Голова сахара. Сербская классическая сатира и юмор

Начался экзамен по закону божию, истории, арифметике, греческому языку. Дольше всего провозились со святым Иоанном Хризостомой, чьи отдельные проповеди ученики должны были знать наизусть, и с арифметикой. Задачи задавались с таким расчетом, чтобы еще больше ободрить «молодую Элладу» на чужбине. В этих арифметических задачах (взятых, разумеется, из области торговли) сербы обычно терпели банкротство, а греки получали большие прибыли.

У доски чередуются ученики — маленькие, черноволосые греки с большими крючковатыми носами (половину каждого школьника, можно сказать, составлял нос). Один приходит, другой уходит, один передает другому мел и губку. Учитель доволен, родители наверху блаженства. Как только чей-нибудь сынок, решив задачу или произнеся проповедь Хризостомы, отправляется на свое место, родители поднимаются, подходят к отцу ученика, жмут ему руку и поздравляют.

— Радуюсь, господин, успехам вашего маленького богатыря!

Так неукоснительно повторялось каждый раз, как только ученики возвращались на свои места. Наблюдая за этим, доктор Ефтимиадес ерзал на стуле и, как видно, едва сдерживался, удивленно поглядывая то на учителя, то на родителей (что они, разумеется, истолковывали оптимистически); потом, потеряв терпение, обратился к счастливым родителям с вопросом: за что и кого они поздравляют?.. Те с удивлением ответили, что поздравляют и учителя, и друг друга, и детей, и эллинство, потому что все идет хорошо…

Тогда доктор Ефтимиадес вспылил и объявил, что все это ничего не стоит. Срам это и позор перед варварами, что самая цивилизованная нация держит такого учителя.

Словно гром средь ясного неба поразило это заявление всех греков. «Кто он, что за человек, что он совершил, этот учитель кир Зографидес?» — вопрошал молодой доктор Ефтимиадес (да теперь и смущенные родители тоже задумались над этим), но ответа не было… Будто языки у всех поотнимались, и сам кир Зографидес молчал, словно изваяние, словно каменный бюст Платона (подарок аптекаря Эскулапопулоса), стоявший в классе.

Учителю заплатили деньги и немедленно уволили.

Ни один грек не мог тогда понять, в чем согрешил кир Зографидес, трудясь на ниве просвещения, но вскоре после окончания его педагогической деятельности не только греки, но все белградские сербы узнали, что кир Зографидес — калафатский пекарь.

Греческая община, нужно отдать ей справедливость, сразу объявила конкурс на место учителя, но когда кто-то из сербов на другой же день прислал в качестве кандидата на место учителя булочника с письменным свидетельством (в котором было даже отмечено, что он говорит по-немецки), это потрясло белградских греков и убило в них всякое стремление к сепаратизму. Школа закрылась, чтобы никогда уже больше не открыться. «Молодая Эллада» целиком перешла в сербские школы.

Кир Герас тут же взял из школы своего Милоша и завладел им. Так самого младшего из сыновей торжественно облачили в фартук бакалейщика, завязав его прямо под мышками, под родительское наставление, что нет более священного долга, чем пожертвовать собою ради братьев своих! А Милошу приходилось именно жертвовать собой; теперь он вынужден был рано вставать, поздно ложиться, страдать летом от жары и духоты, а зимой от стужи; приходилось и совестью своей жертвовать, обвешивая покупателей. Кроме того, — тоже принося жертву своим старшим братьям, — он носил и донашивал до дыр обувь и одежду с отцовского плеча, отрекаясь, таким образом, от радостей, которые каждый ребенок получает к вербному воскресенью: он всегда должен был помнить, что родителям дорого обходится обучение его старших братьев.

Кир Герас, осознав необходимость учить сыновей дальше, послал одного в Прагу, другого в Вену. Через два-три месяца он получил от сыновей письма и был очень счастлив, хотя и не смог их прочитать, — одно было написано по-чешски, другое по-немецки. Немецкое письмо перевел ему Ранко Шваб, что жил напротив, а чешское — унтер-офицер из военного оркестра. Оба письма были примерно одного содержания. Сыновья сообщали отцу о том, как доехали и устроились, о местных условиях и дороговизне, и оба заканчивали извинениями за краткость — некогда, мол, головы поднять, так они заняты наукой, в связи с чем кир Герас заметил, что учиться нужно, но переутомляться не следует, ибо здоровье — самое большое благо и дороже любой науки…

Целых два года регулярно получал он письма, причем с каждым разом они становились все короче и все больше в них содержалось просьб. Их письма становились все короче, а его — все длиннее, их письма все больше заполнялись просьбами, а его еще больше — наставлениями.

Вместо четырех лет братья проучились всего два года. Вернувшись домой, они убедили отца, что для них и этого вполне достаточно, чему тот сразу же поверил; во-первых, так оно дешевле, во-вторых, он вспомнил, что в их роду все были скороспелые, а к тому же греки, как говорят, прирожденные торговцы. Он одобрил возвращение сыновей и похлопал их по плечу со словами: «Умной голове достаточно и одного глаза!»

