Фоллаут: Московский Гамбит
Шрифт:
Правила. Мир
Мир Книги и Мир Игры: Единство и Уникальность
Мир книги «Фоллаут: Московский Гамбит» является частью обширной и узнаваемой вселенной Fallout. Это означает, что он разделяет фундаментальные основы, заложенные в играх:
Общая Катастрофа: Мир пережил Великую Войну 2077 года – глобальный ядерный конфликт, превративший цивилизацию в руины и радиоактивные Пустоши.Ретрофутуризм: Эстетика и технологии мира застыли на уровне представлений о будущем, характерных для Америки 1950-х годов, но с поправкой на советский колорит в реалиях книги.Основные Элементы Fallout: В мире книги присутствуют такие знаковые элементы, как:Мутанты: Гули (как профессор Давыдов), супермутанты (возможно, советского образца), радтараканы, кротокрысы и уникальные местные виды, вроде медведя «Лешего».Радиация и ее Последствия:
Уникальность Московского Сеттинга в Книге:
При сохранении общей канвы Fallout, книга предлагает свежий взгляд на этот мир, перенося действие в постапокалиптическую Москву и бывший СССР:
Советский Колорит: Вместо американской культуры 50-х, здесь доминируют элементы советского ретрофутуризма: архитектура (сталинские высотки, ВДНХ, метро), остатки советской техники, пропаганды, менталитета.Новые Фракции и Угрозы: «Анклав-Москва» как наследник советской элиты, специфические московские банды рейдеров, уникальные мутанты, адаптировавшиеся к местным условиям. Особая роль отводится системе Московского Метрополитена как сети убежищ и путей сообщения.Альтернативный Взгляд на Предысторию (специфичный для книги):Книга вводит уникальную перспективу на причины Великой Войны, представленную через знания и воспоминания персонажей, таких как профессор Давыдов. В вашей версии мира:Китай и некая могущественная «Корпорация» внутри СССР (возможно, военно-промышленный или ресурсодобывающий конгломерат, действовавший вопреки официальной линии) называются как ключевые разжигатели войны.Официальный СССР стремился к нейтралитету или деэскалации в финальном конфликте.США не рассматриваются как главный или изначальный враг с точки зрения этих советских персонажей, что смещает акценты традиционной для Fallout американоцентричной предыстории.Эта трактовка не обязательно переписывает весь канон игр, но предлагает локальную, московскую интерпретацию событий, основанную на «скрытой правде» или специфических знаниях, доступных героям книги. Это позволяет исследовать мир Fallout с новой, неожиданной стороны.
Соотношение Мира Книги и Игры:
Книга расширяет вселенную Fallout, показывая ее ранее неисследованный уголок.Она использует механики и элементы мира игр как основу, но интерпретирует их через призму своего уникального сеттинга и сюжета.В отличие от игры с ее свободой выбора, книга предлагает линейное, глубоко проработанное повествование с конкретными героями и их судьбами.Атмосфера: Книга стремится передать дух Fallout – мрачную иронию, отчаяние и надежду, жестокость и человечность, – обогащая его стилистикой, близкой к произведениям Андрея Круза, с акцентом на реализм деталей и психологии выживания.
Глава 1
Глава 1: Станционный Смотритель (
Тусклый, мертвенно-бледный свет аварийных люминесцентных ламп, ввинченных в чудом уцелевшие патроны старой системы освещения, едва разгонял мрак над центральной платформой «Маяковской». Сергей Орлов, которого за раннюю, будто припорошенную радиоактивным пеплом седину и въедливый, не терпящий разгильдяйства характер большинство на станции звали просто Седым, привычно поморщился. Здесь, на глубине почти шестидесяти метров, время текло иначе – тягучей, смолянистой массой, где каждый день был неотличим от предыдущего, словно заевшая пластинка довоенного патефона. Его смена смотрителя – не официальная должность, а скорее добровольно-принудительная обязанность, взваленная на себя и молчаливо одобренная остальными – подходила к концу. Оставался последний обход северного периметра, самой беспокойной точки их хрупкого мирка.
Седой поправил на плече ремень старенького, но вычищенного до блеска и безотказного, как последний довод, АКМС. Оружие досталось ему еще с «тех» времен, о которых он предпочитал не распространяться даже с Ириной Петровной; времен, когда мир еще не сошел с ума окончательно, а лишь готовился к этому прыжку в пропасть. Потрепанная армейская куртка защитного цвета без единого знака различия, плотные брезентовые штаны с накладными карманами, набитыми всякой полезной мелочью – от огнива до пары ржавых гаек, – и тяжелые, видавшие
виды берцы составляли его стандартную «униформу» вот уже лет пятнадцать. Два запасных магазина в самодельной разгрузке из старых ремней, нож разведчика в потертых ножнах на поясе, тускло блеснувший в свете ламп корпус дозиметра «ДП-5В» на запястье и мощный светодиодный фонарь, притороченный к лямке видавшего виды тактического рюкзака РД-54 – нехитрый скарб вечного дозорного.Он неспешно двинулся вдоль платформы, подошвы берцев глухо стучали по щербатому граниту. Внимательно, сантиметр за сантиметром, осматривал баррикады из мешков с песком, битым кирпичом и сплетенной ржавой арматуры, перекрывавшие выход в северный туннель. Сквозняк, вечный спутник метро, тянул из зияющей темноты за барьером сложный букет запахов: въевшуюся сырость вековой кладки, плесень, металлическую пыль и что-то неуловимо тревожное, тот самый специфический «аромат» Пустоши, который всегда присутствовал в воздухе за пределами обжитых станций. Седой шумно втянул ноздрями воздух, словно старый охотничий пес. Вроде бы ничего нового, угрожающего. Ни характерного сладковатого смрада разлагающейся плоти гулей, ни едкой, тошнотворной вони радтараканов-переростков. Тихо. Подозрительно тихо.
