Европа-45. Европа-Запад

Люди вскакивали и растерянно терли глаза. Небо над их головами гремело. От рева моторов содрогались горы. Лес шумел, словно захваченный бурей. Дрожала земля под ногами. Темно-красные огни проплывали в темном небе, и трудно было понять — звезды то или огни самолетов.

— Сейчас они будут бомбить нас! — закричал пан Дулькевич.— Пся кошчь! Они таки будут нас бомбить!

Бомбы летели сверху еще тогда, когда поляк только собирался кричать. Их свиста никто не слышал. Пламя в том месте, где, как утверждал Риго, был рабочий поселок — вот и все, что увидели растерянные от неожиданности люди. Потом ночь снова заполнила весь простор, а через минуту прорвались сквозь мрак острые огоньки пожара, который разгорался в поселке.

Сцепив зубы, Михаил ждал. Вот сейчас самолеты начнут сбрасывать бомбы в долину, спустят гремящую взрывчатку на тоннель, на станцию, на шаткие опоры канатной дороги.

Напрасно он ждал.

Самолеты равномерными волнами пролетали над долиной, и красные огни страшной иллюминации, зажженной ими, жалобно мигали вслед.

Наверно, летчики не знали, что скрыто в недрах горы. Надо было дать им знак.

— Огонь! — крикнул Михаил.— Немедленно разложить костры! Все за хворостом! Как можно больше дров!

Он первым бросился собирать хворост. Ползал в темноте, шарил руками, хватал все, что попадалось, и бросал на тлеющие угли, которые остались от костра. Юджин, Клифтон, Франтишек, Пиппо, Гейнц не раздумывая бросились помогать командиру. Пан Дулькевич сначала ничего не сообразил. Какой огонь? Для чего дрова? Его вывел из оцепенения неистовый крик француза.

— Несчастные! — вопил мосье Риго.— Самоубийцы! С ума сошли! Вас разбомбят, как крыс! Боже милосердный!..

С перепугу он кричал по-французски. Никто его не понимал, кроме пана Дулькевича, да и не до француза было всем в эту минуту. Люди спешили. Они несли в кучу листья, сухие ветки, сосновые шишки, падали, натыкались один на другого, ломали ногти о невидимые в темноте камни. Быстрее, быстрее! Азарт охотника, от которого убегает дичь, придавал им силы. Быстрее! Пусть пылает красный маяк на притихшей земле и вызывает на себя железный ливень бомб!

Михаил чиркнул спичкой. Слабый огонек пополз по травинкам, выбирая удобные места. Но как только треснула первая хворостина, огонь сразу же ожил, прыгнул вверх и охватил пирамиду дров красным прозрачным крылом.

Риго и Дулькевич, схватившись за головы, бросились бежать подальше от самоубийц, которые хотели умереть под бомбами. Идеалы Великой революции и Конвента не волновали больше пана Дулькевича. Баррикады Коммуны и кровь Домбровского не встали на его пути. Он переступил их с такой же легкостью, как и мосье Риго, который не знал ничего святого, кроме собственной шкуры.

А самолеты сотрясали тьму, не было им счета, и не было силы, которая могла бы их остановить.

Сосредоточившись на своей задаче, пилоты не обращали внимания на огонек, затерянный среди безбрежных земных пространств. На их картах место это не было обозначено красной точкой. Люди внизу старались напрасно.

— Если бы знать условный знак,— вздохнул Михаил.

— Самое простое — крест. Выложить из костров крест,— сказал Юджин.— Наши парни сыпанут бомбы, если увидят звезду из костров. Американскую звезду. Но такие вещи надо готовить заранее. И на всякий случай быть подальше отсюда — парни влепят все бомбы точно в цель.

— Ах, синьоры,— вздохнул Пиппо Бенедетти,— если бы знала моя мама, где сейчас ее сынок, она бы умерла! Но, хвала мадонне, самолеты пролетели!

— К сожалению, это так,— сказал Михаил.

— И мы снова стоим перед проблемой, которая называется «подземный завод»,— добавил Гейнц Корн.

Длинные ленты металлической фольги тихо сыпались с опустевшего неба. Падали с сухим шуршаньем, как твердые осенние листья, шелестели, как страницы невидимой книги.