Был ли кто в эти первые дни счастливее их матери, супруги кир Гераса, восторженно смотревшей на своих возмужавших сыновей с изящными светскими манерами, превосходно образованных? Как изысканно выражают они свои мысли, а во время разговора стригут себе ногти, оттачивают пилочкой и полируют небольшой щеточкой и, будто сговорившись, пересыпают свою речь всякими «извольте», «пардон», покусывая при этом нижнюю губу либо слегка ее облизывая. Одним словом, великолепные, светские, вылощенные молодые люди. Все у них необыкновенно, утонченно. За обедом они держат вилку не в правой руке, а в левой, когда же приходит очередь винограда, выплевывают косточки в тарелку, а затем ополаскивают над ней пальцы. На пол не плюют, пользуясь для этого носовым платком, зато шляпу ставят на пол, под стул, на котором сидят! Удивляются, зачем всю ночь горит лампада, и критикуют старую икону святого Георгия. Все их привычки аристократичны. Умываясь, они напевают австрийские песенки: «Тра-ла-ла!», или: «Ой, супе, шамбр сепаре!» Прыгают, выбрасывают в стороны руки, поднимают за ножки стулья, приседают на корточки, поднимаются и вновь приседают, делают еще множество изящных движений, так нравящихся матери; единственное, что было не по ней, это когда сыновья хвастались, как в итальянском ресторанчике в Триесте ели лягушачьи лапки. Это никак не укладывалось в ее голове, и она просила не рассказывать таких вещей ни ей, ни тем более другим. Но как бы то ни было она не уставала повторять, что таких изысканных молодых людей в жизни своей не видывала! Половина белградских девиц уже стали ей казаться слишком простыми, пустыми и серыми, совсем не подходящими для таких молодцов, как ее сыновья! Герас тоже преисполнялся счастьем и блаженством, разговаривая с сыновьями и слушая их рассказы, их мнения и заключения относительно мировой торговли, транспортных средств, дорог и каналов, речной и железнодорожной сети, быстрого развития и подъема мирового товарооборота, выслушивая их острую критику его собственной деятельности, знакомясь с их планами на будущее. Он удовлетворенно потирал руки, думая о том, как оживится дело и как далеко он шагнет! Чего только они не сделают, если, бог даст, создадут фирму «Герас Паскалис и сыновья», как общими усилиями завоюют Белград и округу, Сербию, весь Балканский полуостров! Они уподобятся троим титанам — Зевсу, Аиду и Посейдону, поделившим между собою землю, воду и подземное царство! Кир Герас спустил с привязи свое воображение лавочника и начал мечтать. Он видит уже огромные склады — от Савы до Рачи и вниз по Дунаю до Радуеваца, — полные масла, кож, мехов и других товаров.

«Чьи это огромные и совершенно одинаковые склады», — спросит проезжий. «Читай!» — скажут ему. «Если бы я умел читать по-гречески, не спрашивал бы!» — ответит он. Тогда ему прочтут: «Склад № 27 Гераса Паскалиса и сыновей». Так, мечтал счастливый отец, будут дивиться путешественники, проезжающие пароходом вниз по Дунаю или вверх по Саве.

Кир Герас на несколько дней предоставил сыновьям полную свободу и ничем им не докучал. Пусть погуляют, как и подобает молодым. Он ждал, что сыновья сами обратятся к нему, потому что уже довольно погостили и давно пора было взяться за дело. Прошло дней десять, а они даже и не заикались о своих намерениях. Это удивило кир Гераса. Прошло две недели, и он решил напомнить им об этом.

В третий раз — бог троицу любит! — приготовил кир Герас два фартука. Он сшил их сразу же по прибытии сыновей. Только на сей раз не из мешковины, а из дорогого зеленого сукна, что шло на одежду первым приказчикам и самим хозяевам, и фартуки эти не веревкой подвязывались, а застегивались красивыми желтыми пряжками. В третий раз собрался он «торжественно» приобщить их к торговле. Ради этого случая он приготовил и угощение для самых близких из его торговых друзей.

Но и в третий раз у него ничего не получилось. Сыновья попросили (а мать поддержала) оставить их в покое еще на некоторое время, а потом, мол, они и сами возьмутся за дело, помня о своем долге. Мать стала на их сторону, имея свою цель; ей нужно было сделать десять — пятнадцать визитов (многие семьи уже вели с матерью переговоры о том, как бы породниться).

И кир Герас уступил. Раньше он был умнее, и все, как говорится, чувствовали, что едят его хлеб, но теперь стал попустительствовать, рассуждая так, что дети больше него повидали, обучены, а стало быть, умнее отца.

Но хоть он и уступил, неприятно ему было бить отбой — извещать приглашенных, что «торжество» отложено!.. А угощение, которое приготовил старый Герас для себя и своих друзей, не отведали ни они, ни он сам, потому что ему было не до еды — она застревала у него в горле! На припасенные яства и вино набросились юные приятели Аристотеля и Ксенофонта — ели, пили, пели и танцевали, а когда насытились, подпоясали два знаменитых фартука и в таком виде куда-то отправились. Где они были и чем занимались, никто не знал. Но на другой день эти два фартука упоминались ни более ни менее как в докладе дежурного из главной полиции и в качестве вещественного доказательства были приложены к рапорту. Только через день кир Герас получил их из полиции с уведомлением, что они были найдены в определенном месте.