"Фантастика 2025-104". Компиляция. Книги 1-36

Катя запиналась, заикалась, краснела, бледнела и отчаянно искала глазами подсказку у класса. Однако подсказывать ей никто не торопился. Каким-то внутренним чутьем я поняла, что симпатия ребят — на стороне бедного зашуганного парня. Спустя три минуты я решила прекратить этот позор и остановила Прощелыгину:

— Садись. Пока я тебе ничего ставить не буду. Но к следующему уроку жду от тебя прекрасную декламацию от сих до сих. Дальше пойду по списку: Абросимов… Борисова… Беленькая… Ветров…

Кажется, план на сегодняший урок понятен: вызывать к доске пионеров и слушать их бормотание. Ну, с этим любая справится. А что делать потом, я решу позже.

Время текло неумолимо медленно. Я вызывала учеников к доске по алфавиту, специально не спешила, давала возможность постоять, повспоминать… Мне это было только на руку. Кого не успею сейчас опросить — вызову на следующем уроке. Когда наконец прозвенел звонок, я с облегчением шумно выдохнула. Теперь я, кажется, поняла смысл поговорки: «Звонок для учителя».

Когда я посмотрела на толпу школьников, покидающих кабинет, то поняла, что строгая завуч была права: ребята, только недавно познакомившиеся друг с другом, еще не успели подружиться. Сразу же после звонка они похватали портфели и направились в коридор, каждый сам по себе.

— «Дэшки» — долдоны! — донесся из крика чей-то окрик. Ясно, «старички» обрадовались возможности сплотиться против нового класса.

— Сергей… Лютиков… постой! — окликнула я худого парня, когда он уже почти закрыл дверь с той стороны.

Растерянное лицо подростка, не успевшего вовремя улизнуть, снова обрело пурпурный цвет.

Глава 10

Паренек обреченно остановился и повернулся ко мне, уперев взгляд в пол. Конечно же, он знал, по какому поводу я его попросила задержаться, и явно надеялся, что я забуду это сделать.

— Нам нужно поговорить, эээ… Сергей, — твердо сказала я, стараясь, однако, чтобы в моем голосе не звучало угрозы. Было видно, что школьник и так серьезно напуган. Не знаю, как тут принято обращаться к ученикам: по имени или фамилии. В старших классах моей школы к ученикам обращались на «Вы» и по имени. Нам это очень нравилось, мы даже вести себя старались серьезнее и солиднее. По фамилии обращаться к ученикам мне как-то не с руки. Ощущение, как будто мы в армии или в тюрьме. «Иванов, сесть!», «Петров, встать!»

Я, если честно, пребывала не в меньшей растерянности, чем провинившийся Сережа Лютиков. Как быть и что говорить в такой ситуации, я совершенно не знала. Навыка ругать кого-либо у меня отродясь не было. Своими детьми я так и не обзавелась, пока жила с Толиком, поэтому возможность отточить этот навык так и не представилась. Может, оно и к лучшему: не представляю, какие гены были бы у сына, рожденного от неудачливого поэта-алкоголика. У братца Димки на протяжении многих я была кем-то вроде бесплатной няньки-прислуги. Я должна была ему помогать (читай: делать за него) выполнять домашнее задание, кормить, гулять и стирать одежду. В чем-либо упрекать «корзиночку» было совершенно запрещено. В семье он считался единственным, самым желанным и любимым сыночком, кем-то вроде Дадли в семье Вернонов из бессмертного произведения Джоан Роулинг, и высказывать ему какие-либо претензии не дозволялось категорически.

Лютиков так и продолжал стоять напротив меня, не решаясь поднять глаза. Молчание неловко тянулось. Нарушало его только жужжание мухи, бившейся о стекло.

— Садись, Сережа, — наконец предложила ему я и села за переднюю парту. Кажется, кто-то когда-то сказал, что почти любую проблему можно решить с помощью разговора. Может, и тут удастся?

Парты в классе были черными с откидными наклонными крышками и специальным отверстием для чернильницы-непроливайки. Рассмотрев их повнимательнее, я снова испытала мощнейший приступ ностальгии. Точно такие же парты с непроливайками были и во время моего обучения в школе. Помню, в первом классе меня очень интересовало, как это — непроливайка? Действительно, что ли, ничего не выльется, если ее перевернуть или уронить ненароком? После нескольких экспериментов оказалось, что пролить чернила, конечно, можно, но для этого нужно потрудиться. Испачкав чернилами школьное платье и получив дома нагоняй, я решила, что экспериментировать больше не стоит.

