Дон-Кихот Ламанчский. Часть 1 (др. издание)

Однажды, гуляя за городомъ, Ансельмъ взялъ подъ руку Лотара и дружески сказалъ ему: «другъ мой! ты, конечно, не думаешь, чтобы я не благодарилъ Бога за все, что Онъ даровалъ мн; за т природные дары, которыми Онъ такъ щедро осыпалъ меня, и въ особенности за ту высшую милость, которую Онъ явилъ мн, давъ мн такого друга какъ ты и такую жену, какъ Камилла; два сокровища, любимыя мною, если не столько, сколько он стоятъ, то, по крайней мр, столько, сколько могу. И чтожъ, обладая, повидимому, всмъ, что составляетъ счастіе земное, я влачу здсь самую безотрадную жизнь. Съ нкоторыхъ поръ меня волнуетъ такое странное и исключительное желаніе, что я самъ себ удивляюсь, я самъ себя не узнаю; я бы хотлъ скрыть его отъ міра и отъ себя. Но таить его я больше не могу, и въ надежд на твою дружескую помощь, на то, что ты спасешь меня и своими заботами возвратишь мн радость столь же полную, какъ т мученія, въ которыя повергла меня моя собственная глупость; я ршаюсь теб открыть его».

Лотаръ внимательно слушалъ Ансельма, недоумвая къ чему вело это длинное вступленіе. Напрасно старался онъ, однако, угадать какого рода желаніе могло возмутить душевный покой его друга. Вс, самыя разнообразныя, догадки были слишкомъ далеки отъ истины. Желая наконецъ поскорй выйти изъ лабиринта своихъ предположеній, онъ сказалъ Ансельму, что высказывать другу задушевныя тайны такими окольными путями, значитъ оскорблять святое чувство дружбы; потому что отъ испытаннаго друга, говорилъ онъ, всегда можно ожидать или совтовъ касательно путей, или даже средствъ для достиженія желаемаго.

— Ты правъ, отвчалъ Ансельмъ, и довряясь теб скажу, что меня преслдуетъ желаніе узнать, такъ ли врна мн и нравственна Камилла, какъ я воображаю. Убдиться въ этомъ я могу, прибгнувъ къ испытанію, которое выказало бы чистоту жены моей также ясно, какъ огонь выказываетъ чистоту золота. Я убжденъ, мой другъ, что добродтель женщины познается въ искушеніи, которому она подвергается; вполн добродтельной можетъ быть названа только та, которая не увлечется ни просьбами, ни слезами, ни подарками, ни безотвязнымъ преслдованіемъ своего любовника. Что удивительнаго, если не падаетъ женщина, которой не представляется случая пасть? если она остается врною потому только, что за ней глядятъ во вс глаза и отводятъ отъ нее всякое искушеніе; если притомъ она знаетъ, что заплатитъ, быть можетъ, жизнью за первое подозрніе, которое возбудитъ въ своемъ муж. Можно ли, въ самомъ дл, сравнить женщину добродтельную изъ страха, или вслдствіе отсутствія повода къ соблазну, съ женщиной, вышедшей побдоносно изъ всхъ опутывавшихъ ее преслдованій и стей. Тревожимый этими вопросами, неотступно слдующими одинъ за другимъ, я ршился сдлать Камиллу предметомъ преслдованій человка, достойнаго ея любви. Если она выйдетъ, какъ я надюсь, торжествующей изъ этой борьбы, тогда я признаю себя счастливйшимъ человкомъ въ мір, и достигнувъ предла моихъ желаній, скажу, что я нашелъ ту женщину, о которой одинъ мудрецъ говорилъ: кто ее найдетъ? Но еслибъ даже это испытаніе кончилось не въ ея, а слдственно и не въ мою пользу, и тогда, удовольствіе знать, что я не ошибся въ моихъ предположеніяхъ, дастъ мн силы мужественно перенести вс послдствія этого рокового для меня испытанія. Другъ мой! такъ какъ ты ничмъ не переубдишь, и не заставишь меня отказаться отъ моего намренія, то исполни мое желаніе, и постарайся разсять мои сомннія. Я теб доставлю и случай дйствовать, и средство поколебать сердце благородной, скромной, безкорыстной женщины. Что въ особенности заставляетъ меня обратиться съ моею просьбою, именно, въ теб: это увренность, что въ случа побды надъ Камиллой, ты не доведешь своего торжества до крайнихъ предловъ, а только покажешь, къ чему оно могло привести. И погребенный на вки въ тайнахъ нашихъ душъ, позоръ мой не будетъ такъ полонъ, какъ онъ могъ бы быть. Другъ мой! если ты хочешь, чтобъ я насладился еще тмъ, что можетъ быть названо жизнью, то начинай, безъ малйшаго замедленія, это любовное испытаніе съ той настойчивой страстью, съ какой я желаю и какой вправ ожидать вра моя въ твою дружбу.

