Двуглавый. Книга вторая

— Вы же помните, Виктор Михайлович, наш уговор относительно своевременного поставления меня в известность о словах и действиях Эммы Витольдовны в случае, если они нарушат установленные для неё условия или хотя бы смогут привести к таковому нарушению? — спросил Денневитц.

— Помню, Карл Фёдорович, — подтвердил тёзка. Карл Фёдорович, конечно, слегка слукавил, назвав своё распоряжение договором, но поправлять начальство в таком вопросе ищите дураков в другом месте.

— Вот и хорошо, — кивнул Денневитц. — Стало быть, обойдётся ротмистр без прослушивания. Вы когда следующий сеанс с Дмитрием Антоновичем проводите?

— Эмма Витольдовна считает, что это необходимо сделать послезавтра, — доложил тёзка. — Нужно дать организму пациента привыкнуть к уже наступившим положительным изменениям, прежде чем вновь улучшить его состояние. Я полностью с ней согласен.

— Что же, вам, надо полагать, виднее, — надворный советник принял новость к сведению и на том отпустил подчинённого отдохнуть и пообедать.

Что Денневитц фактически обещал тёзке отсутствие прослушки у Эммы, это, безусловно, хорошо. Пока что все обещания Карл Фёдорович выполнял, и у нас с тёзкой имелись основания полагать, что и в этот раз слово своё он сдержит. Другое дело, что поводом расслабиться порядочность тёзкиного начальника вовсе не являлась — ротмистр Чадский может ведь и нездоровую инициативу проявить. Мы с дворянином Елисеевым так пока и не смогли понять, что он за человек, общение с ним ограничивалось исключительно служебными вопросами, да и те по большей части относились к текущим делам. Поэтому и самим нам не стоит пренебрегать разумной осмотрительностью, и Эмму расхолаживать в этом смысле тоже. Чёрт, вот тоже проблема выросла… Вот где нам с Эммой теперь общаться? Или так и будем на ушко перешёптываться? И ведь самое тут поганое — это полное незнание, то ли Чадский дисциплинированно оставит свою идею о прослушке, то ли нет. Да, в вопросах взаимодействия Михайловского института с чинами дворцовой полиции секретное отделение упомянутого института той самой дворцовой полиции и подчиняется, да и межведомственная борьба, как я уже не раз убеждался, тут не столь сильна, но кто ж его знает? Главного правила здорового оптимизма — надеяться на лучшее и быть готовым к худшему — никто же не отменял.

…После обеда тёзке пришлось поучаствовать в разборе тех самых бумаг, из-за которых Воронков пребывал сейчас в госпитале. Работа не сказать, чтобы очень уж увлекательная, но необходимая, так что тёзка старался. Впрочем, уже довольно скоро дворянин Елисеев вошёл во вкус, настолько интересной и поучительной оказалась открывшая в ходе работы методика поиска и сбора Бакванским компрометирующих сведений. Первоначальными источниками были либо разговоры в московских салонах, либо беседы за карточным столом, либо даже газетные заметки. Затем Аркадий Кириллович запускал процедуру проверки, обычно находя для этого пути подхода к знающим людям, после чего делал краткие записи с изложением сути неблаговидных поступков тех или иных людей, имеющих влияние и вес в разных областях жизни, и укзанием источников, где можно получить подтверждение этих сведений. Каталог Бакванский держал в шифрованном виде, но пока тёзка с Эммой ездили в госпиталь к Воронкову, ключ к шифру, как оказалось, не особо и сложному, Аркадий Ильич выдал Денневитцу. Торговец компроматом сейчас, как это называют в моём мире, активно сотрудничал со следствием, зарабатывая себе смягчение участи, и представлял сейчас прямо-таки образец законопослушности. Эх, раньше бы он так…

Карл Фёдорович, кстати, считал, что если даже не удастся установить личность молчаливого нанимателя по отпечаткам пальцев, его заказчика можно вычислить путём анализа собрания Бакванского, и даже пытался подбирать кандидатов на это незавидное место, но пока что не особо в том преуспел. Ну да ладно, опознают нанимателя по пальчикам или нет, но и с разбором коллекции Бакванского ещё не закончено, так что рано или поздно у Денневитца критическая масса информации наберётся, и до чего-то полезного надворный советник обязательно додумается или хотя бы докопается.

Утро следующего дня началось с продолжения копания в бумагах Бакванского, но уже очень скоро его пришлось прервать в пользу более интересного дела — пришёл ответ на запрос Денневитца, и личность так и не проявлявшего желания говорить нанимателя одесских налётчиков оказалась установленной. В одиночной камере в подвале Комендантской башни сидел, как выяснилось, штабс-капитан Тригорский Павел Петрович. Числился он по Пятнадцатому Сибирскому стрелковому полку, службу проходил, состоя адъюнктом [1] при Павловской военной академии, и в настоящее время находился в отпуске. Денневитц тут же уединился у себя в кабинете, чтобы совершить несколько телефонных звонков. Не знаю уж, кто и что ему по телефону говорил, но доставить уже не безымянного арестованного надворный советник приказал, находясь явно в хорошем настроении.

