Египетское метро

Во дворе, ворота в который оказались приоткрытыми, уже там и сям позагорались яркие и неяркие огни и было как-то уютно, весело, даже празднично, так что накопившееся в Тягине раздражение несколько улеглось. Вкусно пахло чем-то жареным; за столом под лампой выпивали мужики; где-то во втором этаже негромко играла музыка. Впритирку к стене, шурша, спешил по своим делам дикобраз, а в быстро темнеющем воздухе зашныряли первые, кажется, в этом году летучие мыши. Незнакомый юноша подвел их к свиному загону, включил и повесил на столб лампу-переноску и попросил подождать.

– А посмотреть на него можно? – спросил Хвёдор, когда юноша отошел.

– Не думаю, – ответил Тягин.

В роли отсутствовавшего Георгия выступил знакомый Тягину привратник Лёшка. Проход гоголем по освещенным галереям и неспешный выход к гостям Лёшка выполнил на отлично. Был он заметно навеселе, курил. На этом сходство с хозяином, которого привратник пытался копировать, увы, заканчивалось, дальше началось неумелое, дилетантское подражание со всеми недостатками домашней самодеятельности – чрезмерной хлопотливостью, неуместными паузами и скверной дикцией. Лешка был напыщен, но время от времени, видимо вспомнив веселую хитрецу Георгия, пускался в развязную веселость, и тогда всё у него выходило с какой-то петушиной подростковой задиристостью; слишком сильные удары ногой по доскам раздражали, а выкрики резали слух. Спохватившись, он опять напускал на себя тяжеловесную важность. Баба с ведром, чей выход, как только сейчас понял Тягин, тоже был частью представления, на этот раз опоздала, и потому первые Лёшкины реплики потонули (оно, может, и к лучшему) в толкотне и визге за перегородкой. Тягин наблюдал за происходящим с волнением режиссера-дебютанта, впервые представлявшего на суд зрителя свой спектакль, и с беспокойством поглядывал на Хвёдора. К тому же он опасался, что написал слишком длинный текст.

Человек-свинья не отзывался дольше, чем в прошлый раз. Наконец послышалось утробное (и тоже показавшееся Тягину чрезмерным):

– Феодор… Феодор!..

– Это ты ему сказал, как меня зовут? – шепотом спросил Хвёдор у Тягина.

– Я? Когда? Может, пока мы здесь болтали, он услышал… Давай, отвечай, – прошептал в ответ Тягин. – Ну!..

Хвёдор достал из кармана какой-то допотопный и самый большой из всех, какие Тягин когда-либо видел, диктофон, включил его и только тогда ответил:

– Я слушаю.

Дальше была запланированная пауза, и опять привратник принялся колотить ногой по доскам.

– Ну, Фёдор – дальше что? Давай говори! Сейчас получишь у меня!

– Феодор… слышишь?.. – вновь заговорил человек-свинья.

Тягин толкнул Хвёдора локтем.

– Я слышу, – отозвался тот.

– Так знай же…

Послышались глухие отрывистые хрипы, возня, несколько толчков в доски.

– Васька, хорош тормозить! – крикнул привратник.

– Так знай же… Всякий спешащий сквозь бурю на помощь нам друг поневоле… В шаге от смерти кто станет гадать… чьею крепкой рукою… тащат его из пучины?.. Значит богам так угодно… им всемогущим не трудно и лютых противников даже…

И в это время там, за перегородкой, громко зазвонил телефон. Свинья умолк, Тягин так и обомлел, а растерявшийся привратник заметался и бросился, сломя голову, к столу с какими-то срочными распоряжениями. И только на Хвёдора звонок не произвел никакого впечатления. Не сводя глаз с диктофона, он ждал продолжения. Телефон перестал звенеть, и Василий принялся читать сначала. В этот раз текст Тягину показался не только длинным, но и слишком мудреным. Закончив его, Василий вдруг добавил:

