Дождись лета и посмотри, что будет

Снова не могу понять, существовало ли то воспоминание до того, как мы поднялись на последний этаж. Кажется, что да. Воспоминания покрыты засохшей коркой, а когда эта корка срывается, они начинают ярко сиять. Да, мне два с половиной года, мама меня берет на руки, подносит к окну и показывает, как выглядит наш район сверху. Мне интересно и страшно. Так. Я же только в тринадцать лет впервые поднялся выше третьего этажа. По-крайней мере так казалось раньше. В общем, трудно понять, где находилось это «воспоминание»: в настоящей памяти или же оно создалось и подселилось.

Никакого воспоминания не было, это резкий выброс невесть куда. Эта лестница, вид из окна, общая неподвижность — часть запутанной истории, внутри которой блуждают «иные интонации». И те триповые провокации про «новый дом». Как и прогноз погоды. Как и жидкий снег.

Ласло повторил еще раз, что могу выбрать любой этаж и любую квартиру. Могу позвонить в дверь, она откроет.

Когда и что я выбирал? Вообще по жизни. Может быть, ничего и не выбирал. Может быть, здесь в доме есть всего одна квартира, снаружи много дверей, а внутри все соединено, нет никаких стен, только лестницы между уровнями. Она сейчас ходит по этой бесконечной квартире и прислушивается, куда я иду. Она подойдет к двери, откроет, и сложится впечатление, что я выбрал нужную квартиру. А квартира всего одна — огромная, извилистая.

Я спустился на пару этажей вниз, подошел к дальней квартире и позвонил. И в подъезде, и внутри квартир звучала музыка, или ветер, соединяющий все места. Послышались шаги. А дальше — звук ключа в замке. Никто не спросил, кто это, и зачем. Дверь распахнулась.

Если делать спектакль, в этом моменте можно поставить мерцающий свет, и создать застывшие в воздухе капли дождя. Чтобы возникло чувство остановившегося времени. Мысли связываются с дыханием, и есть попробовать ни о чем не думать, дыхание задержится, так и здесь. Нужно остановить то, что должно упасть, может это и не капля дождя, а кружащаяся пыль. Из музыки надо выбрать нежный хор, как будто поют не люди, и даже не ангелы, а само это состояние.

Дверь распахнулась. Она сделала еще один шаг навстречу и тихо спросила. Не кто я такой, нет, а где я был все это время, почему так долго не приходил. А потом мы слились в страстном поцелуе, прямо там, рядом с серыми стенами. Надо все это детально описать — каждое движение, прикосновение, и то, как весь подъезд превратился в мягкие заботливые ладони, бережно держащие нас в себе. Хотя можно ничего не описывать, сохранить эти ощущения как нечто скрытое и даже запретное. Когда ловишь мотылька, зажимаешь в ладонях, оставляя ему пустоту, чтобы нормально дышалось, подносишь к уху, послушать, как шелестит крыльями — кто-то сделал это с нами, поймал и закрыл в полутьме, и спросил «вам хорошо?», конечно, хорошо. Даже если нас раздавят в это мгновение, мы не пожалеем о произошедшем.

Конечно, вы почувствовали, что. И наверное, подумали, что сейчас я окажусь в ординаторской, и это будет не Оля, а та секси медсестра, и все это предчувствие конца — не просто так. Мы займемся любовью, за нами сквозь решетки на окнах будут наблюдать больничные птицы, а после она мне откусит голову, как полагается. Да, что-то не то, конечно, все было не так. А где «было»? В памяти. Если бы нас расстреляли из калашей в то мгновение. Мы целуемся в подъезде, нас обступают четкие люди в черных одеждах и размазывают под звуки падающих гильз и грохот, разлетающийся эхом по этажам. Нормальный был бы конец. Многие мечтали бы так закончить существовать. Но этого не будет, существование останется, как и тот мокрый снег. Лошадка все верно растолковала Ласло в тот раз. Мы останемся и будем ждать.

31 декабря. Волшебный новый год. Одна из самых безумных ночей вообще.

День начался как день. Проснулся поздно. Снилось, что еду домой на электричке. Было сложно выйти из вагона, что-то не пускало, а когда вышел, оказался за станцией. Возвращался к вокзалу по рельсам. Там было все красным, стояли вагоны без крыш, в них сидели люди — и вагоны, и люди красные. С вокзала направился к дому. Дорогу перегородили, поставили непонятное сооружение типа турникета. Чтобы пройти дальше, надо сменить всю свою одежду. У кого нет сменной одежды, не может пройти. И раздеться, пройти голым, тоже нельзя, только в другой одежде. Начал копаться в рюкзаке, искать, во что одеться.