Въ нмомъ удивленіи выслушалъ Лотаръ своего друга, и долго и пристально глядлъ на него тмъ испытующимъ взоромъ, какимъ глядимъ мы на совершенно новый предметъ, возбуждающій въ насъ страхъ и удивленіе. Спустя немного, онъ сказалъ ему: «Ансельмъ! я не врю, чтобы ты говорилъ со мною серьезно; иначе я не сталъ бы слушать тебя. Мн кажется, что или ты не знаешь меня, или я тебя не знаю. Но нтъ, ты очень хорошо знаешь, что я Лотаръ; я тоже нисколько не сомнваюсь въ томъ, что ты Ансельмъ; только, къ несчастью, мн кажется, что теперь ты ужъ не прежній Ансельмъ, и во мн видишь не прежняго Лотара; такъ все, что говорилъ ты, не понимаетъ того Ансельмъ, котораго я нкогда зналъ, и все чего ты требуешь отъ меня, нельзя требовать отъ того Лотара, котораго ты зналъ. Неужели ты забылъ, что никакіе друзья не должны требовать отъ дружбы чего либо противнаго заповдямъ Господнимъ! Если такъ думали, какъ намъ извстно, даже язычники, то на сколько сильне должно быть развито это убжденіе въ насъ христіанахъ, знающихъ, что ни для какого человческаго чувства нельзя жертвовать чувствомъ божественнымъ. Согласись же, мой другъ, что если кто-нибудь готовъ жертвовать своими вчными обязанностями обязанностямъ дружбы, то можетъ ли онъ ршиться на это иначе, какъ въ случа крайности, когда жизнь или честь его друга находятся въ опасности. Но, что думать о человк, готовомъ жертвовать святйшимъ долгомъ прихотямъ друга? Скажи же мн, Ансельмъ, чему грозитъ опасность: жизни твоей или чести? мн нужно знать, во имя чего я обреку себя на такое гнусное дло, какъ то, которое ты отъ меня требуешь?

— И жизнь и честь моя безопасны, отвчалъ Ансельмъ.

— Въ такомъ случа, возразилъ Лотаръ, ты хочешь заставить меня, ни боле, ни мене, какъ попытаться лишить тебя, а вмст и самаго себя, и жизни и чести; потому что безчестный человкъ хуже мертваго. Погубивъ же тебя, я погублю и себя. Другъ мой! вооружись терпніемъ, и не перебивая, выслушай мой отвтъ; если ты захочешь возражать мн, то успешь еще, время терпитъ.

— Согласенъ, сказалъ Ансельмъ, говори.

