Феромон

– Я не взялась за старое, мам, - опомнившись, что опять ничего не ем, кладу себе на тарелку пару ложек салата. Мою шутку явно не оценили. И в ответ на это мамино недовольство всем и вся во мне тоже начинает закипать раздражение.

– А что это? Новое?
– хмыкает она.
– Ты сбежала с ним из Башни. Он ждал тебя у Оперы.

– Мы уже взрослые, мам. Как вам, кстати, вчерашняя премьера?
– выдавливаю сверху на свежие овощи несколько капель лимона.

– Отлично, - снова принимается она за свой постный хрустящий лист.
– И, кстати, раз уж ты настолько взрослая, хочу немного протереть твои розовые очки. Твой Хант, между прочим, приехал на премьеру не один.

– Неужели с Йорном?
– ещё пытаюсь я выдержать шутливый тон и, нарочито удивившись, поворачиваюсь к отцу.
– И как они смотрелись вместе?

– Он приехал с Айлин Соулл, - вздохнув, не поддерживает отец мой весёлый настрой.
– Недолго пообщались с сенатором Джоном Миллером, потом Хант оставил её с Морганом и пошёл встречать тебя.

Упоминание красавицы Айлин Соулл рядом с Хантом заставляет меня и вовсе забыть про еду. А если учесть, что дело о наследстве он отдал, то явно встречались они не по работе.

И то, как хмурится отец, говорит о том, что ему это тоже не понравилось, а у него такое чутьё, что мне определённо стоит принять это к сведению.

59. Анна

– Так что, дорогая моя, не строила бы ты на него никаких планов, - бросает мама по многозначительному взгляду на нас обоих.

– Мам, да какие планы. Говорю же, мы взрослые люди, - откладываю в сторону вилку, которая мне так и не пригодилась.

– Он - да, а вот ты...
– снова уничижительно качает она головой.

Что-то сыта я по горло этими семейными застольями. И этими беседами, в которых жизнь, как в безнадёжно больном, поддерживается искусственно, но на самом деле говорить нам словно и не о чем, кроме как поучать меня. И это вечное мамино недовольство всем и вся, и её плохое настроение тоже надоело до зубовного скрежета.

Стойкое желание встать и уйти. И к чёрту эту веранду, и мокрый сад, и любимый, зачитанный до дыр «Грозовой перевал». Даже дома я теперь чувствую себя не «дома», а в месте, откуда хочется бежать.

– Ну, а твой Ривер, - бросается на мою защиту отец.
– Он же вообще голубой, а ты додумалась - сватаешь его единственной дочери.

– Что значит, голубой?
– впивается в него злым ядовитым взглядом мама.

– То и значит, что заднеприводный. Другой ориентации. В меньшинстве...
– не жалеет отец эпитетов, отвечая ей столь же едко.

А мне-то казалось, это противостояние будет забавным: отец - за Ханта, мама - за Ривера. Но то, какие непристойные синонимы находит отец, явно глумясь над Томом, мне почему-то обидно слышать. Конечно, он имеет право злиться, ведь Ривер сейчас доставляет ему одни неприятности. И Ривер - знатный говнюк, которому не мешало бы для профилактики открутить голову. Но как бы отец ни был на него зол, такие выражения в свой адрес Том точно не заслужил.

– Папа, прекрати! Нет!
– бросаю я на стол салфетку.
– Он не гомик. И если учесть, что даже я с ним спала, то с женщинами у него всё в порядке.

Я поднимаюсь в гробовой тишине, воцарившейся в столовой.

– С Ривером?
– первой приходит в себя мама.

– Да. Скажу вам больше. Он был у меня первым, - прорывает меня. Конечно, не к добру. Конечно, всё из-за того, что мне больно было слышать про Айлин Соул. Но и они знатно постарались, чтобы подлить масла в этот огонь. Плевать. В конце концов, Ривер заслуживает большего уважения, чем ему отмеряли в этом доме.

– И пусть отношения у нас с ним долгие и сложные. Но они есть, до сих пор.

– Первым?
– отодвигает тарелку отец. А я-то думала ничто не может испортить ему аппетит.
– Значит, парашютный клуб... И весь этот Шекспир... Всё это было уже тогда?

– Да, пап. Но, знаешь, я не только ни о чём не жалею, мне даже приятно об этом вспоминать. Ведь он наполнил мою жизнь чем-то значительным, интересным, необычным. Событиями. Я была важна для него. И чувствовала себя исключительной. Он меня заметил, оценил, раскрыл и стал единственным, кто ни разу меня не унизил. Ни разу. Я благодарна ему за всё это. И мне не о чем сожалеть.

– А вот я сожалею, - встаёт отец и, глядя на меня, покачивает головой, словно не может поверить в то, что я сказала.
– Сожалею, что сразу этого не разглядел. Что отмахивался от своих подозрений. Доверял тебе. Верил во все эти дурацкие выдумки про совпадения. Про твою неуклюжесть. Про привычку попадать в неприятности. Всё же это не случайно, да? Тот пожар. И эта авария на мосту. И что там ещё было?

– Под ними обрушилось здание, - великодушно подсказывает мама.
– Так это всё действительно устроил он?

– И прекрасно устроил, если вы не заметили, - под их осуждающими взглядами из чувства противоречия, а может, из чистого упрямства, но я встаю за Тома горой только сильнее.
– Я ни разу не пострадала. А если и получила какие-то незначительные повреждения, то только по собственной глупости.

– Что-то я не пойму, с чего ты так рьяно его защищаешь?
– выходит отец из-за стола и хлопает себя по карманам, разыскивая телефон.
– Может, он и не гомик, что мне совершенно фиолетово, но он ведь явно больной на всю голову, если всё это устраивал намеренно.

– Вот потому и защищаю, - зло задвигаю я за собой стул, - что никто не видит в нём самого главного: он потрясающий. Умный, интересный, талантливый, чуткий, заботливый и очень ранимый. А ещё сложный. И не такой, как все. Но это вовсе не значит, что он зло. Кому ты звонишь?
– перевожу я взгляд с отцовского лица, на пальцы, которыми он сосредоточенно тыкает в экран.

Он не отвечает и мне приходится повысить голос:

– Папа! Кому ты звонишь?

– Анна, это ты не понимаешь, - встаёт мама, когда отец бросает на меня взгляд, которым можно пытать, как калёным железом.
– Он опасен.

– Вы вообще меня слышите?
– я иду к отцу, чтобы получить свой чёртов ответ, но мама встаёт у меня на пути.

– Конечно, милая, - обращается она ко мне как к болезной и успокаивающе гладит по плечу.
– Я в ужасе от того, что ты только что рассказала. Я и представить себе не могла. Боже, - она прижимает руку к груди, - да мне плохо от одной мысли, что он мне нравился. Что я хотела выдать тебя за него замуж.

Отпустив меня, она тяжело опирается руками на стол, и, перебирая ими для поддержки, неловко садится на стул, словно с ней вот-вот случится сердечный приступ. Правда, такие приступы с ней случаются по пять раз на дню, особенно, когда она остро требует к себе внимания, поэтому никто из нас и не думает бросаться к ней на помощь.