Голова сахара. Сербская классическая сатира и юмор

— Проклятая старая ведьма, ведь это ты всю жизнь пьешь мою кровь!

Теща завизжала не своим голосом, за ней завизжала и госпожа Дунич, и обе уже намеревались броситься на Теофило, но он закричал:

— Тихо, не двигайтесь и не визжите, иначе укушу!

Женщины окаменели от такой угрозы, а Теофило продолжал:

— Я бешеный, но ты запомни, что я тебе говорю. Я терплю и прощаю, но душа у меня кипит, и придет день, когда ты мне за все заплатишь. Если ты только рот откроешь, чтобы меня ругать, то помни, за каждое твое слово тебе придется расплачиваться! Я мог бы тебя и сейчас укусить, но не буду. Хватит с тебя и этого предупреждения. — И, схватив стул, Теофило надел его теще на голову. Теща опять завизжала и попыталась сбросить стул, но Теофило рявкнул:

— Не трогай стул и не шевелись, пока я не рассчитаюсь с этой вот, — и он показал рукой на жену, дрожавшую, как осиновый лист.

Теща замерла со стулом на голове.

— А ты, — Теофило повернулся к жене, — ты думаешь, я не знаю и не вижу, чем ты занимаешься? Ты думаешь, я не знаю о твоих отношениях с этой налоговой свиньей? Ты думаешь, я тебе не отплачу за это? Ничего, придет день, кровью заплатишь! Тьфу, негодяйка! — И он плюнул ей в лицо, как и было задумано ночью, а потом, схватив еще один стул, надел его на голову и ей.

Внимательно оглядев обеих дам, дрожащих под стульями, Теофило удовлетворенно засмеялся и, подняв глаза к потолку, произнес:

— Спасибо тебе, милосердный боже, что ты даровал мне бешенство!

Затем, обернувшись к женщинам, добавил:

— Ну, теперь снимайте стулья и занимайтесь своим делом. На сегодня с вас хватит, но помните, что я вам сказал.

Только лишь закончилась эта семейная операция, как словно по заказу явился господин шеф.

Пришел, мол, посмотреть, как больной себя чувствует.

— Ах, и ты пришел! — тотчас же набросился на него Теофило. — Пришел, свинья воровская, полюбоваться вот на эту. Мало того, что ты по делу номер четырнадцать тысяч семьсот два украл у государства семь тысяч динаров, так ты еще и честь мою хочешь украсть. Вон отсюда! Вон из моего дома! — И Теофило замахнулся стулом.

Шеф и сам не заметил, как вне себя от страха и злости очутился на улице.

Успешно доиграв роль бешеного, утомленный Теофило сел на кровать. Он был доволен собой и рад, что так удачно отвел наконец душу. Но вдруг на него нашло чувство безволия и раскаяния. Он испугался за свою должность, голова пошла кругом при мысли о других, еще более страшных последствиях своего поступка.

«А хорошо ли я сделал? — подумал он. — Как я теперь покажусь на глаза жене и шефу? Как пойду в канцелярию?»

Тут пришел еще один посетитель — полицейский писарь, который составлял протокол. Писарь принес радостную новость:

— Из Белграда пришел ответ, беспокоиться совсем не о чем: собака не была бешеной.

— Не была бешеной? А что же мне теперь делать? — закричал Теофило. Но быстро сообразил и стал умолять писаря утаить ответ из Белграда.

— Никак нельзя, — ответил писарь, — я уже всем рассказал, что собака не была бешеной.

Это сообщение сразило Теофило. Он уже видел, как перед ним разверзлась пропасть; миллиарды вопросительных знаков заплясали перед его глазами. Он тяжело вздохнул и в отчаянии закричал:

— Что же мне теперь делать?!

Перевод В. Токарева.

Пошлина{99}

В купе нас было четверо: провинциальный купец, священник, я и молодая дама, красивая и изящная блондинка. Когда поезд отошел от белградского вокзала и кондуктор явился проверить билеты, я понял, что дама — иностранка: она не могла договориться с кондуктором, и я был вынужден помочь ей. Как выяснилось, она направлялась в Салоники и, узнав, что я буду ее спутником до самых Салоник, очень обрадовалась. Она призналась, что впервые едет на Восток, не знает языков и боится дороги.

Наш спутник священник озабоченно осведомился у проверявшего билеты кондуктора, нет ли в поезде свободного купе. Кондуктор ответил ему не слишком любезно, и священник сам пошел по вагонам; немного спустя он возвратился, забрал свои мешки и сказал нам извиняющимся тоном:

— Мне придется ехать всю ночь, а я не могу заснуть, если не лягу.

И он ушел куда-то, оставив нас втроем. Наступила полночь, каждый из нас устроился в своем углу, пытаясь немного подремать, насколько это вообще возможно при невероятной тряске вагона.

На станции в Нише, куда мы прибыли на рассвете, мне удалось оказать прекрасной иностранке кое-какие услуги. Я раздобыл ей свежей воды для умывания, принес горячий кофе из ресторана и достал несколько иностранных газет. Тут, на станции Ниш, нас покинул и купец; мы остались в купе вдвоем с иностранкой.

Беседуя со мной, спутница рассказала, что едет в Салоники навестить замужнюю сестру, с которой уже два года не виделась. Она с трудом упросила мужа отпустить ее: муж очень занят и не мог сопровождать ее в такую даль, а с тем, чтобы отпустить ее одну, он никак не хотел примириться. Он опасался также, что на Востоке люди недостаточно внимательны к дамам, и это больше всего мешало ему дать согласие на поездку жены.

— Когда вы, сударыня, возвратитесь, скажите вашему супругу, что на Востоке люди так же внимательны к дамам, как и на Западе.

Молодая женщина обрадовалась, услышав, что я знаком с ее зятем, управляющим одной иностранной торговой фирмой в Салониках, и попросила у меня визитную карточку, чтобы иметь возможность похвастать, кто за ней ухаживал в пути. Очевидно, ей было приятно прочитать на визитной карточке, что я высокий консульский чиновник; с этого момента дама стала еще любезнее. Это не значит, что до того она была нелюбезна, но, вероятно, в глубине души стеснялась случайного знакомства и боялась быть скомпрометированной в Салониках. После того как выяснилось, кто я, в ее обращении, кроме любезности, прозвучала нотка доверия.

Спутница рассказала о своем браке и о муже, который так внимателен к ней, о себе и о том, как она любит мужа, любит так же, как в первый день брака.

— Вы давно замужем?

— Два года и пять месяцев.

— Ого! — сказал я.

— Что, собственно, вас поражает? — спросила она удивленно.

— Я полагаю, времени достаточно, чтобы первая любовь немного остыла.

— Вы думаете? — сказала она, слегка обиженная, и надула розовые губки.

— Да! Но не судите меня слишком строго, у меня особый взгляд на брак.

— Особый? Неужели существуют различные взгляды на брак?

— Ну конечно. Я, например, полагаю, что мужу и жене достаточно год быть любовниками; второй, третий, четвертый год и дальше — они друзья; седьмой, восьмой и дальше — они товарищи. А когда брак перевалит за двадцать лет, они становятся родственниками.

— Вы так думаете? — поразилась молодая женщина. — А я считаю — всегда будет так, как сейчас. По крайней мере, я никогда не собираюсь изменять своих чувств. Мое отношение к мужу мне нравится, зачем же менять его?