— Ансельмъ! Мн кажется, что умъ твой находится теперь въ томъ положеніи, въ какомъ находятся постоянно умы мусульманъ, которымъ нельзя доказать ложь ихъ религіи ни доводами, почерпнутыми изъ священнаго писанія, ни изъ здраваго разсудка. Имъ необходимо говорить такими аксіомами, какъ та, что если отъ двухъ равныхъ количествъ отнять равныя части, то получатся равные остатки; но такъ какъ и подобныхъ истинъ имъ нельзя втолковать словами, а необходимо, такъ сказать, разжевать и положить имъ въ ротъ; поэтому ихъ никакъ нельзя просвтить высокими истинами нашей святой вры. Ансельмъ! тебя, какъ я вижу, приходится вразумлять совершенно также; закравшееся бъ твою душу желаніе до такой степени расходится съ здравымъ разсудкомъ, что, право, убждать тебя, обыкновеннымъ путемъ, въ безразсудности, извини за выраженіе, твоего намренія, значило бы попусту терять время и слова. И правду сказать, я бы хотлъ за время оставитъ тебя при твоемъ намреніи, и тмъ наказать тебя за твою сумазбродную идею. Но дружба къ теб не позволяетъ мн прибгнуть къ такой крутой мр, обязывая меня, однако, отвести тебя отъ той бездны, въ которую ты самъ стремишься. Чтобы убдить тебя въ этомъ, я прошу тебя отвтить мн на слдующіе вопросы: не предлагаешь ли ты мн искушать женщину, живущую въ строгомъ уединеніи? Не побуждаешь ли ты меня обезчестить женщину честную и подкупить безкорыстную? Не заставляешь ли ты меня, наконецъ, предлагать услуги женщин, не ищущей ничьихъ услугъ? Если ты убжденъ, что жена твоя благородна и безкорыстна, то, я не понимаю, чего теб нужно еще? Если ты увренъ, что она выйдетъ побдительницей изъ той игры, въ которую ты хочешь вовлечь ее, то спрашивается, что она выиграетъ въ ней? станетъ ли она лучше посл ожидающаго ее испытанія? Одно изъ двухъ: или ты сомнваешься въ своей жен, или самъ не знаешь чего хочешь. Если ты сомнваешься, въ чему испытывать ее? Смотри на нее, какъ на безнравственную женщину, и обращайся съ ней, какъ съ безнравственной. Но, если она такъ благородна и чиста, какъ ты думаешь, то было бы слишкомъ безразсудно испытывать самую правду, ее не возвысятъ никакія испытанія. Подумай же: не странно, не смшно ли твое желаніе? кром вреда оно ничего не общаетъ теб и тмъ сумазбродне, что ничмъ не вызывается. Ансельмъ! земные подвиги совершаются либо во имя божественныхъ, либо мірскихъ интересовъ, либо тхъ и другихъ вмст. Дянія святыхъ — вотъ подвиги, предпринятые, во славу Бога, людьми, пожелавшими въ земной оболочк внушать небесную жизнь. Подвиги, совершаемые изъ-за мірскихъ интересовъ — это дянія мужей, плавающихъ по безбрежнымъ морямъ, странствующихъ по невдомымъ землямъ, подъ знойнымъ и холоднымъ небомъ, ища земныхъ благъ. Наконецъ подвиги, предпринятые во славу Бога и для міра вмст, это подвиги воиновъ, которые замтивъ въ крпостной стн брешь такой величины, какую могло произвести ядро, забывая разсудокъ и страхъ, пренебрегая грозящей имъ опасностью, одушевленные единымъ желаніемъ явить себя достойными защитниками вры, короля и своего народа, безстрашно видаются на встрчу тысяч ожидающихъ ихъ смертей. Вотъ подвиги, которые мы предпринимаемъ съ честью, славой и пользой, презирая трудами и опасностями съ ними сопряженными. Но дло, задуманное тобой, не прославитъ, не обогатитъ, не освятитъ тебя. Ты свершишь его безплодно для себя, для Бога и людей. Успхъ въ немъ ничего не общаетъ, а неудача повергнетъ тебя въ неизлечимое отчаяніе. И напрасно надешься ты найти облегченіе въ тайн, которой думаешь облечь это дло. Теб довольно будетъ самому его знать, чтобъ навсегда отравить свою жизнь. Въ подтвержденіе словъ моихъ, я припомню теб одинъ отрывовъ изъ сочиненія знаменитаго поэта Луиги Танзило, Слезы Святаго Петра; вотъ онъ:

«Наступившій день усилилъ страданія и съ ними стыдъ Петра. Пусть позоръ его скроютъ отъ міра, этимъ не скроютъ его отъ Петра. Онъ стыдится самого себя, вспоминая свой грхъ; потому что въ нерастлнной душ, не одни посторонніе взоры пробуждаютъ стыдъ, нтъ. Пусть грхъ праведника будетъ извстенъ лишь небесамъ и земл, онъ, тмъ не мене, станетъ стыдиться самаго себя, едва лишь почувствуетъ свое прегршеніе.»