— Итак, господин Тригорский, я правильно понимаю, вы действовали по приказу генерал-майора Гартенцверга? — поинтересовался Денневитц, едва арестант уселся напротив с видом «ничего никому не скажу».

— Я действовал в интересах его превосходительства, — следует отдать Тригорскому должное, в руки он взял себя сразу же, — но не по его приказанию.

Ясное дело, говорил штабс-капитан неправду, о чём тёзка и просигналил Денневитцу.

— Не надо думать, что мы в это поверим, — укоризненно сказал Денневитц. — Чем именно собирались шантажировать генерала, мы уже знаем, и это само по себе станет основанием для серьёзного разбирательства, тем более, послав вас устроить налёт на квартиру Бакванского, он тем самым эти обвинения только подтвердил. Так что помочь его превосходительству вы уже ничем не сможете. Речь сейчас идёт исключительно о возможном смягчении вашей участи, и если вы на таковое надеетесь, иного пути, как правдиво отвечать на мои вопросы, у вас нет.

Карл Фёдорович не лукавил, ближайшее будущее генерала Гартенцверга в свете того, что накопал на него Бакванский, выглядело и вправду незавидным. Девять лет назад тогда ещё полковника Гартенцверга подозревали в убийстве любовника его супруги. Подозрения в ходе дознания не подтвердились и дело закрыли, не доводя до суда. Вот только Бакванский где-то пересёкся с бывшим сослуживцем военного дознавателя, что установил непричастность полковника Гартенцверга к гибели подпоручика Лиходейцева, и тот поведал, что непричастность та самая была установлена не по материалам дела, а по желанию военного начальства на Дальнем Востоке, не готового в самом начале второго Корейского похода терять одного из лучших офицеров, и на самом деле именно Гартенцверг Лиходейцева и застрелил из трофейной винтовки. Имя свидетеля Бакванский записал, поэтому основания для проверки того дознания вполне себе имелись, а если учесть, что невиновность Гартенцверга не была установлена судом, то и назначить новое следствие никаких сложностей не представляло. Виновен генерал или нет, тут шло уже вопросом номер два, но, как справедливо отметил Денневитц, отправив Тригорского решать вопрос радикально, его превосходительство сам себе вырыл яму.

Другое дело, что зачем заговорщикам мог понадобиться генерал, не командующий каким-либо войсковым соединением, а преподающий в военной академии, и почему они так и не оказали на Гартенцверга давления, оставалось пока непонятным, но Денневитц имел твёрдое намерение разобраться и с этим.

На штабс-капитана Тригорского, однако, осведомлённость следствия сильного впечатления не произвела. По крайней мере, предложение Денневитца принимать он то ли не спешил, то ли вообще не собирался.

— Ещё раз повторяю: налёт я устроил по своей собственной инициативе, — упёрся Тригорский. — Об обстоятельствах из прошлого его превосходительства я узнал случайно, и принял решение обезопасить глубоко уважаемого мною Николая Львовича доступными мне средствами.

— В таком случае, Павел Петрович, будьте добры рассказать, откуда стали вам известны те самые обстоятельства, — с показным миролюбием предложил Денневитц. — А заодно поведайте, каким образом вы узнали о том, где хранятся компрометирующие его превосходительство сведения и как вам, офицеру, удалось завести знакомства среди одесских уголовников, — в угол Карл Фёдорович загонял Тригорского мягко, но неотвратимо.

— Я не хочу создавать неприятности людям, которые мне помогли, — принялся выворачиваться Тригорский, — и потому вынужден оставить эти ваши вопросы без ответа.

— Что же, Павел Петрович, — вздохнул Денневитц, — не хотите говорить — ваше право. Посмотрим, что скажет нам сам его превосходительство.

Но даже столь недвусмысленная демонстрация бесполезности его усилий не образумила Тригорского — он продолжил упорствовать, и Денневитц отправил штабс-капитана обратно в камеру.

— К генералу Гартенцвергу я, пожалуй, отправлюсь сегодня сам, — поделился планами Карл Фёдорович. — По большому-то счёту, у нас на него ничего и нет, только то, что штабс-капитану Тригорскому он явно покровительствовал…

Ага, вот, значит, почему Денневитц сразу связал Тригорского именно с генералом. Не иначе, звонил перед допросом осведомлённым людям и узнал от них эти подробности. Но надворный советник прав: на генерала Гартенцверга применительно к нападению на квартиру Бакванского у нас пока ничего нет, вот и придётся Карлу Фёдоровичу уважить его превосходительство визитом. Тоже, конечно, неясно, как генерал себя поведёт и что из этой затеи выйдет, но я даже не знаю, что ещё можно бы тут придумать…

— Вы, Виктор Михайлович, отправитесь сегодня в Михайловский институт, — принялся Денневитц озадачивать тёзку. — Поговорите с господином Кривулиным относительно дальнейших занятий, заодно передайте госпоже Кошельной, что я очень надеюсь на скорейшее возвращение Дмитрия Антоновича на службу, не в ущерб, разумеется, его здоровью. Вы же с нею завтра с утра в госпиталь собираетесь?