Эфесская волчица

– Что было дальше? – спросила Леэна.

– Нас не стали продавать в Мезии, но вывезли подальше, в Эфес. На рынке меня мутило, и я плохо помню подробности. Я даже не знала поначалу, кто меня купил.

– Тебе повезло, что оказалась здесь, – сказала предводительница.

– Мне нужно поговорить с Сатиром. Я объясню ему, что случилось, и смогу убедить, что я не рабыня, – девушка решительно посмотрела на гладиаторш.

– Хорошо. Я помогу тебе устроить эту встречу, – неожиданно согласилась львица. – Подожди несколько дней и получишь желаемое, но не слишком обольщайся.

– Ты уже поняла, каково твоё место среди нас? – весело толкнула Клеопатру в плечо Демо.

– Похоже, что в самом низу, пинаемая всеми… – поморщилась та.

– Не отчаивайся так. Можешь быть младшей сестрой, – фракиянка бросила короткий взгляд на предводительницу, словно ища одобрения. – Хочешь быть моей сестрой? Некоторые говорят, что это не так уж плохо.

«Я чувствую себя как ягнёнок среди львов. Может ли ягнёнок дружить со львами? Однако у меня нет выбора. Попробую натянуть на себя волчью шкуру».

– Да, – кивнула девушка.

– Мы будем относиться к тебе по справедливости и о тебя ждём того же. Ничего не скрывай от нас и подчиняйся старшим, – сказала Леэна. – Если кто-то попытается обидеть, приходи к нам. Мы разберёмся… как с женщинами, так и с мужчинами.

– Учись делать то, что здесь полезно, – посоветовала Демо. – Когда люди смотрят на хорошую работу, их сердца быстрее оттаивают.

С этого дня ей стало заметно легче, словно камень свалился с души. Она старалась запоминать имена и особенности характеров бойцов, подслушивала обрывки разговоров и сама спрашивала, училась ориентироваться в лабиринтах лудуса, умело избегая встреч со старым Фебом. Ей казалось, что она теперь немало узнала об обитателях школы. Узнала, что лучница Токсарис называет себя дочерью скифского царя, но в это никто не верит, что Буцефал, не смотря на устрашающий вид, весьма добрый человек, а Циклоп любит гулять в чём мать родила, похлопывая по исчерченному шрамами пузу. Главное же – уже довольно скоро ей принесли весть, что хозяин лудуса готов принять её в своём кабинете.

Утро ещё только окрасило мир в розовые тона, когда Клеопатра пришла к массивной лестнице хозяйского дома, но ей пришлось долго ждать, ибо желающих было много, а рабам полагалось место в самом конце очереди. Чернокожий прислужник со свитком запускал гостей по одному, зачитывая имена на ломаном языке. Кто-то пришёл говорить о делах, кто-то просить денег, кто-то сжимал в руке рекомендательное письмо от дальнего родственника. Богатые старались не обращать внимания на бедняков, а те жались по углам, желая выглядеть как можно более несчастными, дабы их просьба была удовлетворена.

Наконец, имя Клеопатры произнесли, и она быстро вошла, миновав обширный главный зал, где слуги суетились у фонтана. Сатир сидел за столом в своём небольшом кабинете, перед ним были разложены папирусные свитки и письма на глиняных табличках, в двух тяжёлых мешочках поблёскивали монеты, выглядывавшие из развязанных горловин. У входа в кабинет её встречал Кербер, высокий сириец, что часто служил телохранителем господина, его руки покоились на поясе, придерживая меч. Справа от стола замер Виктор, самый доверенный из рабов ланисты, что прежде бился на арене как гладиатор. Его массивная фигура могла бы показаться полноватой, но ей почему-то думалось, что это лишь иллюзия, и он очень быстр. Тёмная борода придавала ему мрачное выражение, руки были покрыты густым волосом, шрамы тянулись как белые дороги по коже. Он происходил из варваров – это было ясно – и преодолел уже четвёртый десяток. На правой руке у него отсутствовало несколько пальцев – тяжёлая утрата для бойца.

– Мне сказали, что ты хотела меня видеть, – Сатир поднял на неё глаза. – Что тебя привело?

