Дождись лета и посмотри, что будет

Труба резко объявил, что начинаем праздновать. Будем играть в похороны. В смысле? По очереди представлять, что кто-то из нас умер, мы сидим на его похоронах или поминках и толкаем речи, каким был этот человек. Только честно, как на самом деле бы говорили. А после этого начнется волшебный новый год. Одна из девушек сказала, что это мрак, и в такое играть — портить себе праздничное настроение. На это Света ответила, что такая игра — самое то. А что еще делать? Можно укуриться и воткнуться в какой¬нибудь видос, и сегодня ничем не будет отличаться от вчера. Разве никому не интересно, как пройдут поминки, когда он отлетит.

Начали с Филина. Я с грустью сказал, что плохо его знал и сожалею, что не смог при жизни оценить его достоинства и человеческие качества. Филин сидел и напряженно выслушивал всех по очереди. Отекший в своей речи сказал, что наверное сейчас Филин летает вместе с ночными птицами над темным миром. Филин подумал, что тот издевается, вскочил и ответил, что отекший сука сейчас сам полетит, прямо здесь. Представить такое: что тебя всю жизнь стебут за то, что неправильно расположены глаза на голове, и вот, умер, и нет глаз и головы, все закопано, а едкие подколы продолжаются. Как неправильно? Все же правильно, все как у остальных. Труба выступил в свою очередь, сказал «спокойный был пацан», чем вызвал еще больше хохота.

Следующим был отекший, а потом очередь дошла до меня. Все замолчали и уставились. И стало реально не по себе, как будто и правда поминки. Труба повторил то же, что и про двух предыдущих: «спокойный был пацан». Наверное, это по принципу: говорить о других то, что хочешь, чтобы говорили о тебе на твоих поминках. Конечно, когда дойдет очередь до Трубы, все это и скажут. Ласло отстранился, прижался к стене и закрыл глаза, ничего не захотел говорить. Химоз толкнул торжественную и трогательную речь, как вел один раз меня избитого с дискотеки, как мы поражались жестокости мира, и заключил, что человеком я был добрым, и жаль, в общем, что так. Света посмотрела на стол как на крышку гроба, сказала «я его любила» и засмеялась. Остальные тоже засмеялись, все, кроме Ласло, а меня физически встряхнуло, я дернулся от внутреннего разряда. От кончиков пальцев по всему телу пробежала холодная волна. Надо тоже рассмеяться, а никак. С телом стало явно что-то не то, да и не только с телом, все восприятие изменилось. Уже знакомое состояние. Ты видишь свой взгляд и чувствуешь, как формируются детали. Все неспешное и понятное.

Труба прервал смех вопросом «Кто ел салатики?» Тоже вроде все, кроме Ласло. Поздравляю, скоро наступит новый год. Труба сказал, что сегодня утром они с Филином купили десять марок котов и решили устроить этот волшебный новый год. Порезали и покрошили в салатики. И скоро всем станет хорошо. Теперь надо включить телевизор и посмотреть поздравления артистов. Коты — самые плотные. Снегурочки — самые красивые.

Причины — как пузыри на ложке, лопаются и склеиваются в больших себя. Они скапливаются, перемещаются, застывают, исчезают. Все эти чередования дня и ночи, открытых и закрытых глаз, могут происходить из-за смущения. Смущение иногда переходит в стыд. Слишком сильно закрыл глаза и стало стыдно. Не будет смущения, не будет чередования, и все совсем устанут. И зачем я все это проговорил? Надеюсь, не вслух. Еще интересно, где находится человеческая свобода, когда все зажато смущением. И почему мы не выбирали музыку, под которую проходят поминки. Каждый мог выбрать для себя. А мы упустили возможность.

Когда подумал про свободу, с потолка пошел снег, или не снег, а пух как от деревьев. Или это такие комки пыли, кружащиеся, заполняющие собой всю комнату. А пыль связана с памятью места, через нее запоминаются события. Место помнит о том, что в нем случалось.

Те книги стояли как раньше. За все это время никто их не раскрыл. Я могу встать, подойти, взять их, перелистать, найти все необходимые изображения. И 17 сентября. Там будет нарисовано озеро и два силуэта — молодой девушки в длинном свадебном платье и ребенка. Наверняка будет нарисовано и происходящее сейчас. Как мы сидим за столом и играем в похороны, встречаем новый год. Это может оказаться сказка, трактир, путники остановились, чтобы напоить коней, сели отдохнуть. И наши лица. Вместо Филина большая птица. Я могу встать, подойти. Только это не более, чем ощущение воли, на самом деле не могу, потому что это тяжело.

