Египетское метро

Она, улыбаясь, пожала плечами.

XVI

Квартира Майи, двумя окнами и балконом выходившая на Коблевскую, располагалась в конце длинной и всегда тихой – ни звука, ни души – коммуны с какими-то учреждениями. Дверь на лестницу не запиралась на замок до позднего вечера, и так приятно было, пройдясь по мертвому полутемному коридору, оказаться в большой светлой комнате. Теперь каждый день Тягин спешил сюда. Иногда ухитрялся побывать дважды за день – не только вечером, но еще и днем, когда Майя приходила на перерыв.

И до чего же хороши, как многообещающи были эти первые дни знакомства! Тягин даже ловил себя на опасении, что вот объявится куда-то совсем запропастившийся Филипп и назначит на завтра сделку, и каждый раз, вздрагивая на телефонный звонок, запоздало себя корил: да ведь в его только воле находиться здесь столько, сколько ему заблагорассудится.

Еще в первый свой приход он вспомнил восхищение проводника Майиной кожей: «прямо светится!». Свежая, гладкая её белизна действительно бросалась в глаза, и на память приходили позапрошлого века романы, в которых белокожесть героинь упоминалась среди первейших достоинств. Со светящейся, по утверждению проводника, кожей, с густыми каштановыми волосами, мелкокостная и стройная на загляденье, всегда предельно аккуратная, спокойная, даже медлительная, Майя напоминала фарфоровую статуэтку, и Тягину постоянно хотелось до неё дотронуться, что он и делал, при каждом удобном случае подавая руку или, без особой на то необходимости, придерживая за локоть. Время от времени она впадала в печальную задумчивость, и когда её окликали, отвечала рассеянной, несколько беззащитной улыбкой, ещё с минуту продолжая додумывать свою грустную думу, и в эти короткие мгновения была особенно хороша. А еще она была удивительно, если можно так сказать (а можно так сказать?), мнемо – по примеру кино и фото – генична. Стоило Тягину с ней расстаться, и она тут же как будто погружалась на некоторую глубину памяти, и в этих воспоминаниях, даже если им было не больше получаса, обзаводилась легким серебристым туманом, тонкой дагерротипной дымкой.

О себе и о работе, которая ей, кажется, не нравилась, Майя говорила неохотно. Да и вообще больше любила слушать. На вопрос о подругах только пожала плечами и тускло ответила: «Была одна. Умерла».

Своей изначальной легендой – работающий неподалеку прохожий, случайно перехвативший ее на улице – Тягин с самого начала лишил себя возможности поподробней разузнать о драме в поезде, положившей начало их знакомству. По той же причине он не спрашивал ничего у лектора, который, похоже, забыл их пьяный разговор. О себе Тягин, чтобы в дальнейшем не запутаться, рассказал, что продает квартиру и собирается в дальнейшем уезжать в Москву, а сейчас в отпуске и времени свободного у него хоть отбавляй.

Всё хозяйство в доме было на лекторе, который для Тягина до определенного дня представлял загадку. Он то ли действительно был простоват, то ли хотел выглядеть таким. Расторопный, как послушник, всегда готовый на любую услугу, но при этом неловкий и рассеянный, он то и дело витал в облаках: мог оставить сдачу на прилавке или забыть купленное. В свободное время постоянно что-то читал или писал. Когда Тягин осторожно попробовал узнать, как лектор оказался под кроватью, Майя только пожала плечами, улыбнулась и сказала:

– А вы у него спросите. Он вам расскажет.

– И часто он там и ночует?

– Ночует, когда хочет.

Кровать была непривычно высокой и, садясь на нее, Тягин вспоминал деревенскую кровать бабки, сидя на которой даже уже подростком едва доставал ногами до пола. При первой же возможности он под нее заглянул. За приподнятым шелковым покрывалом ему открылся целый кабинет: кроме подстилки, одеяла и подушки, там аккуратными стопками лежали книги и тетради, стояли маленький ночничок и миниатюрный приёмник.