– А теперь относительно женщин. И сын Одиссеев сказал им… честною смертью, развратницы… вы умереть недостойны… вы, столь меня и мою благородную мать Пенелопу… здесь осрамившие, в доме моем с женихами слюбившись…

Отрывок оказался раза в два, а то и в три длиннее предыдущего, но свинья читал его в той же неторопливой манере, если не медленнее, ничего, по-видимому, не пропуская, и умолк не раньше, чем затихли, подергав ногами, повешенные на канате неверные рабыни. Когда свинья умолк, вернувшийся от стола и, кажется, успевший там выпить привратник хулиганисто, с матом, что было совсем плохо, потребовал повторить, и Василий повторил, но уже, слава Богу, без женской части. По окончании Тягин демонстративно вручил привратнику две двадцатидолларовые купюры. 

Как только они вышли со двора, Хвёдор раз за разом, щелкая клавишами, стал прослушивать запись. Наконец спрятал диктофон в карман.

– Что скажешь? – не удержался Тягин.

– Надо подумать, – по-детски насупившись, произнес Хвёдор.

Он был несколько озадачен, и Тягин почувствовал к нему что-то вроде жалости, которой сопутствовало и некоторое смущение за своё мошенничество. Но стыдился он не долго.

– Сейчас много разных каналов открывается… – сказал Хвёдор.

– Каких каналов? – переспросил Тягин, смутно вспоминая, что нечто такое он где-то недавно слышал.

– Информационных, – серьезно продолжил Хвёдор. – Их сейчас достаточно. Но это не значит, что все они подлинные.

– Ну и как тебе вот этот?

– Я же говорю: надо подумать.

– Зачем?

– Что «зачем»?

– Думать зачем? Если ты ждал откровения, зачем над ним думать? А если над ним надо думать, то какое это к херам собачьим откровение?

Как это всегда было у него с Хвёдором, Тягин потихоньку начинал заводиться.

– Я же говорю: не все каналы подлинные, – продолжал гнуть свое Хвёдор.

– А как ты определяешь их подлинность? Тебе вот юродивый из грязной жижи прямым текстом говорит: Хвёдор, вали отсюда – чего тебе еще надо? Он что тут с тобой, шутки шутит?

– Когда я говорю подлинные – это значит неискажённые, – невозмутимо отвечал Хвёдор. – В последнее время ноосфера сильно возмущена, так что… Никто же не говорит, что информационные потоки искажаются кем-то намеренно. Но надо уметь отличать. Что ж, прям сразу всему верить? Ты вот то, что он тебе про женщин прочитал, тоже, наверное, как-то критически обдумываешь…

Вместо обычного раздражения Тягин вдруг почувствовал страшную усталость, она просто навалилась на него.

– Поражаюсь твоему спокойствию, Федя, – вздохнув, сказал он. – Ноосфера возмущена, вселенная в замешательстве, а тебе хоть бы хны. Ты информационные потоки перебираешь. Счастливый человек.

– А у тебя нет его телефона? – спросил Хвёдор.

Тягин махнул рукой, отвернулся и стал ловить такси.

Глубокой ночью, а может, и под утро, когда он вставал в туалет, за окнами мягко, негромко, но широко и отчётливо бабахнуло. Как будто над городом тряхнули одеялом.

На следующий день, когда Тягин шел к Майе, его на Строгановском, залитом закатным солнцем мосту окликнула Мальта. Она была в камуфляжной форме и, бросив сопровождавших её двух молодых людей, одетых подобным же образом, метнулась к нему с противоположной стороны. Несколько великоватая форма (которая ей между тем шла) и грозный, с тяжелым пришаркиванием стук берцев об асфальт делали её еще миниатюрней. На бегу она сбросила с плеча рюкзак и сунула в него руку. При этом вид у нее был такой решительный, что Тягин невольно подумал: уж не за пистолетом ли она полезла. Подбежав, Мальта протянула ему вытянутый из рюкзака вчетверо сложенный листок.