Двенадцатый год
Шрифт:
Дурова бормотала извинения, говорила, что боится надоедать, да и дело мешало.
– Дело! Это у него дело - весь обложился книгами: там у него и "Свиток муз" какой-то, и "Моя лира", и "Журнал российской словесности"... И откуда всего этого он набрал? Точно в профессора готовится, - обличал ее Бурцев.
Дурова по возвращении из Петербурга действительно обложилась книгами. Она вывезла оттуда целый чемодан как новых журналов, так и книг наиболее замечательных. Это был результат ее знакомства с Сперанским, у которого она встречала представителей тогдашнего умственного движения. От себя лично Сперанский подарил ей книгу Пнина*, автора, мало тогда известного в России,
– Книга эта была - "Опыт о просвещении относительно к России", изданная в 1804 году... Чтение, которому после того девушка отдавалась со всею страстью, открыло для нее новый мир и новых богов, и некоторые из старых ее кумиров были разбиты...
Послышался стук колес, и во двор въехал сам хозяин на беговых дрожках. Он был в белом парусинном пальто и такой же фуражке с большим козырьком. Кульнев был бодрый, невысокого роста, хорошо выкормившийся старик, с двойным подбородком, с коротенькими руками и ногами.
– Вот и папочка приехал, - сказала хозяйка, - значит, и за стол сейчас.
Барышни между тем ушли к себе "оправиться": нельзя же, гости приехали, молодые люди. Талантов с корзинкой тоже скрылся: ему также следовало "оправиться", взглянуть в зеркало на свои букли и коки, поправить на шее голубой галстучек, принять перед зеркалом мечтательное а lа "Бедная Лиза", выражение.
– Ба-ба-ба! вот удружили - спасибо, спасибо, господа!
– радостно и искренне-приветливо говорил Кульнев, входя в дом и здороваясь с гостями. Что новенького? Как наши воюют?
– Не наши, Григорий Петрович, а ваши... Кульневы, - перебил его Бурцев.
– Да, братец-то мой двоюродный... Молодец, молодец! не ожидал я от него такой прыти.
– Как не ожидали?
– Да маленьким он был трус естественный, а вон теперь поди - на!
– Дни и ночи на биваках всегда - и ест, и спит с солдатами, подтверждал Бурцев.
– Что и говорить! Правая рука у Каменского.
– И оба его глаза, Григорий Петрович, - добавила скромно Дурова: - Я видел его в поле.
– Да, да, героем стал, что и говорить! А что ви, господа, о бесе-то полуденном думаете?
– О Наполеоне?
– Да...
Уж мы просо ееяли-сеяли,
А он просо вытопчет-вытопчет,
запел вдруг старик как-то особенно комично.
– Заварит он кашу из нашего проса, да кто-то ее расхлебает, - пояснил он. :
– Да сам же и расхлебает, только несолоно, - пояснил, с своей стороны, Бурцев.
Вышли и барышни - такие евеженькие, розовень-кие, словно из яйца вылупившиеся. Кажется, все на них осталось прежнее, и платья, и платочки, и бантики, а между тем то" да не то: тут приподнято, там опущено, здесь передернуто, еще где-нибудь выпущено, подправлено, заправлено, оправлено и вид уже не тот - издание исправленное и пополненное. У Бурцева и глаза разгорелись на эти исправленные издания.
– Ну что, козочки, набрали грибов?
– спросил отец, подходя к старшей.
– Набрали, папа, - всё рыжики больше.
– И то хорошо, моя Услада...
– То-то, Услада, папа, - все грибы да грибы, а амазонки мне и не купишь.
– Куплю, куплю... А тебе, царевна Неулыба, чего купить?
– обратился он к младшей.
– Мне, папа, ничего не надо.
– Ну, так ты, значит, дурочка, царевна Неулыба. Как-таки ничего не хотеть! А куколку?
– Ну уж, папа! ты всегда...
