Голова сахара. Сербская классическая сатира и юмор

Когда после катастрофы он покинул общество и поселился здесь, то закопал вино в новом месте и давно забыл о нем. Теперь же вспомнил и достал бутылки, чтобы распить вместе со своими вновь обретенными родственниками. Он принес вино, отыскал чарки — свидетелей былого достатка, — наполнил их и предложил гостям. Все уселись около него, прямо на ковре, чокнулись и запели.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ, И ПОСЛЕДНЯЯ,

из которой читатель узнает, что старый кир Герас очень похож на мифическую птицу-феникса

А в это время к трехэтажному дому на Зереке, в котором жил Герас, подошли и торговцы. Они остановились, перевели дух, горестно шепча: «Бедный, бедный кир Герас!» — затем, потолкавшись, пропустили вперед валахов и молодежь, а раньше всех кир Кутулу, как самого ученого. По лестнице они поднимались уже не парами, а гуськом: Кутула и Антула, Дада и Деда, Фота и Лиота, Данга и Джанга, Дуфа и Джуфа, Луча и Фуча, Гуша и Нуша, а за ними греки, опять-таки один за другим — Христодулос и Чистопулос, Блесидес и Чикиридес, а в самом конце Фармакакис и Сапунцакис. Друг за другом — на каждой ступеньке по одному греку или валаху; когда Кутула оказался на самой верхней ступеньке, Сапунцакис, едва успевший занести ногу над второй, вдруг почувствовал, как на него сильно нажали, и упал навзничь: весь ряд, от кир Кутулы до кир Сапунцакиса, опрокинулся, все повалились друг на друга (как сыплются одна за другой бусинки с нитки, случайно разорванной ребенком). Все повалились, и никто, кроме кир Кутулы, не знал, отчего и почему это произошло; только услышав сверху греческие восклицания, люди, давя друг друга, бросились наружу, так и не понимая, что случилось. Одно лишь было для всех ясно: кир Кутула увидел, должно быть, что-то страшное и, отшатнувшись, свалил следующего за ним, тот — третьего, все и попадали.

Так оно и было, потому что кир Кутула увидел нечто невероятное, дотоле невиданное. Ибо, когда он тихо отворил дверь, готовый увидеть кир Гераса посреди комнаты с подвязанной челюстью и с феской без кисточки на голове, взору его представился веселый и здоровый кир Герас, окруженный родней!..

Когда люди поднялись и отряхнулись от пыли, оправились и разузнали, в чем дело, они снова двинулись наверх, и, переступив порог, остановились перед неожиданным зрелищем. Посреди комнаты сидит кир Герас, обняв шурина Антанаса и его жену Клеопатру; рядом — сыновья и еще какие-то родственники, на столе — вино, и сам кир Герас весело напевает монотонную валашскую песню, похожую на причитание, и все ему подтягивают, хлопая в ладоши.

Все смотрят, пораженные, а кир Кутула дошел до середины комнаты, склонил голову на левое плечо и окликнул Гераса:

— Джерас, ты ли это? Ты ли это? Живой? Разве ты не умер?..

— Я родился, а не умер, — весело отвечает ему счастливый кир Герас.

— Жив! Жив! — раздается со всех сторон, и все бросаются к нему с распростертыми объятиями. Невозможно описать или хотя бы слабо отобразить беспредельную радость, охватившую всех, когда они увидели, что Герас жив, поздравления и объятия, в которых побывал кир Герас, — его обнял каждый в алфавитном порядке, от Антулы до Чистопулоса. Поэтому автор и не будет вдаваться в описание этой сцены!

Герас был растроган, счастлив, более чем счастлив, встретив такое единодушное сочувствие со стороны родных, соотечественников и знакомых, — многие сербы, пришедшие позднее, так же искренне радовались, видя его здоровым и веселым, как и его земляки.