Никакая тайна, Ансельмъ, не отведетъ отъ тебя твоихъ мукъ. Ты станешь неумолчно рыдать, но не слезами, льющимися изъ глазъ, а слезами кровавыми, проливаемыми сердцемъ, — которыми плавалъ, но словамъ поэта, извстный докторъ, задумавшій пройти черезъ тину, обойденную благоразумнымъ Рейнольдомъ [9] ; эпизодъ, хотя и принадлежащій къ вымысламъ поэзіи, но полный смысла, изъ котораго намъ не мшало бы извлечь для себя полезный примръ. Но, быть можетъ, то, что я сейчасъ скажу, откроетъ теб, наконецъ, глаза и остановитъ тебя на пути къ твоей сумазбродной цли. Ансельмъ! еслибъ небо или случай сдлали тебя обладателемъ великолпнйшаго брилліанта, еслибъ качества его удовлетворяли самаго взыскательнаго ювелира и о немъ вс кричали въ одинъ голосъ, что, по блеску и по чистот своей воды, онъ совершененъ настолько, на сколько можетъ быть совершенъ камень; еслибъ ты самъ, притомъ, раздлялъ общее мнніе, скажи, неужели у тебя могло бы родиться безразсудное желаніе положить его подъ молотокъ и попробовать: такъ ли онъ твердъ, какъ о немъ говорятъ? Если бы камень выдержалъ это безумное испытаніе, онъ не выигралъ бы отъ этого ни въ блеск, ни въ цнности; еслижъ бы онъ разбился, что легко могло случиться, тогда ты не только лишился бы всего своего богатства, но еще прослылъ бы за полуумнаго. Другъ мой! въ глазахъ свта и въ твоихъ собственныхъ, брилліантъ этотъ — Камилла; подумай же до какой степени безумно подвергать его возможности разбиться. Если жена твоя выдержитъ задуманное испытаніе, отъ этого она не станетъ прекрасне; если же она падетъ, тогда подумай, пока есть еще время, что станется съ этой обезчещенной женщиной? И не будетъ ли и тебя ежеминутно терзать мысль, что ты обдуманно погубилъ себя и ее? не забывай, въ мір нтъ ничего драгоцнне честной женщины; честь же женщины состоитъ въ добромъ мнніи о ней; и въ этомъ отношеніи жена твоя стоитъ на самой высокой ступени, Не безумно ли, посл этого желаніе твое подвергнуть испытанію всми признанную правду? неужели ты не знаешь, что женщина — существо слабое; что отъ нее необходимо всевозможными средствами отводить искушенія и не ставить на пути ея преградъ, о которыя она можетъ споткнуться; напротивъ, ей нужно доставлять возможность легко и врно приближаться къ тому совершенству, котораго ей не достаетъ, и внцомъ котораго почитается ея честь. Ты же хочешь опутать ее искушеніями и стараешься всми силами доставить ей возможность упасть. Естествоиспытатели называютъ горностаемъ маленькое животное, замчательное снжной близной своей шерсти, и говорятъ, что охотники его ловятъ такимъ образомъ: узнавъ мсто, по которому онъ обыкновенно проходитъ, они наполняютъ это мсто грязью, и потомъ наталкиваютъ на него горностая; горностай ни за что не ступитъ въ грязь; онъ позволитъ взять себя, ршится потерять жизнь и свободу, но не запачкаетъ своей блоснжной шерсти, дорожа ея чистотой больше, чмъ свободой и жизнью. Другъ мой! Благородная женщина подобна — горностаю: душа ее чище снга, и тотъ, кто дорожитъ этой чистотой, кто желаетъ сохранить ее до конца, не долженъ поступать съ ней какъ охотникъ съ горностаемъ; онъ не долженъ разсыпать на ея пути своего рода грязи: подарковъ и любезностей восторженныхъ любовниковъ. Какъ знать? она, быть можетъ, не найдетъ въ себ достаточно силъ разбить эти преграды. Ихъ необходимо устранять, показывая ей лишь красоту добродтели и блескъ незапятнанной чести. Добродтельная женщина: это драгоцнное зеркало, сіяющее и чистое, не помрачаемое самымъ легкихъ дыханіемъ. Съ женщиной нужно поступать какъ съ мощами — боготворить — не прикасаясь къ ней; ее нужно охранять, какъ полный розъ, прекрасный цвтникъ, которыми хозяинъ позволяетъ любоваться, но не распоряжаться; довольно, если прохожимъ не возбранено восхищаться сквозь ршетку этимъ пышнымъ садомъ и вдыхать его душистый воздухъ. Напослдокъ я хочу прочитать теб одни, оставшіяся у меня въ памяти стихи, изъ какой-то старой комедіи. Они чрезвычайно кстати могутъ быть повторены теперь. Маститый старецъ совтуетъ отцу одной молодой двушки держать ее въ заперти, подъ строгимъ присмотромъ, и между прочимъ говоритъ:

