Двенадцатый год
Шрифт:
Но он не докончил своей щекотливой фразы, которая и Лизу, и ее друга сильно смутила. В комнату вбежала Соня, за ней вошла госпожа Вейкардт и за нею - непременный друг дома Магницкий с последнею, только что полученною из Москвы новостью: умер Херасков.
– Ах, бедный!
– жалобно сказала Лиза.
– А мы только сегодня с Сашей Пушкиным читали наизусть его "Россиаду...". "Бедненький!
– Очередь за Державиным, - сказал Тургенев.
– Что? что? какая очередь за Державиным?
– зашамкал кто-то в дверях.
Все оглянулись -
9
Державин вошел сильно старческою походкой. Хотя он и бодрился, но и беззубый рот заметно шамкал, и бархатные йоги словно тоже шамкали.
Особенно вид его поразил Дурову. Читая его сильный стих, его напускной пафос и риторику, которые, казалось, дышали страстью, пылали огнем воодушевления, девушка, мечтательная и увлекающаяся по природе, воображала Державина каким-то титаном, полубогом, а если ей и говорили, что он уже старик, то он не иначе рисовался в ее воображении, как в образе "борея":
С белыми борей власами И седою бородой, Потрясая небесами, Облака сжимал рукой...
А тут она видит шамкающего старца, который не только не потрясает небесами, но у которого собственная седая голова трясется, а глаза, которые ей представлялись орлиными, старчески моргают и слезятся... Господи! как грустно это видеть... И нижняя губа отвисла - но держится... И под носом табак, и на манжетах табак, и на жилете табак... А ноги - точно в валенках, точно у их коровьего пастуха...
– Какая очередь за Державиным?
– спрашивал старик, здороваясь с хозяином и гостями.
– Написать, ваше превосходительство, что-нибудь новенькое по поводу мира с Наполеоном, - извернулся Тургенев.
– А то вон только и слышно, что о "Дмитрии Донском" Озерова да о "Пожарском" Крюковского*.
– Оба сии творения, государь мой, слабы, - отвечал старик.
– Вот потому-то и ждуг от вашего превосходительства чего-либудь сильнеаького, чего-нибудь "державинско-го" - так и говорят.
– Оно-то так... Я кое-что и скомпоновал, ест Михай-ло Михайлович знает.
– Что же это такое, ваше превосходительство?
– спросил Карамзин.
– Гаврило Романович написал оду, - отвечал Сперанский.
– Пророческую, - добавил Державин.
– Это правда, - продолжал Сперанский.
– И хотя государю она понравилась, однако, в виду политических обстоятельств, он несколько стихов собственноручно подчеркнул.
– А подчеркнул-таки?
– любопытствовал старик.
– Подчеркнул довольпо мест таки...
– А какие все больше? Чай, сильненькие, с огоньком которые?
– Да, именно с огоньком.
– Я так и знал, так и писал с оглядкою... Я вот и Мерзлякову послал копию в Москву, так для прочтения, да и пишу ему насчет мира-то и моей оды на оный: "Радоваться-то можно, как просто сказать, с оглядкою; а для того и не мог я предаться полному вдохновению, а как боец, сшедший с поля сражения, хотя показывался торжествующим, но, будучи глубоко ранен, изливал свою радость с некоторым унынием..."
–
Это касается вас, юный боец, только что сошедший с поля сражения, с улыбкой, отечески обратился Сперанский к Дуровой, которую Лиза успела и познакомить и даже подружить и с своей Соней, и с мамой, с г-жой Вейкардт.– Позвольте вам, ваше превосходительство, представить этого юного бойца...
Дурова встала и торопливо, смущенно подошла к Державину, почтительно кланяясь и звеня шпорами.
– Господин Александров, которому вчера государь собственноручно пожаловал Георгия, - рекомендовал хозяин.
– Очень, очень приятно, - прошамкал знаменитый старец.
– Да какой-же вы, государь, мой, молоденький... А знаете, молодой человек, кого вы напоминаете?
Девушка смешалась и не знала, что отвечать.
– Княгиню Дашкову, Катерину Романовну, когда она была ваших лет.
"Юный боец" покраснел еще больше и взглянул на Сперанского.
– Что ж, это сходство приятное, - поддержал он смущенную девушку.
– Только, государь мой, не в пользу сравниваемой, - перебил Державин: - княгиня Дашкова, признаюсь, никогда не нравилась мне... У нее всегда была склонность к велеречию и тщеславию, хвастовство, корыстолюбие... женщина эта, сказать правду, всегда отличалась вспыльчивым и сумасшедшим нравом.
– А теперь она совсем развалина... Я ее видел - она приезжала в Москву из своей деревни, - сказал Тургенев.
– Ну, наши с ней годы не молодые.
– Она годом старше вас, ваше превосходительство, - вставил Магницкий.
– Ну, вот!.. А вам как известны наши годы, молодой человек?
– спросил старик.
– Годы вашего превосходительства известны всей России, - подольстился Магницкий.
– У! льстец...
– Не льстец, ваше превосходительство: я говорю правду.
– А вот Мерзляков пишет мне еще об одном моем сверстничке, - и это уже касается вас, Николай Михайлович, - обратился старик к Карамзину.
– О ком же, ваше превосходительство?
– О Новикове Николае Ивановиче. Он вам сродни...
– По "Древней российской вивлиофике" разве?
– Да... но и теперь у него остается в мозгу некий исторический зуд все не забывает истории.
– Да?
– Как же... Мерзляков пишет: был он у него, у мартиниста-то старого, в гостях, в его Авдотьине... Ну и чем же старик занимается? Воспитывает, слышь, карасей... А потом на живой змее поверял одно место в летописи Нестора.
– Как же это на змее?
– заинтересовался Карамзин.
– Я отыскал ту змею, что укусила Олега, - шутливо вставил Тургенев.
– Да почти что так. Он, видите ли, отыскал там у себя в деревне змею, да и рассердил ее, дразня палкою. Так оказалось, что змея не кусает и не жалит, а именно "клюет", как и рыба. А в летописи будто бы сказано - я не помню сам, - что змея Олега "уклюнула", а не "укусила".
– Да, это совершенно верно, - подтвердил Карамзин.
– Так, значит, старик все еще интересуется историей?