Появились неизвестно где пропадавшие мосье Риго и пан Дулькевич. Француз потихоньку прикорнул в сторонке на сухих листьях и сделал вид, что давно уже спит. Пан Дулькевич пробрался к башне, где вместо него на часах стоял Клифтон Честер, и начал тихонько покашливать, чтобы обратить на себя внимание.

— Скажите спасибо, мистер Дулькевич, что у меня хорошие глаза и я узнал вас сразу, как только вы появились,— проговорил Честер.— Иначе вам пришлось бы попробовать на себе меткость сержанта королевской морской пехоты.

— А что пан здесь делает?

— Стою на посту, с которого вы позорно удрали.

— Пся кошчь! Я ходил в разведку!

— Если бегство называется разведкой,— пробормотал Клифтон,— то вы правы.

Утром все сделали вид, что не заметили ночного бегства.

Оба провинившихся сидели перед котелками с кофе притихшие, не поднимая глаз. Видно было, что Риго мучат угрызения совести. Одно дело проповедовать философию трусости, а другое — показать людям, что сам ты трус.

Михаил предложил подготовить костры заранее, разложив их над самым краем пропасти, и поджечь, как только загудят самолеты, причем поджечь с таким расчетом, чтобы все успели убежать, пока огонь разгорится. Две ночи жгли партизаны костры. Они придумывали разные сигналы. Разложили огни с той стороны, где была станция, но самолеты методично сбрасывали бомбы на рабочий поселок.

То был тихий немецкий поселок — аккуратные домики, острые красные черепичные крыши. Перед каждым домиком— цветничок с маленькими красными розами; они цветут все лето, и за это их особенно любят немцы. Старые вестфальские металлисты, потомственные рабочие, которых не подмел на фронт «генерал Тревога»^[29] вечерами после смены выходили из домиков в цветнички и курили глиняные трубки, такие же старые, как сама Германия. На трубках — надписи, выведенные готическим шрифтом: «После хорошего ужина забудь все заботы». Рабочие вспоминали добрые времена, проклинали Гитлера и наци, а ночью на них сыпались с черного неба английские бомбы, и тогда те, кто оставался в живых, проклинали не только Гитлера, но и Черчилля.

Завод стоял целехонький. Машины его шумели в земных недрах, из тоннеля катились все новые и новые вагоны продукции.

Тогда Михаил повел партизан к станции. Он сам еще не знал, что можно будет сделать. Но сидеть еще день в развалинах замка никто уже не мог.

Станцийка была сонная, невзрачная. Маленький домик под красной черепицей, две колеи, будка стрелочника. Блестящие рельсы подбегали к станции с востока и останавливались здесь как вкопанные. Дальше пути не было. Его обрывала гора, которая лежала поперек, выгибая гигантскую спину под солнцем, как кошка. Голову она прятала в кипящей зелени лесов. А хвостом колючих густых кустарников закрывала круглую дыру тоннеля, пробитую в ее чреве.

Никакая воздушная разведка не могла бы обнаружить тоннель в горе. Летчик, правда, мог догадаться. Зачем здесь станция? Не обслуживает же она мертвую гору!

Михаил лежал на горячих камнях и кусал губы. Ночью они спустятся вниз и взорвут в двух-трех местах железнодорожную колею, на большее у них просто нет взрывчатки. Ведь здесь нет даже моста, чтобы вывести колею из строя надолго.

Впервые за время своих скитаний Михаил почувствовал бессилие.

Листовки... Бросить на станцию, в тоннель, на поезд пачку белых птиц, испугать, удивить людей, прячущихся в горе, расшевелить их, разбудить их спящий мозг.

Но не было бумаги. Партизаны шарили в карманах, в мешках; пан Дулькевич даже ощупывал свою фуражку,— может, законный владелец сунул куда-нибудь за наушник клок газеты? Юджин жалел, что выбросил бумагу, в которую были запакованы галеты. Гейнц Корн мог предложить целую батарею карандашей и ручек, но не бумагу.

— Господин Риго,— наконец вспомнил Михаил.— Не поможете ли вы?

Риго молча протянул несколько листков глянцевой бумаги. На них красовались герб и гриф графини Вильденталь.