должны удалиться из ь этого неблагодарнаго дома сейчасъ же и куда бы то ни было. Идемъ, бжимъ отсюда безъ оглядки, отряхивая прахъ отъ ногъ нашихъ, и пусть узнаетъ свтъ, что бдные слуги, тамъ, гд нужно, не мене господъ умютъ поддерживать свое достоинство, если требуютъ этого честь и совсть!

— Вотъ что значитъ быть благороднымъ человкомъ! — восклицаетъ горничная, отирая слезы. — О Таулисонъ, милашка Таулисонъ, какъ я люблю тебя, мой розанъ!

— Я, съ своей стороны, особенно должна благодарить васъ, м-ръ Таулисонъ, — говоритъ кухарка съ видомъ высокаго достоинства, — Надюсь, впрочемь, кром комплиментовъ мн, y васъ были и другія побужденія говорить съ такимъ благороднымъ одушевленіемъ.

— Само собою разумется, — отвчаетъ Таулисонъ, — были и другія. Признаться, если сказать всю правду, такъ по моему, не совсмъ-то благородное дло оставаться въ такомъ дом, гд идетъ продажа съ публичнаго торгу.

— Именно такъ, душечка Таулисонъ, — подхватываетъ горничная. — По моему, жить среди этой суматохи, значитъ, ршительно не имть никакой амбиціи. Мало ли какого народу тутъ насмотришься? И все такіе грубіяны, такіе нахалы! Не дале какъ сегодня поутру одинъ сорванецъ вздумалъ было меня поцловать!

— Какъ?! — заревлъ во все горло м-ръ Таулисонъ. — Гд этотъ нахалъ, гд онъ? Да я расшибу его въ дребезги, да я…

И, не докончивъ фразы, м-ръ Таулисонъ стремительно вскочилъ съ своего мста и бросился вонъ съ очевиднымъ намреніемъ казнить обидчика, но дамы, къ счастью, во время ухватили его за фалды, успокоили, уговорили, заключая весьма основательно, что гораздо приличне совсмъ убраться изъ этого скандалезнаго дома, чмъ заводить въ немъ непріятныя сцены. М-съ Перчъ, представляя это обстоятельство въ новомъ свт, осторожно намекаетъ, что даже, въ нкоторомъ род, деликатность къ самому м-ру Домби, постоянно запертому въ своемъ кабинет, требуетъ, чтобы они немедленно удалились.

— Ну, скажите, на что это будетъ похоже, говоритъ м-съ Перчь, — если онъ какъ-нибудь провдаетъ, что и бдные слуги перестали его уважать?

Вс согласились, что это точно будетъ ни на что не похоже, и кухарка была такъ растрогана этой сентенціей, что въ порыв душевнаго умиленія нсколько разъ обняла и поцловала дорогую м-съ Перчъ. Итакъ ршено — единодушно и единогласно — выбираться сейчасъ же, чмъ скоре, тмъ лучше. Чемоданы увязаны, сундуки уложены, телги наняты, навьючены, и къ вечеру этого достопамятнаго дня въ знаменитой кухн не остался ни одинъ изъ членовъ дружелюбнаго сейма.

Огроменъ домъ м-ра Домби, крпокъ и надеженъ, но тмъ не мене онъ — развалина, и крысы бгутъ изъ него.

Странные люди въ странныхъ шапкахъ гремятъ и шумятъ по всмъ комнатамъ, перебирая и опрокидывая мебель; джентльмены съ перьями и чернилами важно бесдуютъ другъ съ другомъ и длаютъ подробную опись. Они распоряжаются всмъ и хозяйничаютъ такъ, какъ никогда бы не хозяйничали y себя дома. Они сидятъ на такихъ мстахъ, которыя никмъ и никогда не предназначались для сиднья; пьютъ и дятъ трактирныя порціи на такихъ предметахъ мебели, которые никогда не предназначались для обденныхъ столовъ, и это присвоеніе страннаго употребленія дорогихъ вещей, по-видимому, доставляетъ имъ душевное наслажденіе. Изъ перестановокъ мебели сооружаются самыя хаотическія комбинаціи. Наконецъ, въ довершеніе эффекта, вывшено съ балкона огромное печатное объявленіе, и такими же добавочными прелестями украшены вс половинки наружныхъ дверей.

Потомъ, во весь день, стоятъ передъ домомъ длинные ряды каретъ, шарабановъ, колясокъ, кабріолетовъ, и цлыя стада жадныхъ вампировъ снуютъ и бгаютъ по всмъ комнатамъ, стучатъ по зеркаламъ щиколками своихъ пальцевъ, выбиваютъ нестройныя октавы на фортепьяно, вырисовываютъ мокрыми пальцами на картинахъ, дышатъ на черенки лучшихъ столовыхъ ножей, взбиваютъ грязными кулаками бархатныя подушки на креслахъ и диванахъ, тормошатъ пуховыя постели, отпираютъ и запираютъ шкафы и комоды, взвшиваютъ серебряные ножи и вилки, вглядываются въ самыя нити драпри и полотенъ, — и все бракуютъ, все отбрасываютъ прочь. Нтъ въ цломъ дом ни одного неприкосновеннаго и неприступнаго мста. Слюнявые незнакомцы, пропитанные табакомъ и пылью, заглядываютъ подъ кухонныя ршетки съ такимъ же любопытствомь, какъ и подъ атласныя одяла. Дюжіе джентльмены въ истертыхъ шляпахъ самодовольно выглядываютъ изъ оконъ спаленъ и перебрасываются презабавными шуточками съ своими пріятелями на улиц. Спокойныя, разсчетливыя головы, съ каталогами въ рукахъ, удаляются въ уборныя комнаты, чтобы длать на стнахъ математическія замтки кончиками своихъ карандашей. Два оцнщика пробираются даже черезъ трубу на самую кровлю дома и любуются окрестными видами. Возня и стукотня, сумятица и гвалтъ продолжаются нсколько дней сряду. "Превосходная, новйшая хозяйственная мебель" — и прочее подвергается осмотру.

