Это было у моря
Шрифт:
— Треть пути. И потом пойдешь обратно. Иначе — вообще не возьму.
— Хорошо. Ты — чудовище.
— Одевайся, если хочешь идти. Да не прямо здесь, седьмое пекло! Пойду принесу тебе твой кофе…
Они вышли из гостиницы в полвосьмого. На стойке, к счастью, никого не было, а то Сандор был уверен, что у них такой вид, что все сразу все поймут. Он чувствовал себя вором, укравшим из известного музея дорогую и редкую драгоценность, а теперь щеголяющим с ней на шее средь бела дня без стеснения. Пташку, казалось, такие мысли не посещали. Она бежала вперёд, что-то напевая, скакала, как девчонка, рвала какие-то мелкие придорожные цветы, обрывала им лепестки: «Любит —
Да, он лгал. Он любил ее больше всего на свете — спящую, дерущуюся, плачущую, прыгающую козликом по песчаным дюнам на фоне перламутрового моря. И боялся сказать ей об этом лишний раз, потому что его рот был просто не приспособлен говорить такие вещи.
Сандора все еще где-то глубоко внутри душил липкий страх, что все это — чья-то злая шутка. И если оно окажется так — он просто умрет. Вот так, на месте. И это будет лучшим для него вариантом — потому что страшнее стыда, больнее опасения быть обсмеянным, была чудовищная мысль потерять Пташку. За этот десяток часов он уже не представлял себе, какова станет его жизнь теперь, не стань ее. Слишком сильный контраст. Слишком…
— Не бери меня за руку. Что за детский сад? Нас могут увидеть…
— Вот сам ты детский сад, если боишься, что нас могут увидеть… А я хочу держать тебя за руку…
— Тогда пойдем, что ли, по берегу, сойдем с дороги. А то мало ли кто тут может проехать…
— Замечательно! Идем на берег!
— Я же сказал «идем», а не скачем…
— Какой ты нудный. Сколько тебе — семьдесят? Бабуля Тирелл и то живее.
— Вот и прыгай тогда с ней! А я пойду на дорогу.
— Нет, не пойдешь. А не то я тебя оболью.
— Пташка, седьмое пекло, что ты делаешь? Ты обрызгала мне все джинсы! Как я теперь пойду в таком виде на работу? Не возвращаться же теперь назад…
— Подумаешь! Высохнут твои драгоценные штаны, не успеешь дойти. Чувствуешь, как парит? А ведь еще и восьми нет…
Пташка остановилась на берегу, прикрывая ладонью глаза, и смотрела на невысоко еще поднявшееся солнце. В утреннем свете она была прекрасна — как и в вечернем. Сандор обнял ее сзади.
— Люблю тебя, люблю до невозможности…
Она положила мокрую ладонь сверху на его руку, обнимающую ее плечи.
— И я — всегда…
— А теперь — иди. Или плакала моя работа. А тебя отправят бандеролью к маме… То время, что у нас еще есть, — стоит его все же поберечь…
— Хорошо. Только ты первый уходи. А то я не могу. Я помашу тебе, когда ты доберешься до поворота.
— Идет.
Он чмокнул ее в затылок — прямо в мягкий рыжий пушок, который от прикосновения его губ тут же встал дыбом, — и расцепил кольцо объятий. Это загребучее светило, и вправду, грело слишком уж сильно, даже зачесался проклятый уродский ожог. Сандор вздохнул и, не оборачиваясь, побрел вверх по рассыпающимся под ногами холмикам песка, вверх — к дороге.
На повороте он оглянулся. Пташка стояла, как фарфоровая статуэтка, озаренная все выше поднимающимся солнцем, и махала ему. Она была — сам свет. Сандор повернулся и зашел в тень магнолии, росшей на повороте.
Впереди угрюмым призраком из прошлой сущности его ждала усадьба…
========== II ==========
All I know
Is everything is not as it’s sold
but the more I grow the less I know
And I have lived so many lives
Though I’m not old
And the more I see, the less I grow
The fewer the seeds the more I sow
Then I see you standing there
Wanting more from me
And all I can do is try
Then I see you standing there
Wanting more from me
And all I can do is try
I wish I hadn’t seen all of the realness
And all the real people are really not real at all
The more I learn, the more I learn
The more I cry, the more I cry
As I say goodbye to the way of life
I thought I had designed for me
Then I see you standing there
Wanting more from me
And all I can do is try
Then I see you standing there
I’m all I’ll ever be
But all I can do is try
Try
All of the moments that already passed
We’ll try to go back and make them last
All of the things we want each other to be
We never will be
And that’s wonderful, and that’s life
And that’s you, baby
This is me, baby
And we are, we are, we are, we are
Free
In our love
We are free in our love
Nelly Furtado.
«Try»И вот — его уже не было видно. Санса постояла еще с минутку, потом развернулась, пошла обратно к воде, лениво пенящейся вокруг мелких разноцветных камней, разбросанных там и тут вдоль кромки прибоя. Она села на влажный и прохладный еще берег — на шортах, наверняка, будет мокрое пятно, но сейчас Сансе было все равно, ей было слишком хорошо, слишком спокойно на душе, чтобы волноваться о таких вещах. Она сняла шлепки и зарыла ноги по щиколотку в песок. Ощущение было приятным, щекочущим, с одной стороны — будоражащим, с другой — море, что мерно накатывало, потихоньку смывая песчинки с ног, дарило ощущение удивительного умиротворения. Это как — Санса невольно усмехнулась, сама стыдясь своей улыбки, и вместе с тем радуясь ей — как обниматься с Сандором.
Его близость все еще пугала ее, настораживала — и все это было так непривычно: ощущать всей душой, разумом и телом эти рухнувшие навсегда барьеры и страшиться того, что это может за собой повлечь. Но в то же время, с каждым новым шагом становясь все ближе, преодолевая собственное постоянное смущение, свои комплексы, она шла ему навстречу, инстинктивно чувствуя, что его комплексы и его смущение на несколько порядков сильнее, больнее и горче, чем все ее страхи вместе взятые. Если всех этих усилий не сделает она, Санса, то они так и замрут, заморозятся — в трех шагах друг от друга — вечно вместе, вечно порознь.
Санса откинулась на спину — песок уже начал нагреваться, не защищенные слишком короткими рукавами майки плечи утонули в его мягкой влажной податливости. Санса раскинула руки — и сделала то, что не делала уже, наверное, лет восемь, а то и больше — двигая руками и ногами, нарисовала на пустынном берегу «ангела».
Когда-то, в одну из немногочисленных поездок с родителями на море (отец не любил жару и предпочитал горы) они с Арьей полдня проторчали у самой воды, перемазавшись по самые уши в песке (мать потом, смеясь и сокрушаясь, долго вычесывала все это безобразие из их волос), соревнуясь, кто сделает больше «ангелов». За ними ходил Робб и ехидно пририсовывал всем их творениям страшные рожи, уши и хвосты, и еще кое-что другое, пока на него не прикрикнул отец. Санса не помнила, кто победил. Зимой в создании таких же ангелов на снегу всегда побеждала Арья — Санса утомлялась от быстро промокающей одежды и снега, что неизбежно попадал за воротник, и сдавалась. В песке же то была совершенно другая история — было страшно приятно возить ногами и руками по горячей, иногда даже обжигающей сыпучей его поверхности, зарываться в нее пальцами, широко отводить за спину руки, как крылья — так у «ангелов» получались настоящие крылья в полете.