Девушка заметила, что он одет в простой бурый хитон, не показывая никакого внешнего богатства, движения его выверены, а взгляд сосредоточен. Он любил работать. Стены кабинета были покрыты реликвиями его ремесла – гладиаторскими шлемами, щитами с отметинами ударов, деревянными и стальными гладиусами. По углам на высоких постаментах красовались бюсты тех, кого уважал хозяин.

– Господин, я должна рассказать вам о недоразумении, что произошло со мной… – она осторожно подбирала слова. – Дело в том, что я не рабыня…

Сатир выслушал весь её рассказ, получившийся ещё более подробным, чем в первый раз, в полном молчании. Его лицо не выражало никаких эмоций, и ей стало страшно, что она ошиблась, поверив в его добросердечие. Кербер с Виктором также не выдавали своих чувств, они были похожи на каменные изваяния, от коих веяло смертью.

– Прошу помочь мне вернуть доброе имя, – закончила, наконец, Клеопатра, опасаясь поднять на ланисту глаза.

– Родственники у тебя в Херсонесе остались? – спросил хозяин. – Кто может подтвердить твоё происхождение?

– Отец мой погиб, а следы брата затерялись, – замялась девушка. – Домом управляет наш слуга, Гелон. Он всегда был верен семье…

– Я верю твоему рассказу, – сказал Сатир. – Мне сразу показалось, что ты не та, за кого тебя выдают, а я неплохо разбираюсь в людях. Свободных людей обращают в рабство за горсть монет… да, я верю в это, ибо я видел жизнь. Однако я не могу восстановить твоё доброе имя.

– Но вы могли бы написать магистратам, что была ошибка…

– Наместник вынес приговор и никогда не признает своей ошибки, никогда не поставит на кон свой авторитет. Никто из магистратов не будет оспаривать его решения, ибо каждый там повязан с другим, – ответил ланиста. – Кто-то мог бы обратиться в суд от твоего имени, но процесс будет тяжёлым, потребуется много денег на хороших адвокатов, ибо магистраты будут всё отрицать. Так или иначе, но у тебя нет ни денег, ни поручителя.

– Но это же бесчестно и незаконно, – прошептала она.

– Да, это так, но именно так и бывает, – Сатир посмотрел на неё, погладив бороду. – Не думай, что я злой человек или желаю тебе недоброго. Я велю, чтобы с тобой обращались хорошо. Виктор проследит. Я никогда не заковываю своих рабов в кандалы, если они не совершают явного преступления, я не ставлю клейм и не применяю плетей, если они сами того не заслужили. Это всё, что я могу тебе обещать.

– Разрешите мне написать письмо Гелону, дабы он приехал и свидетельствовал перед вами, – ухватилась за последнюю надежду Клеопатра. – Он мог бы выкупить меня из рабства.

– Ты понимаешь, что я потратил немалые средства на тебя и не могу позволить себе разбрасываться деньгами…

– Наш дом не беден, и он соберёт достаточную сумму, чтобы компенсировать все ваши расходы, – уверила она. – Могу я написать письмо?

– Напиши…

Диокл

С самого утра было ясно, что день выйдет замечательным, так как небо синело непорочной чистотой, и тёплый ветерок с юга едва шевелил листву деревьев. Диокл всегда любил ходить в город, а таким утром прогулка обещала быть особенно приятной, поэтому он охотно увязался за господином, намеревавшимся посетить деловых партнёров в Эфесе.

Он считал себя уже взрослым. Это не было чем-то необычным для детей его положения, и в городе он часто видел сверстников за прилавками и в ремесленных мастерских, а кое-кто спускался в шахты, не достигнув и десяти. Видел он и других детей – тех, что росли в состоятельных семьях, – они только учились, занимались в палестре и праздно проводили время. Обычно он чувствовал своё превосходство над ними, ещё не познавшими истинной жизни. Быть же взрослым означало одно – работать и думать о серьёзных вещах, вроде его будущей карьеры. В глубине души он всё же стыдился нынешнего положения, ведь даже пекарь или горшечник казались достойнее раба, что вынужден лишь помогать другим в мелких делах. Он жил надеждой – скоро он станет гладиатором, и тогда все пекари и горшечники умрут от зависти, ибо их заботы ничтожны в сравнении с выступлениями на арене.