Европейская поэзия XIX века

КАПЛЯ Перевод А. Гатова

Когда из тучи темной, грозовой Упала капля в море, жребий свой Она оплакивала: «Я в печали, Я погибаю среди волн морских, Ненужная… Ах, в помыслах моих Совсем иные образы вставали! Я думала, я буду на земле У бабочки на бархатном крыле Летать или сверкать в траве зеленой…» Так сетует… А по морскому лону Медлительная устрица плывет И, вдруг раскрывшись, каплю поглощает. В ракушке капелька отвердевает, Становится жемчужиной — и вот Пловец, подняв ее со дна морского, Раскрыл ее темницу, и она Для жизни вольной, светлой, новой Навеки освобождена. О дочь народа! Черный жребий твой — За хлеб и кров работать день-деньской. Мужайся! Беды все твои — до срока. Ты выйдешь — будет день! — из темноты: Средь волн мирских не будешь одинока — Жемчужиной народа станешь ты.

ПЕТРЮС БОРЕЛЬ Перевод П. Стрижевской

Жозеф-Пьер Борель (1809–1859). — Называл себя на средневековый лад Петрюсом и присоединял к своему имени прозвище «ликантроп» — «волкочеловек»; это значило: непохожий на собратьев-людей и им не покоряющийся. На рубеже 20–30-х годов он был душой кружка «неистовых» романтиков, в искусстве и в жизни не упускавших случая бросить вызов «классикам» и «мещанам». Борель с горячим воодушевлением встретил Июльскую революцию 1830 года и не менее остро переживал крушение связанных с нею надежд, сохранив, однако, верность своим республиканским идеалам.

Непримиримое, «вселенское» бунтарство в его стихах и прозе претворяется в эпатирующе-жестокие сюжеты и образы, в ядовитый сарказм инвектив, пронзительную горечь признаний. Борель оставил сборник стихов «Рапсодии» (1832), повесть «Шампавер. Безнравственные рассказы» (1833) и исторический роман «Госпожа Пютифар» (1839). Последние двадцать лет жизни он ничего не писал и умер мелким служащим в Алжире.

СЧАСТЬЕ И НЕСЧАСТЬЕ

Я призывал порой с улыбкой час кончины, В безбедные года мне был не страшен он, Душою к смерти я стремился без причины, Утехами любви и счастьем утомлен. Нам радость тяжела, и навевает скуку Безоблачная жизнь и праздных дней черед, Веселье нас гнетет, смех переходит в муку, В железные тиски сердца тоска берет. Корабль судьбы летит, утратив управленье, По воле всех ветров, готовый рухнуть в ад,— Лишь храм поэзии сияет в отдаленье, Песнь барда нас пьянит, как пряный аромат. Свободным должен быть вовеки бард, как птица, Пусть по ночам среди деревьев он поет,— Подобно селезню, пусть криками стремится Закат сопровождать, приветствовать восход. Он птица, бард. Ему суровым быть пристало, Серьезным, сдержанным и всех богатств иметь — Плащ рваный на плечах, под курткой сталь кинжала, Жить в одиночестве, ни для кого не петь. Но жалок нынче бард, подобье попугая! — Обласкан женщиной, в изящный фрак одет, С трудом фальшивые рулады исторгая, Как в клетке золотой, живет ручной поэт. Обжора и гурман, страдающий изжогой, Микстуру, охая, глотает перед сном. Став снобом, неженкой, шутом и недотрогой, Меч сохранив для клятв, он стал ходить с зонтом. Балы, цветы, шелка возлюбленных прелестных, Роскошный экипаж и замок над прудом — Вот матерьял его поэм тяжеловесных, Строф вычурных, где смысл отыщется с трудом. Помилуйте наш слух! Поэма не ливрея, Не стоит нацеплять на строга галуны, Мы слушать не хотим вас, от стыда краснея За ваши жалкие усилья. Вы смешны! Поэты, дыры скрыть в лохмотьях не стремитесь, Таланты расцветут в лишеньях и в беде, Но в наши рубища рядиться постыдитесь, Бард может вырасти лишь в подлинной нужде. Я призывал порой с улыбкой час кончины, В безбедные года мне был не страшен он, Но смерти я боюсь сегодня без причины, Хоть беден, голоден, измучен, истощен.

ГИМН СОЛНЦУ

Я медленно бреду по узкой тропке этой, Тоскою злой влеком; Измученный, больной, ложусь на мох нагретый, Как дикий зверь, ничком. Я голоден, я слаб, дрожу в разгаре лета И призываю сон, Чтоб дать передохнуть глазам от буйства света, Мне все ж доступен он. Нам даже солнца луч порой не по карману, И наша жизнь темна, Мы платим пошлину за свет дневной тирану,— Я уплатил сполна. Но дарит всем тепло светило без разбора, Ведь солнцу все равно: На рубища бродяг и гордый лоб сеньора Льет тот же свет оно.

ЖЕРАР ДЕ НЕРВАЛЬ

Жерар де Нерваль (настоящее имя — Жерар Лабрюни, 1808–1855). — Среди молодых романтиков из круга «неистовых» Нерваля ждала судьба едва ли не самая трагическая: трудное существование писателя, живущего своим пером, неудачная любовь, все учащающиеся приступы душевной болезни, бесприютная нищета и самоубийство в темном парижском переулке.