9

Намекъ на одну аллегорію Аріоста.

Какъ прочность стеколъ неблагоразумно Испытывать, кидая на полъ ихъ; Такъ въ равной мр пробовать безумно И врность женщинъ молодыхъ. И какъ никто не можетъ поручиться, Что съ увлекаемой женщиной случиться; Поэтому глупецъ захочетъ лишь узнать, Легко ли женщину поколебать?

— Ансельмъ! все, что я говорилъ до сихъ поръ касалось только тебя; теперь позволь мн замолвить слово о себ, и если рчь моя выйдетъ длинновата, то извини меня: я долженъ былъ распространиться, этого требовала просьба твоя вывести тебя изъ того лабиринта, въ которомъ ты блуждаешь. Ансельмъ! ты считаешь меня своимъ другомъ, и не смотря на то, хочешь лишить меня чести, — намреніе вовсе не дружеское. Но этого мало. Ты требуешь, чтобы я и тебя лишилъ чести; это ясно какъ день. Начну съ себя: согласись, мой другъ, что замтивъ ухаживаніе, начатое по твоему желанію, Камилла станетъ смотрть на меня, какъ на человка безстыднаго и безчестнаго, ршившагося такъ подло измнить своему другу. Вмст съ тмъ она подумаетъ, что какая-нибудь слабость, съ ея стороны, побудила меня открыть ей мои преступныя чувства; и если это открытіе она сочтетъ для себя безчестіемъ, то безчестіе ея падетъ и на тебя; теб очень хорошо извстно, что неврность жены роняетъ мужа. Свтъ не спрашиваетъ: виновенъ ли мужъ въ отношеніи измнившей ему жены; подалъ ли онъ поводъ измнить ему? нтъ, людямъ довольно знать, что такая-то женщина неврна, чтобы, безъ всякаго суда, заклеймить ея мужа и смотрть на него скоре съ презрніемъ, чмъ съ состраданіемъ; хотя бы вс очень хорошо знали, что онъ ни въ чемъ не виноватъ. Но я теб докажу сейчасъ, почему безчестіе жены должно дйствительно отразиться на муж, хотя бы онъ былъ, повидимому, невиненъ. Священное писаніе говоритъ, что создавъ въ земномъ раю перваго человка, Богъ погрузилъ его въ глубокій сонъ и вынувъ ребро изъ лваго бока Адама, сотворилъ изъ него праматерь нашу Еву. Проснувшійся Адамъ, увидвъ вблизи себя женщину, воскликнулъ: «вотъ плоть отъ плоти моей и кость отъ костей моихъ;«и сказалъ ему Богъ: «для женщины покинетъ человкъ отца и матерь и прилпится къ жен своей и будутъ два плоть во едину.» И тогда было установлено святое таинство брака, котораго узы такъ крпки, что-только смерть можетъ расторгнуть ихъ. И такова сила этого чудесно-святаго таинства, что ею тла двухъ человкъ сливаются въ одно, подобно тому, какъ дв души: мужа и жены — сливаются иногда въ одной вол. Если же тло жены составляетъ одно съ тломъ мужа, то и пятна, грязнящія тло жены грязнятъ тло мужа, хотя бы послдній, какъ я уже говорилъ, былъ бы ничмъ неповиненъ въ проступк связанной съ нимъ женщины; такъ боль ноги отражается во всхъ частяхъ организма, составляющаго съ нею одну плоть, и голова участвуетъ въ этомъ страданіи, не смотря на то, что не она стала причиной его. Также точно и страданія жены должны отразиться на муж, составляющемъ съ нею единую плоть. Къ тому же, всякое безчестіе мужа или жены исходятъ изъ костей и крови; неврность принадлежитъ въ подобнаго же рода безчестію, и потому мужъ преступной жены, волей неволей, долженъ считаться обезчещеннымъ, хотя бы, повторяю еще разъ, онъ ничмъ не былъ причастенъ ея грху. Ансельмъ! прозри же бездну, въ которую ты стремишься, желая возмутить миръ твоего непорочнаго друга; пойми для какой сумазбродной прихоти, для удовлетворенія какого жалкаго любопытства, ты хочешь пробудить страсти, дремлющія въ чистомъ сердц Камиллы. Подумай, какимъ ничтожнымъ выигрышемъ и какимъ вмст съ тмъ безконечнымъ проигрышемъ можетъ кончиться затваемая тобою игра. Проигрышъ этотъ таковъ, что я не нахожу слова для его выраженія. Но если все это не въ состояніи сломить твоей ршимости, тогда ищи другаго орудія для исполненія твоихъ замысловъ, приготовляющихъ теб, быть можетъ, вчную погибель. Я же отказываюсь отъ этой роли, хотя бы отказъ грозилъ мн величайшей потерей, какую я могу испытать, потерей твоей любви.

