Дыхание Голгофы

empty-line/>

Наверное, я так потерянно на нее взглянул, что Галя потупилась в растерянности.

– У меня есть борщ. Жить-то надо. Возьми себя в руки. Ты же офицер, без пяти минут Глава. Так нельзя.

– Ладно, поехали. Я на своей, то бишь, на отцовой. Заедем за маленькой?

– Верушку сегодня из садика забрал лично папа. Два раза в неделю она у него. Мы так договорились. Пока по графику.

– Интеллигентно… - вырвалось у меня.

– Живет один. Говорит, имеет право. Да и я не хочу, чтоб дочь забывала своего отца, - потупилась Галина. А сейчас подъезжай к главному корпусу. Я кое-какие распоряжения сделаю. – Она взглянула на часы. – Хотя рабочее время кончилось. Я и не заметила, как день прибавился. Поехали ко мне.

Я подогнал машину к нашему дому, припарковался у подъезда и ядовито усмехнулся себе: «Две жены, две трагедии и один дом». А вслух сказал:

– У меня такое чувство, что я приговорен к этому дому со всеми вытекающими подробностями. И не могу понять, за что?

Галя как-то ущербно взглянула на меня и ничего не сказала. В квартире она отправила меня сразу в душ. А после него облачила в отцовский, из махрушки, халат, для уверенности сопроводив его словами:

– Папа любил этот халат. Он брал его на большой теннис. Принаряжался после баньки. Пиво пили с чиновниками.

– Вот уж не знал, что Сергей Сергеевич теннисом увлекался.

– Ты много чего не знал, Гаврош, - вздохом произнесла Галя.

… Потом мы едим борщ. Впрочем, наготовила моя бывшая много. Выбор соблазнительный. С разными салатами и вкусными безделушками. Мой восторг она аргументировала просто:

– Я когда готовлю, забываюсь. Так легче…. одной.

Но есть не хочется. Я решительно запихивал в себя пищу, потому что надо, потому что Галина настаивала. А тут еще и назойливой мухой вертелась мысль – каким образом этот халат оказался здесь. Вероятно новому зятьку достался от тестевых щедрот.

– А как халат-то сюда заблудился? – все-таки не выдержал я.

– Все просто. Мама Эля доставила его с ворохом папиной одежды. Замешали ей, как она сказала «эти обноски». Ну остальное все к рукам прибрала. Она, видите ли, молодость свою старику подарила. Ревновал к каждому столбу. Допросы устраивал с пристрастием. Врет. На папу это не похоже.

– Ну, может, и не без оснований ревновал-то, - заметил я, вспомнив стригущие глазки тети Эли.

– Да ладно. Пусть живет. У отца еще ноги не остыли, а она, говорят, уже спуталась с каким-то охранником. Или еще раньше, а сейчас, чего прятаться? Да наплевать. Отца жалко, мог бы еще жить и жить.

У Гали выступили на глазах слезы.

– Давай помянем моего папочку.

Помянули, и я вдруг почувствовал страшную усталость. Ну, поговорили еще, конечно. Хотя, по большому счету говорить-то и не о чем, если все мои мысли там, у Анюты.

– Я постелю тебе на диване, - решительно встала Галя.

– Да, конечно, - наскоро согласился я и подумал «по старой памяти». И уже лежа на нем я вдруг в подробностях вспомнил свой приезд из Афгана. Как же я молил тогда, чтобы пришла ко мне Галя. Чтобы все вернулось в довоенные времена. И вот я на том же диване, а сам далеко-далеко. Прошлое, даже стерилизованное сейчас таким вот образом, все-таки остается прошлым. А всякая анестезия – явление временное.

И вдруг пришла Галя. После душа, в халате, пахнувшая ароматами давно ушедших времен.

– Еще не спишь? Можно я посижу рядом с тобой.

– Можно.

– Ты совсем-совсем меня не любишь? – спросила она осторожно. – Понимаю, глупо тебе сейчас задавать такой вопрос. Не ко времени.

Я промолчал.

– Неужели ничего не осталось? Но так же не бывает, Гаврош? Иногда я перечитываю твои письма из Афганистана. В них столько любви…

– Там, где они писались, Галочка, было много крови, а там, где много крови, всегда много любви. Это жестокий парадокс природы.

– И что же теперь делать? – вздохом спросила она.

– Ты это о чем? – не понял я.

Она тронула мое лицо. Очень нежно. Как давным-давно. И как могла только она. Наклонилась и вдруг жадно поцеловала меня в губы.

– Спокойно ночи, Гаврош…

И как-то мгновенно я провалился в сон, просто в небытие и так же мгновенно проснулся. Какое-то время я приходил в себя от неожиданной пустоты. И вспомнился вдруг ЗАГС, наш развод и последние, прощальные мои слова: «Эй, а возврата не будет».

Обретая действительность, и вместе с ней жадно припадая к «чаше горечи», я встал. Оделся. За окном спряталась в мертвом покое ночь. Но прежде чем уйти, я заглянул к Гале, чтобы попрощаться. Но она спала или делала вид, что спала. «Все правильно, все в прошлом», - подумал я, осторожно закрывая за собой входную дверь.

… В полдень следующего дня я повидался с лечащим врачом Анюты, заведующим отделением Зубовым, тем самым широкоскулым с бородой, который маленько занудлялся на встрече с медиками. Он подал мне руку и тревожно взглянув на меня, сказал:

– Петр Петрович меня зовут. Извините, коллега, но ничем пока порадовать вас не могу. Тяжелые роды вызвали нарушение сердечной деятельности.

– Была остановка? – неожиданно для себя спросил я.