Ранние стихотворения Нерваля, объединенные им под названием «Маленькие оды» (1852), своей прозрачной напевностью напоминают о бесхитростном очаровании старинных народных песен; но иногда здесь уже слышен голос будущего автора «Химер» (1854) — цикла из двенадцати сонетов, где в строках, насыщенных многозначными до темноты образами, сплавлены отзвуки античных мифов и средневековых легенд, причудливые тени подлинных событий жизни и оккультные символы, ностальгия по далекому «золотому веку» и ощущение трепетной одушевленности всего сущего. Нерваль оставил также сборник лирических новелл «Дочери огня» (1854), повесть «Аврелия» (1854), драмы, путевые очерки, переводы («Фауст» Гете, 1828).

АПРЕЛЬ Перевод Э. Липецкой

Тепло и пыльно, синь без края, И, стены тускло обагряя, Закаты тлеют допоздна, Но не сыскать листов зеленых: Лишь красноватый дым на кронах, А сеть ветвей черным-черна. Мне эти дни всего противней: Я жду грозы, веселых ливней,— Тогда, воспрянув ото сна, Подобна девочке-наяде, В зелено-розовом наряде Из глуби вынырнет весна.

БАБУШКА Перевод А. Гелескула

Четвертый год, как бабушка в могиле,— Душевный друг, — недаром, хороня, Чужие люди были как родня И столько слез так искренне пролили. Лишь я бродил и вдоль и поперек, Скорей растерян, нежели в печали. И слез не лил, а люди замечали, И кто-то даже бросил мне упрек. Но шумное их горе было кратко, А за три года мало ли забот: Удачи, беды, — был переворот,— И стерлась ее память без остатка. Один лишь я припомню и всплакну, И столько лет, ушедших без возврата, Как имя на коре, моя утрата Растет, не заживая, в глубину.

ЧЕРНАЯ ТОЧКА Перевод Ю. Денисова

Тем, кто посмел взглянуть на солнце, не мигая, Казалось, что оно лишь точек черных стая. Они сливаются в одну, затмив простор. Так молодость моя когда-то прямо, смело Лишь несколько секунд на Славу посмотрела — И черной точкою был помрачен мой взор. Она окрасила в цвет смерти и могилы Весь мир, и я гляжу на все вокруг уныло, Всегда передо мной то черное пятно. И радость и любовь — затмило все собою… О, горе! Лишь орлу дозволено судьбою Смотреть на Солнце ли, на Славу ль — все равно!

ЗЫБКОЕ Перевод Елены Ваевской

Нет возлюбленных нежных: Все из жизни ушли! И в краю безмятежном Все покой обрели! С ними ангелов сонмы, Они дивно светлы И пречистой мадонне Воссылают хвалы! В белоснежном уборе, В тонких пальцах цветы… О, любовь, что, как горе, Не щадит красоты!.. Беспредельности вечной Отблеск в милых глазах: Пусть угасшие свечи Светят нам в небесах!

ЗАХОД СОЛНЦА Перевод Елены Ваевской

Когда над Тюильри закатный небосвод Дворцовых окон ряд окрасит, пламенея, В вечерний этот час я — Главная аллея, Я — зеркало озерных вод! И вот, друзья мои, как неусыпный страж, Прихода темноты я жду в вечернем парке. Там — рдеющий закат, как редкостный пейзаж, Взят в раму Триумфальной арки!

EL DESDICHADO [283] Перевод П. Стрижевской

Я в горе, я вдовец, темно в душе моей, Я Аквитанский принц [284] , и стены башни пали: Моя звезда мертва [285] ,— свет солнечных лучей Над лютней звонкою скрыт черной мглой Печали. Как встарь, утешь меня, могильный мрак развей, Дай Позиллипо [286] мне узреть в лазурной дали, Волн италийских бег, цветок горчайших дней, Беседку, где лозу мы с розой повенчали. Амур я или Феб? Я Лузиньян [287] , Бирон [288] ? Царицы поцелуй [289] мне жжет чело доныне; Я грезил в гроте, где сирена спит в пучине… Два раза пересечь сумел я Ахерон [290] , Мелодию из струн Орфея извлекая,— В ней феи вздох звучал, в ней плакала святая.

283

Обездоленный (исп.).

284

Аквитанский принц. — Нерваль возводил свое происхождение к знатному роду из Перигора, области на юге Франции; возможна здесь и ассоциация с конкретным историческим лицом — герцогом Аквитанским Ваифром, скрывшимся от преследований в лесах Перигора и убитым там (VIII в.).

285

…моя звезда мертва… — Комментаторы «Химер» связывают этот образ, в частности, со смертью (в 1842 г.) актрисы Женни Колон, неверной возлюбленной Нерваля.

286

Позилиппо — грот на холме близ Неаполя, в котором, по преданию, погребен Вергилий.

287

Лузиньян. — Родоначальницей феодальной фамилии Лузиньянов была, по средневековой легенде, фея Мелюзина («фея» последней строки сонета); она появлялась на башне замка Лузиньянов и издавала тревожные крики всякий раз, когда этому роду грозило несчастье.

288

Бирон (Шарль де Гонто Бирон, 1562–1602) — вельможа из Перпгора, сподвижник Генриха IV, вступивший под влиянием астрологов в заговор против короля и казненный.

289

Царицы поцелуй. — Из примечания самого Нерваля, сохранявшегося в одной из рукописей сонета, следует, что под «царицей» он подразумевал царицу Савскую, библейскую подругу царя Соломона. Здесь уместно вспомнить и о том, что Нерваль собирался написать оперу «Царица Савская», заглавную роль в которой должна была исполнять Женни Колон.

290

Ахерон — мифологическая река в царстве мертвых.