Умолкъ благородный Лотаръ, и смущенный Ансельмъ долго не могъ отвтить ни слова. Наконецъ, оправившись, онъ сказалъ ему: «другъ мой! ты видлъ съ какимъ вниманіемъ я тебя слушалъ. Въ твоихъ примрахъ, сравненіяхъ, словомъ во всемъ, что говорилъ ты, я узнавалъ твой здравомыслящій умъ, твое дружеское желаніе вразумить меня. Я согласенъ, что не внимая твоимъ совтамъ, упорствуя въ моемъ намреніи, я отказываюсь отъ хорошаго для дурнаго. Но, что длать? смотри на меня какъ на больнаго, одержимаго болзнью, испытываемою беременными женщинами, чувствующими, порой, желаніе сть землю, глину, уголь и много другихъ несравненно худшихъ вещей, возбуждающихъ въ здоровомъ человк отвращеніе однимъ своимъ видомъ. Нужно же попытаться вылечить меня; и это не трудно. Начни только, мой другъ, призрачно ухаживать за Камиллой, она, конечно, не до такой степени ужь слаба, чтобы уступить первому давленію, и этой легкой попыткой ты вполн успокоишь меня и выполнишь обязанности, наложенныя на тебя нашей дружбой. Лотаръ! ты долженъ уступить мн, иначе, увлекаемый моимъ намреніемъ, я обращусь за помощью къ кому-нибудь другому, и тогда, дйствительно, лишу себя той чести, которую ты стараешься сохранить мн. Ты же, если минутно и уронишь себя во мнніи Камиллы, начавъ ухаживать за нею, это ничего не значитъ, потому что какъ только мы встртимъ въ ней ожидаемый отпоръ, ты тотчасъ же откроешь ей наши намренія, и возвратишь себ ея прежнее уваженіе. Лотаръ! если рискуя пустякомъ, ты можешь оказать мн такое несравненное одолженіе, то останешься ли по прежнему глухъ къ моей просьб? Исполни ее, какія бы препятствія она не представляла твоему воображенію, и врь, что едва ты начнешь игру, какъ я уже сочту ее выигранной. Видя упорство Ансельма, не находя боле доводовъ поколебать его, страшась, чтобы онъ не исполнилъ своей угрозы, и не обратился бы съ просьбой своей къ кому-нибудь другому, Лотаръ согласился, во избжаніе худшаго зла, исполнить просьбу друга, съ твердымъ намреніемъ, однако, повести дло такъ, чтобы удовлетворить Ансельма, не трогая сердца Камиллы. Онъ просилъ только никому не говорить объ этомъ, брался устроить дло самъ и общалъ начать его при первомъ удобномъ случа. Восхищенный Ансельмъ сжалъ Лотара въ своихъ объятіяхъ, и не находилъ словъ благодарить его, какъ будто тотъ длалъ ему какое-то неслыханное одолженіе; посл чего друзья ршились не медлить и приступить къ длу съ завтрашняго же дня. Ансельмъ общалъ доставить Лотару случай остаться наедин съ Камиллой, а также деньги и подарки къ усиленію соблазна. Онъ совтовалъ Лотару устраивать въ честь ея серенады и писать ей хвалебные стихи, предлагая, въ случа нужды, самъ сочинять ихъ. Лотаръ согласился на все, полный совершенно не тхъ намреній, орудіемъ которыхъ хотли его сдлать. За тмъ друзья наши отправились къ Ансельму, гд застали Камиллу, встревоженную долгимъ отсутствіемъ своего мужа, возвратившагося домой позже обыкновеннаго. Лотаръ вскор ушелъ, столько же встревоженный предстоявшимъ ему дломъ, изъ котораго онъ не находилъ возможности выпутаться съ честью, сколько Ансельмъ былъ доволенъ тмъ же, что такъ тревожило его друга. Ночью Лотаръ придумалъ, однако, средство удовлетворить Ансельма, не оскорбляя его жены.