Кстати, ручками в школе мы начали писать не сразу. Сначала мы, первоклассники, писали карандашами в прописях, и только через некоторое время нам доверили перьевые ручки с перочистками. До сих пор помню голос учительницы во время урока чистописания: «Нажим, волосяная, нажим, волосяная…» Это означало, что часть буквы нужно было писать с нажимом, часть тонкой линией. Таким нехитрым способом нам ставили почерк. И, надо сказать, что почти у всех он в итоге стал очень хорошим.

Одернув свою форму мышиного цвета, Сергей Лютиков сел рядом со мной за парту, положив на нее длинные руки. Краем глаза я оглядела его. Немного несуразный, нескладный, но в целом — довольно симпатичный парень. Густые рыжие волосы, правильные черты лица, длинные ресницы. А пальцы какие — прямо музыкальные! Если пойдет хорошей дорогой, возьмется за учебу, то, глядишь, к восемнадцати станет и вовсе писаным красавцем, девчонки выстроятся в очередь.

— Рассказывай, что случилось, — предложила я Сереже. Тот, не поднимая на меня, глаз, ершисто ответил:

— Вам уже все рассказали, смысл какой?

— Смысл такой, — спокойно ответила я, представив, что разговариваю с проштрафившимся, но от этого ничуть не менее любимым сыном. На ершистость паренька я не обиделась: он просто пытался защититься. — Я должна узнать все и как можно более подробно, чтобы я могла тебе помочь.

— Помочь? — недоверчиво поднял на меня глаза паренек. — Срок в колонии скостить, что ли? Знаю я вашу «помощь».

— Вашу — это кого? — поспешила я уточнить, стараясь не отвечать на грубость грубостью.

— Играете в доброго следователя, — зло усмехнулся Сергей. — Рассчитываете, что я сдам кого-то? Я кентов своих не сдаю! Фигушки! Спасибо, мне Наталья Дмитриевна уже обрисовала перспективу. Она сейчас училку обрабатывает, у которой я кошелек стянул, чтобы заявление в милицию на меня написала. Спит и видит, как я в колонию поеду… или в школу для трудновоспитуемых… Не знаю, что там за шарага…

На «фигушки» я не обратила внимания. В конце концов, парня понять можно. Сидит, как на иголках, боится, одноклассники посмеиваются, некоторые — так и вовсе открыто издеваются. Готова поспорить, что подлиза и болтушка Прощелыгина уже растрепала всей школе о Сережином проступке. Расстроило меня другое: пятнадцатилетний пацан разговаривал, как настоящий урка… Неужто и правда он — малолетний преступник? «Шарага», «кенты»…

— Я ни в кого не играю, Сережа, — пытаясь сохранять спокойствие, сказала я. Если честно, сдерживалась я уже из последних сил. Хотелось уже послать этого колючего Серегу и пойти на следующий урок. В конце концов, это ему надо или мне? Можно было бы, конечно, сделать и так, но в таком случае пришлось бы признать, что педагог из меня — так себе. — Я правда хочу тебе помочь.

— Да хватит уже играть в добрую тетеньку, — зло сказал Лютиков и встал. — Ну Вас!

— А ну сел быстро! — неожиданно для себя заорала я. Изумленный парень, не ожидавший такого от молоденькой учительницы, плюхнулся на место, глядя меня вытаращенными глазами. — «Старую училку», как ты выразился, никто не обрабатывает. У нее сердце прихватило от переживаний. Она в больнице лежит. Хватит сопли жевать! Рассказывай, говорю!

— Нечего рассказывать… — оторопело сказал Сергей. Кажется, упоминание о болезни пожилой учительницы разом сбило с него весь гонор. — Взял кошелек…

— Я знаю про кошелек, — отмахнулась я. — Ты мне про себя расскажи. Только нормально, пожалуйста, без «кентов» и «шараг». Ты не урка, а нормальный, хороший парень. Только жить начинаешь, зачем себе судьбу ломать?

— Зачем? — так же опасливо спросил Лютиков.

— За тестом! Спрашиваю, значит, надо. Чем больше знаю, тем больше вероятности, что тебе «срок скостят», — попыталась пошутить я.