Затмъ учреждается въ парадной гостиной родъ палисадника изъ столовъ и кушетокъ, и на испанскихъ обденныхъ столахъ изъ краснаго дерева, перевернутыхъ вверхъ ногами, воздвигается кафедра аукціонера. Его обступаютъ толпища жадныхъ вампировъ, слюнявые незнакомцы, пропитанные табакомъ и пылью, дюжіе джентльмены въ истертыхъ шляпахъ и широкихъ шароварахъ. Все это садится гд ни попало, — на косякахъ, тюфякахъ, комодахъ, письменныхъ столахъ и даже на каминныхъ полкахъ. Начинается торгъ. Комнаты душны, шумны, пыльны весь день, к при этой духот, тснот, быстрот говора и движеній, весь день неутомимо работаютъ голова и плечи, голосъ и молотокъ аукціонера. Странные люди въ странныхъ шапкахъ, подъ хмлькомъ и съ красными носами, бросаютъ жребій, кричатъ, толкаютъ одинъ другого и опять бросаютъ по мановенію неугомоннаго молотка. Иногда по всей комнат раздается смшанный гвалтъ и хохотъ. Такъ продолжается во весь день и въ слдующіе три дня. Превосходная, новйшая, хозяйственная мебель и прочее — продается съ аукціона.

Затмъ появляются опять шарабаны, коляски, кабріолеты и за ними длинный рядъ фуръ и телгъ съ цлымъ полчищемъ носильщиковъ, навьюченныхъ узлами. Весь день странные люди въ странныхъ шапкахъ развязываютъ и привязываютъ, винтятъ и развинчиваютъ, отдыхаютъ цлыми дюжинами на ступеняхъ лстницы, согбенные подъ тяжелымъ грузомъ, или сваливаютъ съ своихъ плечъ на фуры и телги цлыя громады изъ краснаго и чернаго дерева всякаго рода и вида. Здсь цлый рынокъ всевозможныхъ ломовыхъ колесницъ отъ огромныхъ фуръ до мелкихъ двухколесныхъ таратаекъ и тачекъ. Постельку маленькаго Павла увезли на осл, впряженномъ въ одноколку. Около недли, превосходная, новйшая, хозяйственная мебель и прочее — развозится по мстамъ.

Наконецъ, все разъхалось, и все увезено. Остались около дома разорванныя бумаги каталоговъ и счетовъ, грязные клочки сна и соломы и цлая батарея оловянныхъ кружекъ на двор и въ коридорахъ. Нашествіе окончилось, и огромный домъ м-ра Домби превратился въ развалину, и крысы бгутъ изъ него.

Апартаменты м-съ Пипчинъ, вмст съ запертыми комнатами въ нижнемъ этаж, гд всегда опущены сторы, пощажены отъ общаго опустошенія. Въ продолженіе этой суматохи м-съ Пипчинъ пребывала въ своей комнат, спокойная и важная, или по временамъ заходила на аукціонъ посмотрть распродажу и похлопотать для себя насчетъ какого-нибудь спокойнаго креслица. М-съ Пипчинъ — большая охотница до спокойныхъ креселъ, и теперь, когда къ ней приходитъ м-съ Чиккъ, она засдаетъ на своей собственности.

— Каковъ мой братъ, м-съ Пипчинъ?

— A я-то почему знаю? Онъ никогда не изволитъ разговаривать со мной. Ему приносятъ сть и пить въ ту комнату, что подл кабинета, и онъ кушаетъ, когда тамъ никого нтъ. Иной разъ онъ и выходитъ, да никому не говоритъ. Нечего меня объ этомъ спрашивать. Я знаю о немъ не больше того южнаго чучела, которое ожгло свой ротъ холоднымъ габеръ-супомъ съ изюмомъ и коринкой.

Такъ отвтствовала язвительная м-съ Пипчинъ, проникнутая, очевидно, сильнйшимъ негодованіемъ противъ домовладыки.

— Да что же это такое? — говоритъ м-съ Чиккъ. — До которыхъ поръ это продолжится, желала бы я знать? Если братъ не сдлаетъ усилія, что изъ него выйдетъ? Ну, какъ вы думаете, м-съ Пипчинъ, что-таки изъ него выйдетъ?

— Что выйдетъ, то и выйдетъ; намъ какое дло?

— И добро бы еще онъ не видлъ примровъ на своемъ вку, — продолжаетъ м-съ Чиккъ, припрыгивая на своемъ стул. — A то, вдь, если сказать правду, почти вс бды въ его семейств произошли именно оттого, что не умли въ свое время длать усилій. Пора бы образумиться. Бда, право, совсмъ бда!