На другой день онъ отправился обдать въ Ансельму, и былъ принятъ Камиллой, какъ другъ дома. Посл обда Лотара попросили остаться съ Камиллой, тмъ временемъ, пока другъ его будетъ въ отлучк изъ дому, по какому-то очень важному длу. Камилла хотла удержать своего мужа, а Лотаръ предлагалъ сопутствовать ему, но Ансельмъ не слушалъ ихъ; напротивъ, онъ всми силами упрашивалъ Лотара не уходить, желая, какъ онъ говорилъ, по возвращеніи своемъ, посовтоваться съ нимъ на счетъ чего-то, тоже весьма важнаго. Попросивъ жену не пускать Лотара, Ансельмъ ушелъ изъ дому, придумавъ такіе благообразные предлоги къ уходу, что никто не могъ бы предположить тутъ того чистйшаго обмана, въ которому прибгнулъ онъ. Лотаръ и Камилла остались теперь глазъ на глазъ, потому что прислуга отправилась обдать. Лотаръ очутился, наконецъ, на поле той битвы, въ которую вовлекалъ его Ансельмъ; врагъ передъ нимъ, врагъ, котораго одна красота могла бы обезоружить любой легіонъ. Въ эту опасную минуту Лотаръ не придумалъ ничего лучшаго, какъ опереться локтемъ на ручку кресла, опустить голову на руку, и извинясь передъ Камиллой въ своей безцеремонности, сказать ей, просто на просто, что онъ желаетъ отдохнуть, въ ожиданіи возвращенія Ансельма. Камилла предложила ему прилечь на подушкахъ, находя, что такъ будетъ покойне, но Лотаръ сухо отклонилъ это предложеніе и остался на прежнемъ мст. Когда Ансельмъ, возвратившись домой, засталъ жену свою въ ея комнат, а Лотара, преспокойно почивавшимъ въ кресл, онъ предположилъ, что имъ, вроятно, было довольно времени не только переговорить, но даже отдохнуть; и ждалъ съ нетерпніемъ пробужденія своего друга, чтобы узнать у него о результатахъ порученнаго ему дла. Лотаръ вскор проснулся, и тотчасъ же уведенный Ансельмомъ изъ дому, сказалъ ему, что онъ нашелъ не совсмъ благоразумнымъ открыться жен его съ перваго раза, и потому ограничился пока похвалами ея достоинствамъ, увряя Камиллу, что весь городъ только и занятъ толками объ ея ум и красот. Такимъ началомъ, говорилъ Лотаръ, я, мало-по-малу, войду къ ней въ милость и заставлю слушать себя; я буду дйствовать противъ нее, какъ демонъ соблазнитель. Какъ онъ, духъ тьмы, преображающійся въ ангела свта, прикрываясь очаровательной вншностью, съ которою разстается лишь въ конц дла, когда торжествуетъ уже надъ своею жертвою, если только въ самомъ начал, обманъ его не былъ открытъ, такъ буду дйствовать и я. Восхищенный этимъ небывалымъ началомъ, Ансельмъ общалъ устраивать Лотару ежедневно подобныя свиданія съ Камиллой, не выходя для этого изъ дому, но занимаясь у себя въ кабинет, и дйствуя такъ ловко, чтобы не дать Камилл никакой возможности проникнуть въ его замыслы.

