Египетское метро
Шрифт:
Конечным пунктом их долгой поездки была квартира в многоэтажном доме с табличкой на двери: «Глафира». К той, чьим именем называлась жилплощадь, их провела девочка. Когда они вошли, необъятная Глафира в черном просторном одеянии докуривала у раскрытой форточки. Широко расставив ноги, она села за стол и, запрокинув голову, стала обмахиваться веером. Правая её ладонь покоилась на большом стеклянном шаре, который она время от времени, переставая обмахиваться, катала по столу к себе-от себя. Тягин знал о слабости Хвёдора к мистике, паранормальному и прочей чепухе, но тут поразился, глядя на его еще больше поглупевшее, совсем уж тупое выражение лица. Почтительно согнувшись, сдавив сложенные ладони коленями, Хвёдор стоял по правую руку от хозяйки, чуть позади, а Глафира ему что-то негромко говорила через плечо, то и дело поглядывая на нового гостя. Сидевший рядом с обогревателем Тягин, борясь со сном, сочинял сообщение о загадочном убийстве прорицательницы и ее клиента. «Вчера по адресу такому-то были обнаружены два трупа: мужчины примерно З5-ти лет и женщины примерно 50-ти. Причина смерти обоих одна и та же – несовместимые
– Надо бить только в одну точку, целенаправленно и постоянно, – наставляла Глафира Хвёдора. – Ма-аксимальная сосредоточенность. А так, когда нет четкого сигнала – то то, то сё – результатов особенно ждать не приходится. Вселенная в замешательстве…
После получасового сеанса Тягин вышел на улицу вконец одуревший и злой как черт.
– И зачем ты меня сюда возил? Не мог потом мне своими словами пересказать?
– Ты же наверное думаешь, что я цену набиваю. Вот тебе доказательства. Из первых рук, – ответил Хвёдор.
– Какие доказательства, чего?!
Хвёдор тем временем обошел машину, отпер и со скрипом потянул на себя дверцу.
– Поехали, – сказал он.
– Нет, – решительно отказался Тягин, – поезжай сам. Сюда я больше не сяду.
– Как хочешь, – оскорблено произнес Хвёдор и, выкинув из-под воротника хвостик, сел за руль.
Тягин проследил за тем, как хвёдоровский шарабан, удаляясь, исчез в потоке машин, и пошёл обратно.
Его вдруг взяло за живое. «А вот хрен тебе! Всё равно будет по-моему», – подумал он. К злости примешивалась еще и странное негодование: как если бы не он сам решил не ехать, а Хвёдор отказался его везти.
– Я знала, что вы вернётесь, – сказала, увидев его, Глафира, и Тягин едва удержался от ответа: «А я знал, что вы это скажете».
Как только он принялся объяснять причину возвращения, она его строго осадила:
– Молодой человек, здесь вам не стол заказов!
– Да какой уж тут стол заказов, если за человеком нужен уход. Помогите, пожалуйста, – подпустил слезы Тягин.
Он подался вперед, и шар под пухлой ладонью Глафиры, прокатился по выложенной на стол пятидесятидолларовой купюре. Глафира откинулась на спинку, взяла веер и, обмахиваясь, вкратце описала сложный внутренний мир Хвёдора; упомянула среди прочего о его «мощном интеллектуальном потенциале» (теперь понятно, почему он к ней ходит, подумал Тягин) и закончила своим согласием.
– В конце концов, это и в моих интересах. И если есть кому позаботиться, что ж… Семья это святое.
Тягин под видом просьбы дал кое-какие распоряжения.
– А вот лично вам действительно лучше бы побыстрее отсюда уехать, – сказала Глафира, когда они прощались. – Я серьезно говорю. Что-то мне подсказывает. – И после долгого выразительного взгляда добавила: – Можем как-нибудь поговорить об этом, если хотите. Могли бы где-то посидеть, поужинать…
– Спасибо, я это обмозгую, – кивнул Тягин, и, не уточнив какое из предложений собирается обмозговывать, вышел.
«Ничего, – думал он, садясь в такси, – на всякую Глафиру со стеклянным шаром у нас найдётся свой человек-свинья с Гомером».
