Фундаментальные основы права. Компаративистика в юриспруденции.

Такой странной и парадоксальной аргументацией Юм старается поддержать свое положение, что право и справедливость происходят от понятия пользы. «Справедливость не нужна в нравственном обществе». Но невозможно себе представить, как нравственное общество может образоваться и поддерживаться без уважения к справедливости и праву. «Право и справедливость не нужны в обществе, где существует полное изобилие». Это утверждение предполагает, что будто правом и справедливостью ограждается только необходимое для всех питание и при изобилии не может существовать вопрос о праве на большее или меньшее изобилие.

Здесь можно сказать, что принятие нравственных регулятивов как прирожденных идей есть единственно возможное объяснение их происхождения, ибо они могут быть выведены не из опытных понятий, из установления государства, из нравственного чувства.

Но из того, что в нашем сознании идеи появляются лишь как регулятивы, вовсе не следует, что такие идеи в себе, а также то, вполне ли они самостоятельны в нас или зависят от чего-то другого. Или, иначе говоря, черпает ли наша душа источник своей высшей деятельности из самой себя или из общения с верховным источником всякого бытия, как и всякой духовной жизни. Этим вопросом мы более тщательно займемся далее, а пока остановимся вкратце на мысли автора.

Так как все идеи имеют ближайшее отношение к верховной идее Божества (ибо их общее свойство – абсолютная обязательность – может быть выведена только из воли Бога), то из того, что все они имеют ближайшее отношение одна с другой, что между идеями, как мы это бессознательно полагаем, существует полная гармония, причем каждая идея нуждается в другой, зависит от нее, переходит в нее, не будучи, однако, тождественна с ней и имея самостоятельное значение, необходимо следует, что все они суть элементы природы единого высшего духовного существа, которое есть источник нашей душевной жизни.

Постоянное отношение между Богом и человеком, причем ни человек не уничтожается в Боге, ни Бог не исчерпывается жизнью мира и человека, есть высокая истина христианства, не известная ни восточной, ни классической философии. Бог здесь является не только первоначальным источником существования индивида, но постоянным источником его духовно-нравственного бытия. Как говорит Спаситель «Я есть хлеб жизни. Я есть дверь. Я есть путь и истина и жизнь; никто не приходит к Отцу, как только через Меня» (Иоанн 14: 6), т. е. лишь посредством усвоения духовных истин, внесенных в мир Христом. «Вы уже очищены через слово, которое Я проповедал вам (Иоанн 15: 3), говорит Христос. «Я в Отце Моем, и вы во Мне и Я в вас» (Иоанн 14: 20). Апостол Павел говорит: «все из Него, Им и к нему» (Рим. 2: 36). «Один Бог и Отец всех, который над всеми, через всех и во всех нас» (Ефес. 4: 6). «Дары различны, но Дух один и тот же; и служения различны, а Господь один и тот же производящий все во всех» (Кор. 12: 4–7). Очевидно, что все эти фрагменты говорят, что общее и индивидуальное в лице суть проявления единого Духа. В том же можно убедиться из внутренних начал нашего духа. Как бы мы не объясняли наше мышление, но достоверно то, что если мы в чем-нибудь убеждаемся, то убеждаемся независимо от нашей воли и желания; считаем ли мы себя материалистами или идеалистами, но мы всегда употребляем одни и те же способы доказываемое™ чего-либо. Это значит, что в истинном смысле живет лишь одно существо, один дух, вне которого ничто не живет и не может жить. Отсюда очевидно, что его сущностная природа для других, заимствующих от него жизнь существ есть естественным образом закон.

Из того, что один существует, необходимо заключить, что он один и может лишь существовать, а также и то, что только от него все могут получить свое существование, следовательно, необходимо, чтобы способ его существования был законом для всех, т. е.:

• действительное для Его духа было убедительно для всех;

• сфера его духовной самодеятельности была бы необходимой сферой, в границах которой возможна духовная самодеятельность всех;

• знание, чтобы было лишь познанием его;

• чтобы в нашем самосознании отражалось лишь Его бытие.

В общем, что мы живем в Нем и Им не в смысле единого акта произведения нас, но постоянно.

Но из того, мы живем божественным духом и он проявляется в нас, не следует тождественность божественного в нас и божественного в себе. Величайшая ошибка пантеизма, заставившая его вращаться в безысходном логическом кругу, состояла именно в том, что пантеизм отождествил божественное в себе с божественным в его проявлениях и этим уничтожил всякую возможность для себя объяснить индивидуальную жизнь разумных существ в Боге. Если жизнь Бога в себе и его проявлениях тождественны, тогда нет индивидуальной жизни, а существует одна жизнь Божества, для которой всякая жизнь есть только форма ее бытия. Но существование индивидуальной духовной жизни – неотразимо верный факт, ибо каждый индивид сознает себя целостным бытием, развивающимся из себя, а не отражением только какого-то другого бытия, для которого он служит лишь средством проявления.