Такъ прошло нсколько дней. Во все это время Лотаръ не сказалъ ни слова Камилл, увряя между тмъ Ансельма, что каждый разъ онъ приступалъ къ ней ршительне и ршительне, но не могъ добиться отъ нее не только ничего въ настоящемъ, но даже и тни надежды достичь чего-нибудь въ будущемъ; что, напротивъ, она грозила все сказать своему мужу, если Лотаръ не оставитъ ее въ поко.

Пока дло клеится, отвчалъ Ансельмъ, Камилла устояла противъ словъ; интересно, что будетъ дальше. Завтра я вручу теб дв тысячи золотыхъ; — ты ихъ предложишь въ подарокъ ей — и еще дв тысячи для покупки драгоцнныхъ вещей, которыхъ блескъ можетъ искусить ее; потому что вс красавицы, какъ бы он ни были строги и цломудренны, страшно любятъ наряжаться и показывать себя во блеск своей красоты. Если она устоитъ и противъ этого искушенія, тогда, къ удовольствію моему, я сочту дло конченнымъ и перестану надодать теб. Лотаръ отвчалъ, что взявшись за дло, онъ доведетъ его до конца, напередъ, впрочемъ, увренный въ своей неудач. На другой день, ему вручены были четыре тысячи золотыхъ и четыре тысячи безпокойствъ о томъ, какими средствами поддерживать и скрывать обманъ. Онъ ршился, однако, сказать своему другу, что деньги и подарки оказались столь же безсильными — поколебать Камиллу, какъ и слова; и что тянуть дло дальше, значитъ попусту терять время. Тмъ не мене игра этимъ не кончилась. Оставивъ однажды Лотара наедин съ Камиллой, Ансельмъ заперся въ сосдней комнат, и ршился наблюдать за ними сввозь замочную щель. Тутъ, въ ужасу своему, онъ увидлъ, что, въ теченіи цлаго получаса, Лотаръ не сказалъ ни одного слова Кампилл, да по всему видно было, что онъ сказалъ бы не боле, еслибъ оставался съ ней цлый вкъ. Теперь только онъ увидлъ, какъ обманывалъ его Лотаръ. Желая, однако, окончательно убдиться въ этомъ, онъ вышедъ изъ комнаты и спросилъ своего друга, какъ приняла его Камилла? Лотаръ сталъ ршительно отказываться отъ принятаго на себя дла, говоря, что у него не хватаетъ ни смлости, ни охоты ухаживать дольше за Камиллой; такъ сухо и жестко отвчаютъ ему.

— О, Лотаръ, Лотаръ! какъ плохо ты держишь свои общанія, воскликнулъ Ансельмъ; какъ дурно платишь ты мн за мою дружескую довренность. Я наблюдалъ за вами сквозь замочную щель и видлъ, что ты ничего не говорилъ Камилл. Къ чему же ты меня обманываешь; къ чему своею хитростью задумалъ ты отнять у меня средства выполнить мое завтнйшее желаніе?

Ансельмъ не сказалъ боле ни слова, но и то, что было сказано — задло за живое Лотара. Такое явное уличеніе во лжи, пятнало его честь; и онъ поклялся Ансельму — приступить къ задуманному имъ испытанію, ни въ чемъ не обманывая его съ этой минуты.