Путь его теперь лежал на Молдаванку. Сидя в такси, он вдруг задумался о том, как скудна, однако, его жизнь, и сколько же всего у всех вокруг. У Тверязова вот и литература, и личная драма, и алкоголизм, а еще Мальта, село… У Абакумова – ну, тут вообще черт ногу сломит. Да у того же Хвёдора – куча каких-то знакомых, фантазии насчет Москвы, Глафира эта и прочая паранормальная муть. И только у него, у Тягина – хоть стеклянным шаром покати. А ведь всегда думал, был уверен, что его жизнь будет как-то особенно разнообразна и значительна. Ну и вот – сорок лет, и что? Как он так умудрился её выхолостить, что и остановиться не на чем? Но при этом еще ухитряется глядеть на других чуть ли не свысока – разве не удивительно? Тут наконец-то и оформилось одно, прежде только вскользь отмечаемое, а сейчас вышедшее на поверхность наблюдение: у всех его тутошних знакомых появилась некая новая нотка. Разговаривая с ним, они как будто едва сдерживали улыбку. Еще в речах Тверязова ему послышалась снисходительная усмешка, сродни той, какую и он сам невольно замечал за собой, общаясь с иностранцами. А интонации Абакумова и Хвёдора уже отдавали прямым пренебрежением. Так-то.
От Георгия так же, как и в прошлый раз, попахивало винцом, и пребывал он в том же, кажется, обычном для него, приподнятом настроении. Занятый возней с телефоном, он беспрестанно сиял яркой белозубой улыбкой и весело говорил:
– Всё будет нормално! Нет, Васьки сейчас нет. Васька же у нас большой человек, помощник депутата! Ну! Может много денег запросить. Один раз хрюкнуть – сто долларов. Подходит? Это пока. Потом будет еще больше. Но для тебя сделаем. Как скажешь, так сделаем. Тебе что, книжку дать? Эй, Лёшка, давай книжку сюда принеси! Не надо? Ладно. – Тут ему позвонили и он, прикладывая телефон к уху, подмигнул Тягину. – Приходи, всё сделаем. Будь здоров!
Тягин сказал, что неплохо было бы ему встретиться с человеком-свиньей. Георгий подозвал пальцем того же привратника, велел ему дать Тягину Васькин телефон и отвернулся. Тягин оставил привратнику взамен свой и пообещал, что свинья не пожалеет.
Ночью он долго не мог заснуть. Возможно, собиралась меняться погода. Отчетливей обычного, а это значило, что ветер изменил направление, был слышен порт. К тому же этой ночью гремели и грохотали там особенно лихо, и в какой-то момент так разошлись, что в плавающем сознании Тягина мелькнула мысль о спешной эвакуации: утром выйдешь, а полгорода нет, погрузили и увезли.
Казалось, он не спал ни минуты, но всякий раз при взгляде на часы обнаруживалось, что прошло четверть, полчаса, а то и больше. В тягостной утомительной маете он провел почти всю ночь и только под утро как будто забылся. Во сне его вовлекли в дискуссию с большим числом участников и неуловимыми, постоянно ускользающими из поля зрения докладчиками. Обсуждалось возложение цветов в местах гибели. (Днём на обочине, куда съехал Хвёдор, чтобы заглянуть под капот, машина оказалась возле дерева, к стволу которого проволокой были прикручены эмалированный овал с фотографией белобрысого юноши и венок из пластмассовых цветов). Разговор шел вокруг этого обычая и, в частности, странного поведения парикмахерши Майи, оставившей, согласно свидетельству проводника, букет на купейной полке. Велись горячие споры, и мнения – что считать в данном случае памятным местом: саму полку или ту точку земной поверхности, в которой находился вагон на момент убийства? – разделились почти поровну. Нашлись и такие, кто говорил, что в движущемся по тому же маршруту поезде цветы рано или поздно всё равно окажутся в нужной точке. Цветы цветами, но как быть с теми, кто пожелал бы помянуть покойную, с родными и близкими? Как им определить ту самую точку, чтобы вовремя совершить, как это, например, делают в открытом море, некоторые ритуальные действия? Бросить, допустим, те же цветы за окно, дать протяжный гудок, произнести короткую прочувствованную речь и выпить за упокой? К судмедэкспертам, которые могли бы по температуре тела определить время убийства, а по нему примерные координаты, труп попал слишком поздно, и они остались не у дел. Какие могут быть еще варианты? Нетерпеливо тянул