Это вечное стихотворенье...

«Домой, домой, туда, где дома нет…»

Домой, домой, туда, где дома нет, Где только ты, незримая почти, Где тает снег, как тысяча примет, И на домах, и на твоем пути. Я знаю то, что ты товарищ мой, Что для меня ты целый белый свет, Так знай и ты, что я хочу домой, Домой, домой, туда, где дома нет. Здесь столько крыш, и окон, и дверей, Друзей, подруг на столько зим и лет, А я хочу к тебе, к тебе скорей — Домой, домой, туда, где дома нет. Вот улетает желтенький листок. Сквозь южный снег, как бабочка на свет. Куда? На север? Или на восток? Домой, домой, туда, где дома нет. 1975

Марианна

Слежу, как листья липы отсыхают И осторожно падают… А я? Я никого сегодня не люблю. Прекрасно быть забытым человеком. Прекрасен шум деревьев надо мной. Прекрасно, где-то строчку потеряв, Остановиться. И пойти обратно, Припоминая… И, припоминая Углы домов, и стены, и дворы, Где кошки в тень укрылись от жары… Тогда, когда и ясно, и туманно Стояла тишь осенних паутин, Совсем зеленую нашли мы ветку. Таков пейзаж на годы, Марианна, Что и в Варшаве, и у нас не странно, Когда в Москве и ты, и я, и мы… И осень и весна среди зимы. 1975

«В первые солнца мои…»

В первые солнца мои, В самые первые ночи Иволги и соловьи Пели намного короче. Но, как часы на суку Или лесная церквушка, Долго, так долго «ку-ку» Нам говорила кукушка. Кажется вечной она, Эта незримая птица… Я и теперь дотемна Слушал бы, если случится. В дымке зеленых ветвей, В рощах — все дальше и дольше… Но чем кукушка скупей, Тем соловьев у нас больше. Я удивляюсь тому, Как эти зелень и жемчуг — Что обещая? — во тьму И громыхают, и шепчут! А воробей на окне, Все принимающий числа, Так и чирикает — вне Определенного смысла. 1976

«Пусть я довольствовался малым…»

Пусть я довольствовался малым: Надземным небом и самой Подверженной боям, и шквалам, И снам, и радугам землей, — Из глубины, из бесконечной Сердечной, тайной глубины, Глаза задумчивости вечной На Млечный Путь устремлены. 1976

«У меня исчезают стихи…»

У меня исчезают стихи, Не записанные на бумагу. Так деревьев редеют верхи Ранней осенью мало-помалу. Так, непойманная, в перелет Растворяется в воздухе птица… У меня есть исчезнувший год. Неужели он не возвратится? Это так. Но когда я встречал Тот непрожитый год рядом с нею, Я надежду одну загадал, А теперь разгадать не умею. У деревьев редеют верхи. Снег является мало-помалу. У меня исчезают стихи, Не записанные на бумагу. 1976

Галки

С ветвей, махнув морозным пухом, Сорвался гомон и ушел… Как будто кто над самым ухом Рванул бумагу или шелк. И замер воздух синий-синий. И замер двор, насторожась. И, падая, не падал иней, Самим собой заворожась. И галки, те, что испугались То ль человека, то ль куста, Уже беззвучно опускались На те же самые места. Был двор — ожившая гравюра, И, выполненный в двух тонах, Он ждал, ветвясь тенями хмуро На снега белых валунах… 1949, 1976

Голос

Туч синеватые донья, Длинные весла лучей. Лес. И вдали, как спросонья, Голос. Какой-то ничей. «А» или «У» — однократный Звук, протянувшийся в лес, Тягой своей непонятной Поднял меня. И исчез. 1976

«Теперь, когда уже не повторить…»

Теперь, когда уже не повторить, Что повторялось многократно, — Лишь те слова осталось говорить, Которых не возьмешь обратно. И лишь с самим собой наедине, Бывает, взмолишься беззвучно: Остановись. Забудь. Вернись ко мне. Мы начинали неразлучно. 1976

«Листья летят, как утраты…»

Листья летят, как утраты Невосполнимые, — в тишь. Белыми стали квадраты И треугольники крыш. Похорошела ворона. Дворник нарушил пейзаж. Многое видно с балкона, Если высокий этаж. В белых и синих накрапах Там — ни названий, ни лиц. Птицы на уровне шапок, Шапки на уровне птиц. Вместе и зелень, и млечность. Нет еще зимних тиранств. Милая недолговечность, Лучшее из постоянств! И, как мечтательной кистью Брошенные второпях, Белые, белые листья На голубых тополях. 1976

Обращение

Я обращаюсь к тени удаленной, Годами находящейся в отлучке, Присутствием моим не утомленной, Не доведенной памятью до ручки. Я обращаюсь к холоду и зною, К любви я обращаюсь и к измене, К словам с их лицевою стороною И с подноготной. Обращаюсь к тени. Я лишь в одном сдаюсь тебе на милость, Но даже в том не кланяюсь давно: Услышь меня! И — что б ни возомнилось — Ответь. Письмом ли, сном ли. Все равно. Я обращаюсь к памяти бездомной, Прошитой искрой инея. Пойми, Я обращаюсь к совести бездонной, Что, как река, вскипала за дверьми. Я обращаюсь к тени миновавшей, Среди теней минувшего живущей, В их обществе лица не потерявшей И доброй тенью, может быть, слывущей. И, разговаривая с этой тенью, Ты понимаешь, милая, сама, — Я до сих пор живу в недоуменье: Что может тень? Прислать мне тень письма?! 1976

«Упаси меня от серебра…»

Упаси меня от серебра И от золота свыше заслуги. Я не знал и не знаю добра Драгоценнее ливня и вьюги. Им не надо, чтоб я был иной, Чтоб иначе глядел год от года. Дай своей промерцать сединой Посреди золотого народа. Это страшно — всю жизнь ускользать, Уходить, убегать от ответа. Быть единственным — а написать Совершенно другого поэта. 1976

«Заблудился я…»

Заблудился я… Да и скворцы Тоже в поисках долго сновали… Эти здания — как близнецы, Но хотят, чтобы их узнавали. Типовые дома неплохи, Может быть, даже вовсе не плохи. Но зачем типовые стихи Нашей быстротекущей эпохе? 1976

«…И я потянулся вослед за тобой…»

…И я потянулся вослед за тобой Всей грустью безмерного срока… Но был я оградой, но был я травой, Журчащей водой водостока. Ты в воздухе таяла полупустом Пиковым сужением платья. Тогда я возник облетевшим кустом, Чуть смахивая на распятье. Но ты, миновав меня, путь перешла. Ты ветки моей не задела. И тень от вагона меня обдала И шумно с тобой отлетела. Тогда мне осталось — в твоем далеке Стать тем, и чужим, и пригожим. Но я не хотел, ожидая в тоске, Стоять на себя непохожим. Я знал, что опять ты вернешься домой И будешь еще одинока, Ведь был я оградой, ведь был я травой, Шумящей водой водостока… 1976