Днем встретил на рынке Химоза. Он реально засох и уменьшился. Как тело взрослого человека может так уменьшиться? Кости вжались в себя, лицо почернело. Химоз сказал, что сегодня все собираются на хате встречать новый год, там много новых людей и зря я так давно не заходил. Нас с Ласло часто вспоминают. И Митю, и Алика. И Митя к ним иногда заходит, появляется в зеркалах в трюмо, его уже несколько раз там видели, и рюмки тряслись в тот момент, он типа так с ними разговаривал. Хату уже раз пять запечатывали, приезжали менты, всех накрывали, затем снова начиналось, менты устали, запутались, кого арестовывать и зачем. А еще на хате теперь часто бывает Костя Филин. Да, я его раньше встречал на районе. Его называли Филином из-за головы и глаз. И непонятно, что не так. Вроде нормальная голова, чуть крупная, и глаза как у всех. Но когда он смотрел, чуть задерживался взглядом, а затем резко перемещался. Получалось как-то не по-человечески. Раньше его часто колотили Митя и Алик. Один раз видел, как после дискотеки они вдвоем его добивали ногами, приговаривая, что не надо так смотреть. Он злился, шипел на них, плевался, огребал еще больше. А последний год Филин поднялся на районе, связался с людьми из центра и стал приторговывать травой, смолой и еще чем-то.

Химоз по-быстрому рассказал смешной случай, что один раз, когда Митя появился в зеркале, Филин вскочил и начал туда плевать, как бы мстя за прошлое. Тоже можно кино снять. Сначала кадр, как Митя с локтя пробивает Филину за то, что тот не так смотрит, а затем кадр «месть» — Митя появляется в зеркале, трясутся рюмки, и Филин во все это гневно плюется.

Вечером зашел за Ласло. Его семья явно обрадовалась, что я забираю его и они смогут нормально встретить новый год.

Как город создает праздничное настроение… Все эти северные олени на витринах, деды морозы, снежинки. Они не меняются год за годом. Летом хранятся на складах, а затем достаются и выставляются. Ласло сказал, что год назад здесь были те же самые картинки, кроме одной, где гномы. Дед Мороз сидит на санках, олени запряжены, они готовятся куда-то поехать, а гномы торопятся, грузят подарки — коробки с ленточками и мешочки. Деды Морозы — как камни или деревья, не реагируют на человеческую жизнь. Что бы ни происходило, они появляются в конце декабря как зимние грибы и поздравляют с одним и тем же. Спросил Ласло, что тащат эти гномы, он ответил, что «ничто». Там нет послания или кода. Гномы пусты, как и их подарки.

На хате были новые люди, почти никого из них не знал. Химоз всех представил. Филин со своим корешем явно всем заправляли. Еще были две девушки в нарядных платьях с блестками, они организовывали стол — все как в семейных праздниках, с салатами и горячими блюдами. Будто это не хата, а застолье с родственниками. Сейчас еще телевизор включим и посмотрим с легким паром, затем послание президента, торжественно встанем и скажем «с новым счастьем». Кореш Филина подскочил ко мне, сказал, что его зовут Лешей Трубой, что наслышан, и если понравилась одна из снегурочек, могу не стесняться. И еще, что они с Филином начали делать нормальные дела, и можно вливаться.

Хата не изменилась по расположению вещей, но изменилась по запаху. Диван, шкаф, тройное зеркало — все такое же, как и в первый раз когда зашли. Тогда все пахло пылью и сыростью. Митя сказал «добро пожаловать», мы зашли, поскрипели. Позже начало пахнуть варевом с кухни. А теперь. Запах постиранных простыней или хлорки, отдающий больничными темами. Будто кто-то регулярно прибирается, стирает и сушит белье, живет полноценной жизнью.

Труба скомандовал, чтобы все рассаживались и угощались. Хорошая компания, волнительный вечер. Мы с Ласло сели к окну, дальше всех от входа. В этот момент зашли еще двое. Человек с отекшим улыбающимся лицом и женщина. Труба обрадовался и прокомментировал их появление «о-о-о-о, какие люди». Они зашли, сели напротив. Я реально не сразу ее узнал. На вид ей было лет сорок, не меньше. Как будто для нее год это не год, а десять лет. Покрашенные-перекрашенные волосы и почерневшее худое лицо. А ее тело чуть трясло, как при постоянном ознобе. Было видно и по рукам, и по лицу. Света на меня игриво посмотрела и улыбнулась.

Все равно она была прекрасна.

Я поглядывал на отекшего с ревностью, хотя из-за чего ревновать? Они просто пришли вместе. Не исключено, что Света каждый день приходит куда-то с кем-то, у нее своя жизнь и она ее быстро проживает. Если мы встретимся через год, ей будет на вид пятьдесят, а еще через год наверное уже вообще не встретимся. Но все равно она прекрасна.

Она играла взглядом и задевала меня как будто случайно. Это похоже на движения внутри отражений. Когда подвижный воздух видится в комнате, на стене или потолке. Все это смущало. Конечно, незачем смущаться. Сидим и смотрим друг на друга, никто не помнит, что раньше было, и было ли вообще.