руку сосед Тягина. И пока ему не дали слова, он наспех изложил Тягину свой невероятный, но доступный каждому способ узнать точные координаты, не сходя с места. Достаточно лишь было перемножить длину и ширину полки на время и скорость, и произвести еще несколько простейших действий, не связанных с вычислениями. Что Тягин и попытался проделать. Это оказалось не просто. Цифры, цифры, цифры, цифры… – с мелким дробным стуком каленых семечек они то и дело просыпались на пол, разбегались вприпрыжку в разные стороны, и он собирал их, просыпал вновь, опять собирал… приседая, качаясь и падая. В болтающемся купе скорого поезда. Бешено летящего сквозь черную февральскую ночь.XII
В начале сумерек, в самый час пик, он вышел пройтись. Холодный воздух был так прозрачен, что открывшиеся перспективы улиц, заполненных машинами и людьми, казались бесконечными. От чрезмерно четких очертаний разбегались глаза и немного кружилась голова. Было ещё совсем светло, но уже зажглись желтые фонари над Канатной и Строгановским мостом, по которому Тягин обычно выходил в центр. И, как всегда бывает в самом начале сумерек, да еще при такой редкой ясности, всё, что успело загореться, – вывески, свет в окнах, автомобильные фары – сияло как-то необыкновенно ярко, чисто и весело. Тягин любил сумерки и теперь радовался, что так удачно вышел. Неспешно прогуливаясь, подолгу останавливаясь на шумных перекрестках, он дошел до Соборной площади, и к тому времени, когда подходил к салону, короткий праздник веселых огней, воодушевивший его на этот маршрут, уже закончился, и вместе с темнотой в город вернулись обычные будни.
В салоне Майи не было. В бежевой накидке с рыжей горжеткой она неожиданно вышла прямо на него из подворотни. Растерявшийся Тягин дернулся навстречу, сказал «простите» и испуганно замер, не вовремя вспомнив и едва не ляпнув что-то о единственном их общем знакомом, проводнике. Она, словно ничего не заметив, спокойно шагнула в сторону и, опустив голову, обошла его, как обходят лужу. «Просто звезда!» – вспомнился ему восхищенный возглас Ивана. Развернувшись, Тягин пошел за ней. Ни разу в жизни ему не приходилось знакомиться на улице, и теперь, спешно придумывая повод, перебирая всевозможные, один хуже другого, варианты, он замедлил шаг и остановился. За это время Майя успела перейти улицу и выйти к собору, а мостовую, пока он мешкал, от края до края быстро заполнили молодые люди в камуфляже, масках, с флагами и факелами. Откуда-то из гудящей их гущи то и дело, с перерывами на дружный отзыв, вырывался высокий юный, но как будто донельзя изношенный, истрепанный, как тряпка, голос с очередной кричалкой. Колонна была плотной, но не такой уж и длинной, виден был багрово освещенный дымящими фальшфейерами хвост. Можно было и переждать. Но внезапно осенившая Тягина счастливая мысль, которой необходимо было воспользоваться немедленно, не теряя ни секунды, вдруг вытолкнула его на брусчатку и потащила поперек огненного течения толпы. Под троекратное надсадное «Слава нации!» и троекратный же оглушительный ответ «Смэрть ворогам!» он выбрался на другой берег, быстро догнал Майю и пошел рядом. По ее притворно удивленному взгляду сразу стало понятно, что заметила она его еще у парикмахерской.
– Здравствуйте! – начал Тягин, улыбаясь, прикладывая руку к груди. – У меня к вам буквально два слова. Только, пожалуйста, не смейтесь. А еще лучше: войдите в положение. Я неподалеку работаю, ну и каждый день прохожу мимо. А тут вы в окне. Как на экране. И я каждый раз останавливаюсь, смотрю. Тут еще такое дело: если бы это было какое-то общедоступное место, магазин или кафе, а так – женский салон, то есть без причины не зайдешь, поэтому даже и не думал вас вблизи увидеть. – Заговорив поначалу путано, сбивчиво (отмечая при этом, как уместно сейчас его косноязычие), он постепенно расходился. – И вот такая встреча! Ну, знаете, это как видишь какую-нибудь актрису на экране, такую далекую, недоступную, и вдруг сталкиваешься с ней лицом к лицу. Волей-неволей поздороваешься. Ты-то, конечно, для неё никто, но она для тебя уже вроде и не совсем чужой человек… Понимаете, о чем я? Не мог пройти мимо, извините…