Голова сахара. Сербская классическая сатира и юмор

На другой день, проснувшись, он прежде всего посмотрел на себя в зеркало, чтобы убедиться в том, что он действительно человек, и, убедившись в этом, пошел в канцелярию, правда, задумчивый и озабоченный.

В этот день он мало разговаривал со своими коллегами, а вечером, на прогулке, снова завел разговор с учителем, чтобы уяснить себе то, в чем еще сомневался.

— Хорошо, господин профессор, ну пускай я, маленький чиновник, так и быть, произошел от обезьяны, но…

Господин Пайя не посмел выговорить, не посмел спросить: неужели и высокопоставленные чиновники произошли от обезьяны?

Учитель снова объяснил ему всю теорию, и притом так наглядно и убедительно, что теперь господин Пайя уже ни в чем не сомневался. А на другой день, придя в канцелярию, он нарочно затеял об этом разговор со своими коллегами, готовый вступить в любую полемику, так как доказательства «профессора» были еще свежи в его памяти.

— Да, да, друзья, мы все, все произошли от обезьяны! — воскликнул он, когда коллеги начали смеяться над ним.

— А скажи, разве уездный секретарь господин Света тоже? — спросил регистратор.

— И он, конечно.

— А господин уездный начальник? — ехидно и злобно спросил один писклявый писец.

Господин Пайя смутился: в нем началась борьба между прежним господином Пайей, для которого уездный начальник был существом высшим, и новым, переродившимся господином Пайей, зараженным наукой. Победил последний, и он решительно сказал:

— И господин уездный начальник.

— Наш господин уездный начальник — обезьяна? — уже напрямик спросил писклявый писец.

— Я не говорю, что он обезьяна, но произошел он от обезьяны!

— Хорошо, — продолжал ехидно писец, — если не он, то его отец или дед был обезьяной, и он, значит, все равно обезьяньего происхождения! Так?

Господин Пайя промолчал, потому что и сам вдруг испугался своей теории. Но когда писец еще раз повторил вопрос, ему ничего другого не оставалось, как настаивать на своем.

Писец, конечно, передал все это секретарю, а секретарь — уездному начальнику.

— Ах, будь он неладен, — ответил на это глава уезда, — то-то, я вижу, он в последнее время словно не в своем уме.

— Совсем свихнулся! — подтвердил уездный писарь.

Немного погодя в кабинет вошел господин Пайя, съежившийся от страха, так как он уже знал, что все его слова переданы уездному начальнику.

— А, это ты? — рявкнул начальник, когда господин Пайя переступил порог. — Это правда, что ты меня перед всем персоналом называешь обезьяной?

— Нет, клянусь богом, господин начальник! — начал вывертываться господин Пайя.

— Да как же нет, если все говорят?

— Я не о вас говорил, а об этом… о всем роде человеческом…

— Какой там еще род человеческий, какое дело мне до рода человеческого, когда ты обо мне говорил, и о моих родителях, и о всех предках.

— Э-то… — заикается господин Пайя, — это… весь род человеческий…

— Послушай, ты не прикидывайся дурачком, отвечай на мой вопрос: говорил ты, что я обезьяна?

— Нет.

— А говорил ты, что я обезьяньего происхождения?

— Весь род человеческий… — лепечет господин Пайя, уставясь в землю, не помня себя от страха и дрожа всем телом.

— Как это весь род человеческий? Значит, ты утверждаешь, что и господин окружной начальник обезьяньего происхождения, так?

Господин Пайя молчит, как в рот воды набрал.

— Значит, ты утверждаешь, что и господин министр обезьяньего происхождения, да?

Господин Пайя молчит, но у него дрожит каждый нерв, каждая жилка.

— Значит, любезный, ты утверждаешь, что и господин митрополит обезьяньего происхождения?

Господин Пайя молчит.

— Значит, дорогой мой, ты утверждаешь, что и…

Тут и сам начальник не посмел договорить то, что начал, а господин Пайя затрясся в лихорадке, которая охватила его от этого недосказанного вопроса. Теперь ему стало ясно, как глубоко он увяз в науке, какое зло эта наука, если она приносит порядочным и мирным людям столько несчастья. В эту минуту ему захотелось упасть на колени, поцеловать начальнику руку и отречься от всего, но он не успел этого сделать, так как начальник закричал:

— Вон отсюда, скотина безмозглая! — и открыл дверь, чтобы вытолкать его, а затем повернулся к секретарю господину Свете, который был свидетелем всей этой сцены, и приказал ему взять письменное объяснение у господина Пайи.

Не прошло и получаса, как перед несчастным господином Пайей лежала бумага, в которой от него требовали объяснить в письменном виде причины его богохульства и оскорбления самых важных персон в государстве. Господин Пайя долго и тоскливо вглядывался в бумагу, смотрел, смотрел и думал, как начать и что сказать в своем ответе. Он взял чистый лист, чтобы сначала набросать черновик, и начал так:

«Если человек пощупает себя сзади, внизу спины, то он там найдет…»

Он сразу увидел, что начало глупое, порвал лист и начал на новом по-другому:

«До тех пор пока я не занимался наукой, я был исправным чиновником и почтенным гражданином. Это могут засвидетельствовать мои начальники…»

Однако и этот вариант ему показался глупым. Он чувствовал, что его заявление должно носить характер покаянной исповеди и что необходимо с самого начала дать это понять. Поэтому он написал так:

«Во имя отца и сына и святого духа, аминь! Я христианин по рождению и гражданин своей страны по убеждению, преданности и уважению ее законов…»

Тут он ясно увидел, что не сумеет написать ничего путного, так как еще не успокоился после недавней сцены. Поэтому он встал из-за стола и постучался к уездному секретарю, господину Свете. Войдя, он попросил разрешить ему дать ответ завтра.

— А почему завтра? — строго спросил секретарь, который тоже чувствовал себя оскорбленным, так как господин Пайя именно с него начал свое перечисление лиц, имеющих обезьянье происхождение.

— Я сейчас взволнован, мне надо поспать и подумать.

— Да что тут, братец, думать? Возьми все свои слова обратно и моли о прощении, а иначе держись…

— Да, я так и сделаю!

Господин секретарь сжалился и разрешил господину Пайе дать ответ на другой день. Господин Пайя положил бумагу в карман и пошел домой.