Отекший сказал, что не находит слов, чтобы нас всех поздравить с новым годом. И добавил, как же нам всем повезло. Проживать такую жизнь — это везение.

Не отметил даже, когда включили телевизор. Он мерцал и монотонно проговаривал непонятные вещи. Артисты поздравляли с праздником.

Появился известный певец в блестках, гирляндах как из фольги, сказал, что посвящает песню всем нам. В этот момент все сошлось. Конечно же, это был тот самый певец со свадьбы, с той же песней. Спросил Ласло, какое сегодня число, он не ответил, переспросил его, сегодня же 17 сентября, и по его виду понял, что да. Мы на свадьбе.

Мы на свадьбе. Только что вошли и сели отекший и Света. А это не они. Это тот человек без лица и Оля. Теперь-то можно их разглядеть. Все торжественное и радостное. Сколько здесь столов? Наш. Еще много в телевизоре, еще отражения в зеркале — и нашего, и других. Их сложно сосчитать, это целый банкетный зал с множеством столов и людей.

Ласло молчал. Мне хотелось сначала спросить, как вышло, что Света так быстро изменилась и стала Олей. А затем решил, что не надо ни о чем спрашивать. И так хорошо. Те две снегурочки стали ее служанками: Светой и Ирой. Все сошлось.

Ласло безмолвно объяснил происходящее, он просто посмотрел и все стало понятно. То, что происходит, касается не только «сейчас», а пронзает всю историю. Это не 17 сентября, а вневременное переживание, способное воплотиться в разных моментах. Это никакое не воспоминание, а то, что было «до» формирования памяти. Сколько мне лет? Я не могу ответить на этот вопрос, во мне нет возраста как такового. Я могу совершить волевой акт. Он исправит и прошлое, и будущее. Надо лишь осознать, что это моя свадьба.

А это моя свадьба, в этом нет никаких сомнений. Проживать такую жизнь — действительно, везение.

За окном темно. Наверное, солнечное затмение. Не могла же наступить ночь. Сейчас я подойду к ней, мы начнем танцевать, а все вокруг станут шептаться «какая красивая невеста». Ведь все эти годы я о ней только и думал. Не было ни одного дня, да не то, что дня, а даже мгновения, когда она не была бы в мыслях. Даже если и думал о другом, она все равно присутствовала. Как постоянное ощущение чистой и нежной жизни, как предчувствие радости и оправдание существования. Ведь не так просто оправдать существование. Требуется особая мелодия, проходящая через все моменты, леска, на которую нанизывается данность, и благодаря которой вся мыслимая реальность не рассыпается на бессмысленные фрагменты. И что произойдет «сейчас»? А все те мгновения, когда я думал о ней, сольются в одно, и существование наполнится непреходящим смыслом. Что бы не случилось «после».

Я подошел к ней, взял за руку, она встала, положила голову мне на плечо, так, обнявшись, мы соединились в медленном танце. И неясно, что и кто говорил, кто и как смотрел, что звучало. Ничто не удивляло и не волновало. Мои губы соединились с ее губами, и как только это случилось, исчез пол под ногами, и даже больше — тело перестало осознаваться, мы превратились в нежные переплетающиеся волокна, парящие в воздухе. Может быть, мы упали на диван, и момент падения растянулся на столетие. Это неважно. Дрожащий мир держится на таких прикосновениях. Парение создает ткань, содержащую реальность. И оно не должно заканчиваться. Если уже обстоятельства допустили такой ход событий, он может стать вечным. Вечность как сливающиеся повторения. И, что радостно, невозможна никакая смерть, никакое прерывание, потому что происходящее находится не во времени. Да и вообще мысли о времени неуместны «сейчас».

Когда я открыл глаза, за окном было уже светло. Я лежал на диване. Шея и задняя часть головы ныли как мышцы при растяжении. Света сидела рядом и улыбалась. Посмотрел по сторонам. Еще Ласло, он в том же углу, где и вечером. Спросил, что произошло. Света рассмеялась, а Ласло ответил, что мы с ней целовались часов пять подряд, пока я не уткнулся головой в диван — уже полдень, надо делать что-то. Все хохотали, глядя на нас, а затем разошлись. Ты ничего не помнишь? Помню, конечно. Даже Митя заходил. Встретили Новый год.