– Надя, папа, в ученые записалась, -
объяснила старшая сестра. Помешалась на каком-то сочинителе - и фамилия-то смешная - Пнин, а она говорит, что он лучше Державина и Карамзина...Дурова взглянула на младшую Кульневу. Та, чтобы скрыть свое смущение, нагнулась к цветам, стоявшим у открытого окна.
– Что ж, Вера Григорьевна, я сам того же мнения, как и Надежда Григорьевна, - тоже несколько смущенно заговорила Дурова.
– Да это и не мое только мнение - это мнение Сперанского, с которым я имел честь познакомиться... Вы помните, конечно, оду "Бог" Державина?
– Помню, потому что ее постоянно твердит господин Талантов, отвечала барышня.
– Помните то место, где он говорит: "я червь, я раб"...
– Еще бы!
– это и Митя постоянно твердит.
– Так Пнин в оде "Человек" вот что говорит об этом "черве":
Какой ум слабый, униженный,
Тебе дать имя червя смел?
То раб несчастный, заключенный,
Который чувствий не имел:
В оковах тяжких пресмыкаясь
И с червем подлинно равняясь.
Давимый сильного рукой,
Сначала в горести признался.
Что человек - лишь червь земной,
Потом в сих мыслях век остался.
Дурова декламировала это с увлечением. Голос ее звучал силой, убеждением.
– Вот так и Надя теперь постоянно храбрится, - засмеялась старшая сестра.
– Что ж, разве это не возвышенно? Разве Пнин не прав? И разве он не сильнее Державина?
– продолжала Дурова.
– Ну, пошел, теперь его не остановишь, - комически говорил Бурцев, обращаясь то к тому, то к другому.
– Вот Господь насылает на меня друзей, которые все помешаны на стихах: там Денис Давыдов везде сует стихи, словно соль во щи, а тут и Александруша - словно бесноватый с своим Пнином.
Но в это время явился лакей и доложил, что кушать готово. В столовой ожидали уже господ лакеи и казачки - дворовые мальчики, одетые в нанковые казакин-чики, которые назначались для мелких, совершенно ненужных услуг, как-то: стоять у дверей и лениво хлопать глазами, отгоняя от господ мух, чесать у барина спину, так как при коротких руках и тучности своей он сам не мог этого делать, да и не хотел - для этого-де Бог холуев создал. Лакеи были в белых сомнительной чистоты перчатках, и один, за неимением перчаток, которые находились в стирке, стянул где-то сушившиеся на веревке барышнины чулочки и напялил их себе на руки: издали все равно не видать, было бы бело.
Когда все уселись за стол, хозяин, сидя на почетном месте и что-то вспомнив, обратился к младшей дочери:
– Да ты что, царевна Неулыба? а?
– Что, папа? я не знаю.
– Как не знаешь! Пнина какого-то наизусть выучила, а обязанности свои забыла.
– Какие обязанности, папа?
– улыбалась она, видя, что отец шутит.
– А возложу на тя убрус бел.
– Ах, виновата, папа, - забыла.
Она вскочила, подошла к отцу, взяла с его прибора салфетку и обвязала ее вокруг шеи отца. Подвязывать отцу во время стола салфетку на грудь - это была ее обязанность. Исполнив эту церемонию, она нагнулась и получила от родителя поцелуй в лоб и ласковый щипок за розовую щеку.
– То-то, Пнин, червь ты этакий, - сострил отец.
К столу явился и господин Талантов с Митей. Талантов казался задумчивым и глубокомысленным, а Митя за супом порывался фыркнуть и смотрел на мать превеселыми и плутоватыми серыми глазами, как бы желая сказать что-то очень забавное и интересное.
– Ты что, Митя, не кушаешь суп?
– спросила его мать.
– Так, мама, - загадочно отвечал мальчик.
– Почему же так? Дети всегда должны суп кушать... А ты, верно, успел у няни побывать - не голоден.