Божественное в себе мы осознаем не как жизнь нас самих, но как жизнь другого высшего бытия, которое, проявляясь в нас, не перестает быть в себе. Этим мы ставим, как несправедливо боялся Г. Гегель, божественное по ту сторону нашего бытия, ибо божественное остается единым, но только не тождественным нашему бытию, ибо дух конечных и индивидуальных разумных существ должен быть единым с духом бесконечного и все затрагивающего разумного существа, но не может быть тождествен ему. Это наше единение с Богом и вместе отличие от Бога не только не уничтожают возможности нашего духовного бытия, но именно оно и делает его возможным. Наша духовная жизнь есть в сущности стремление, никогда не заканчивающееся и никогда не останавливающееся, и эта возможность не заканчиваться и не останавливаться – истинная возможность духовной жизни. Наша жизнь есть стремление к идеалу, без которого она не мыслима, а Божество для нас – вечный и недостижимый идеал, и в этом смысле оно становится снова необходимым источником нашего бытия, но это, конечно, при условии, что божественное в нас и божественное в себе не тождественны.

Это отношение к Богу заслуживает серьезно внимания, ибо оно исключает возможность в какой-либо момент нашего развития достигнуть совершенного бытия или полного знания. Оно показывает возможность чтобы самые начала, управляющие нашей душевной жизнью в различные ее моменты, были различны. Христианство впервые открыло эту истину. В нашей религии мы узнали, что закон меняется с развитием; что один закон господствовал от Адама до Моисея, иной от Моисея до Спасителя и иной закон будет по ту сторону нашего бытия, когда исполнится все, установленное этим законом. «Отменение же прежде бывшей заповеди, – говорит апостол Павел, – бывает по причине ее немощи и бесполезности, ибо закон ничего не довел до совершенства; но вводится лучшая надежда, посредством которой мы приближаемся к Богу!», «Всякий питаемый молоком, несведущ в слове правды, потому что он младенец. Твердая же пища свойственна совершенным, у которых чувства навыком приучены к различению добра и зла» (Евр. 5:7). «До чего мы достигли, так и должны мыслить и по этому правилу жить» (Фил. 3: 16).

Бесконечно возвышена мысль апостола Павла, что «закон не делает совершенным», ибо закон сознается нами как что-то чуждое духу в самом себе, и совершенное состояние духа было бы то, когда он сам ставил бы себе закон – во имя совершенства.

Свобода – единственный путь к совершенству, закон есть лишь педагогическое средство для достижения царства свободы. «Закон, – говорит апостол Павел, – положен не для праведника, но для беззаконных» (1 Тим. 1: 9). «Для чистых все чисто» (Тит 1:15). «К свободе призваны вы, братия, только бы свобода ваша не была поводом к угождению плоти; но любовью служите друг к другу» (Тал. 5: 13); иначе говоря, в нашем духе есть все, что необходимо для совершенства в свободе, но закон выступает как необходимое пособие в силу нашей слабости.

Если духовная жизнь мыслима лишь как стремление к божественному совершенству, если оно достижимо только через свободу, если закон может быть полезен до известной степени, то отсюда понятно, почему в нашей душе есть лишь регулятивы, но не содержательные идеи. Дух не может усваивать что-либо механически, но свободно да.

Отсюда следует еще более глубокая истина, а именно: бесполезно отыскивать отличие права от нравственности, т. е. от идей добра и справедливости. Не говоря уже о том, что полное отделение их немыслимо, ибо доброе, справедливое и правовое находятся в постоянной связи, составляя элементы единого духа. Абсолютное их отношение в природе Божества мы не можем постигнуть, а в истории жизни разумных существ – в некоторых отношениях – они не представляют ничего постоянного. На то, что мы первоначально сознаем как доброе, т. е. как должное, но добровольно исполняемое, мы затем смотрим как на справедливое и кончаем тем, что делает его правовым.

Это доказывают история цивилизации всех народов и история мировой цивилизации. Например: право человека на гражданскую свободу в классическом мире сознавалось как доброе лишь немногими философами стоиками; в Средние века оно требовалось как справедливое; в настоящее время оно стало правом всех народов мира. То, что первоначально считали правовым, как, например, свободный договор найма, когда из него появились следствия, противные сознаваемому нами началу добра и справедливости, в настоящее время законодательства большинства стран стремятся ограничить.