В один из первых дней после знакомства, когда лектор отправился на базар, Тягин увязался за ним. Был чуть ли не первый совершенно безоблачный, яркий, хотя и прохладный, день и Тягин надел темные очки. У него было чудесное настроение: весна стояла на пороге, уже стучала в двери, вытирала ноги перед входом – эх!.. После той, первой их встречи, они впервые оказались с глазу на глаз. Лектор был чем-то озабочен и, кажется, не очень доволен тем, что Тягин вызвался в спутники. На углу Дворянской он выхватил из сумки на плече тетрадь и что-то быстро записал.

– Давно вы знаете Майю? – спросил Тягин, когда они проходили мимо цирка.

– Какое это имеет значение? Майя неисчерпаема, как океан, – ответил тот, пряча тетрадь.

– Надеюсь, мы в нём не утонем?

– О каких это «мы» вы говорите? – презрительно произнёс лектор. – Утонем!.. Вы еще даже в воду не прыгнули. Так только, ножкой поболтали с берега.

Ответ был несколько неожиданным, и дальше они шли молча. На базаре Тягин предложил зайти в винный павильон, где собирался взять вина на ужин. Заодно предложил выпить по стакану-другому. Начали с белого.

– По-моему, вы меня не очень любите, – сказал Тягин, когда они выпили по первому стакану.

– А кто вы такой, чтобы вас любить, и зачем вам моя любовь? Вы друг хозяйки, а я всего лишь её пёс. – Серьезно, еще видимо по инерции ответил лектор, но тут вино, кажется, начало действовать, и он весело закончил. – Про киников слышали? про собаку Диогена?.. Ну вот, он жил в бочке, а я под кроватью.

Они выпили еще по одному, потом еще, и вот, как и в первую их встречу, лектор уже болтал и смеялся без умолку, как женщина. Говорили они по большей части о Майе, которую лектор то и дело называл нимфой. Услышав «нимфа» в третий или четвертый раз, Тягин заподозрил, что это не просто комплимент, а и еще что-то значит.

– Вы несколько раз назвали Майю нимфой. Это в каком смысле?

– В самом прямом, конечно. Прямее не бывает. Я ведь мог просто влюбиться в Майю. Вот как вы. Но не влюбился. Я выбрал иное! Нет, ну понятно, что сначала я влюбился. И это еще слабо сказано: «влюбился»! Попал как кур в ощип. Вспомнить страшно. Не спал, не ел, потерял счет времени, ну т.д. Ничего другого не надо – дайте только на нее смотреть! Правда, при том, что хоть и надежды никакой не было на взаимность, но и отчаяния, вот что удивительно, тоже не наблюдалось. К счастью, я быстро понял, к чему на самом деле призван.

– И к чему же?

– Я же вам только что сказал. Служить.

– Лежа под кроватью?

– Ха! Это я еще еле ее уговорил. Вот на этих коленях ползал, – он хлопнул себя по чашечкам. – А вообще настоящее моё место рядом, на подстилке… чтобы она, вставая, попирала меня своими прекрасными ногами, как прах. Видно, не заслужил пока.

– Так значит, Майя – нимфа?

– У вас есть что возразить?

– Нет, что вы! Как скажете.

– Нимфа номер один. Зачинательница. Нас ждут интересные времена. Я – поэт по своей, природе, но чувствую, на меня лягут все организационные дела, потому что кто-то же должен заниматься закладкой фундамента.

Несмотря на всю свою одержимость, начал лектор с той вихляющей хитрой интонацией, что позволяла в любой момент обернуть сказанное в шутку. Постепенно, однако, эта осторожная хитреца исчезла. «О, да тут еще веселей, чем мне казалось!» – подумал Тягин, как бы устраиваясь внутри себя поудобнее, и всё время, пока лектор посвящал его в свою теорию быстрого и повсеместного объязычивания, ему было как-то удивительно хорошо и легко.

– Выборные боги? – переспросил он. – Интересная мысль. Что-то вроде конкурсов красоты?