«Маяковская» была его домом. Кривым, убогим, вечно полуголодным и стылым, но домом. Жемчужина Замоскворецкой линии, как писали в довоенных путеводителях. Когда-то великолепная станция глубокого заложения, с ее знаменитыми мозаиками Александра Дейнеки на сводах, изображавшими мирное небо и счастливую, полную свершений жизнь советского человека – «Сутки Страны Советов». Теперь эти мозаики, настоящее произведение искусства, были покрыты толстым слоем копоти от бесчисленных костров и буржуек, многие смальтовые кусочки осыпались, обнажая бетонное основание, а счастливые лица пионеров, летчиков и метростроевцев с них взирали на чумазых, одетых в лохмотья потомков с немым, вечным укором. Здесь, на «Маяковке», и в прилегающих служебных помещениях ютилась община из трех сотен душ, как крысы в бетонной норе, отчаянно пытаясь вырвать у нового, жестокого мира еще один день, еще один час.
Его работа, его крест – следить, чтобы эта нора оставалась относительно безопасной. Он знал каждый закуток станции, каждую трещину в облицовочных плитах из уральского родонита и серого уфалея, каждую потенциальную лазейку для мутантов или двуногих хищников – рейдеров. Знал, кто из обитателей станции способен на подлость ради лишней пайки или горсти патронов, а кто поделится последним куском хлеба из облученной, но все же съедобной ржи, которую смельчаки выращивали в гидропонных лотках под тусклым светом уцелевших ультрафиолетовых ламп.
У дальней баррикады, почти скрытой в пляшущей тени от единственной керосиновой лампы, потрескивавшей на ящике из-под патронов, он заметил неясное движение. Седой плавно, без единого лишнего звука, снял автомат с предохранителя, его движения были отточены годами тренировок и реальных боестолкновений, въелись в мышечную память.
«Стой. Кто там?» – голос его был негромким, но хриплым и властным, привыкшим отдавать команды и не терпящим промедления.
Из-за мешков, наполненных чем-то твердым – вероятно, обломками бетона, – показалась худая, как жердь, фигура мальчишки лет тринадцати, известного на станции под прозвищем Шнырь за свою юркость и умение пролезать в самые узкие щели. В руках он сжимал самодельную рогатку из толстой проволоки и куска резины от противогаза.
«Дядь Серёг, это я, Шнырь. Мышей тут… высматривал,» – пискнул он, явно испугавшись внезапного появления смотрителя. Голодные глаза мальчишки блестели в полумраке.
Седой опустил ствол. «Сказано было русским языком, к северному выходу гражданским не соваться. Тут на днях крысоволк-одиночка пробегал, матерый, чуть патрульного нашего, Митьку, не загрыз. Еле отбился. А ты с рогаткой… Марш отсюда, охотник. И матери скажи, чтоб ухо за тобой держала.»
Шнырь, не смея ослушаться сурового смотрителя, которого на станции побаивались даже взрослые мужики, юркнул обратно вглубь платформы, к жилым секторам. Седой только тяжело вздохнул, провожая его взглядом. Дети Пустоши. Их игры были не в казаков-разбойников или прятки, а в охоту на любую мутировавшую живность, способную прокормить семью. Игрушки – заточенные куски арматуры, самодельные луки да рогатки, стреляющие стальными шариками от подшипников или острыми камнями. Взрослели они быстро, слишком быстро. Или не взрослели вовсе.
Он тщательно проверил замки на массивном стальном гермозатворе, перекрывавшем дальнейший путь в туннель – старый, еще довоенный, со следами ржавчины, но пока, слава всем богам старым и новым, держался. Подергал тяжелую ржавую цепь дополнительного запора. Вроде надежно. Отсюда основной опасности не ждали уже давно, северный туннель считался наглухо заваленным после одного из обрушений, случившегося лет десять назад, но бдительность в их мире была синонимом жизни. Несколько лет назад именно с этой, якобы безопасной стороны, полезла какая-то мерзкая многоногая тварь, похожая на гигантскую сколопендру, которую еле удалось сжечь самодельными огнеметами, потеряв при этом троих хороших бойцов. С тех пор Седой не доверял словам «безопасно» и «завалено».