Тогда от имени всех — и валахов, и греков, и сербов — кир Гераса от всего сердца поздравил самый образованный из всех — кир Кутула. Он поднял чарку и, хотя бог редко насылал на него дар красноречия, быстро нашел, с кем и с чем сравнить радость и счастье дорогого кир Гераса. Он сказал, что эта радость и счастье велики и похожи на радость и счастье знаменитого Хилона, спартанского мужа, дождавшегося того, что сын его был увенчан лаврами как победитель на олимпийских играх, и именно поэтому он, Кутула, молит бога, чтобы и Герас сподобился такого счастья, что и Хилон, который умер от великой радости на руках своего сына; пусть и он, Герас, умрет на руках своих сыновей, но когда ему исполнится хотя бы сто лет!

Невозможно описать, какой эффект произвела эта здравица, которая вначале, когда кир Кутула заговорил о смерти, повергла всех в смятение, и как все обрадовались, когда в конце здравицы он повернул дело совсем иначе, пожелав Герасу сто лет жизни.

Все были довольны, и валахи, и греки. «Да здравствует кир Кутулис!» — кричали греки, чокаясь с ним; называя его по-гречески «Кутулис», они оказывали ему тем самым особое уважение, как бы вводили его в свой круг. Потому что, мол, во всем он являет собою законченное совершенство, не хватает лишь, чтобы звали его Кутулисом…

Кир Герас поблагодарил и ответил Кутуле в том же духе. Он признает, что радость действительно велика, больше даже, чем радость Хилона. Потому что того обрадовал один только сын, а его, Гераса, порадовали и сыновья, и друзья, и соотечественники, и сограждане, а это, говорит он, величайшее счастье, превосходящее счастье Хилона. И он не пройдет равнодушно мимо этого счастья. Нет, он ясно чувствует, что, познав после всех бед и несчастий, которыми он сыт по горло, такое внимание и участие, он не может, не смеет умереть и проживет еще долго, что он подобен фениксу, который, сгорев, восстает из пепла обновленный, молодой, радующийся новой жизни.

Спустя два-три дня стали поступать письма от соотечественников кир Гераса из других городов и из-за границы — Будапешта, Вены, Триеста, даже из Александрии и Смирны — с выражением соболезнования. Читая их, кир Герас утирает слезы, думая о том, как много людей столь искренне о нем жалеют. Только теперь, когда он «умер», ему стало видно, сколько у него было друзей…

Он распрямился, почувствовал опять волю к жизни, стал интересоваться делами родственников, навещать их и приглашать к себе. Он узнал много новостей, отметил большие перемены как у родственников, так и у друзей, познакомился с детишками.

За несколько лет его отшельнической жизни род кир Гераса значительно приумножился. Перезнакомившись со всеми, он хорошо запомнил лица ребятишек, но никак не мог удержать в памяти имена. Да и нелегко это было: у дочери Любицы двое детей, у Ксенофонта — тоже, у Аристотеля — пятеро, и все мальчики. И каких только не было имен: кроме одного известного, все были какие-то старосербские, какие-то великокняжеские имена, которых кир Герас и не слыхивал на своем веку, сыновей Любицы зовут Бериша и Любиша, у Ксенофонта — Предраг и Ненад, у старшего сына, Аристотеля, — Вышеслав, Градимир, Будимир, Бранислав и Герас. Кто может упомнить все эти имена! Кир Герас не смог бы ни запомнить, ни даже выговорить их, если б и знал, к кому какое относится! Он, правда, пытался, но получалась ерунда: одного назовет Недраг, другого Берибаша. Впрочем, это его совсем не волнует. Он знает, что это его внучата, они знают, что он их дед, и зовут его «дедушка Герас», и этого ему вполне достаточно, а имена… Зачем они ему!

«Дедушкин внучек» или «мой мальчик» — обращался он к любому из них, и этого было довольно, все тотчас отзывались, прямо на удивленье! Окликнет, бывало, одного, назвав его ласковым именем, а они все разом отзываются, бросаются к нему в объятия и кричат: «Дедушка!» Он подхватывает их, говоря: «Ах вы, дедушкины варвары!» — усаживает по двое на колени, принимается ласкать, целовать и выпытывать, кем они будут, когда вырастут, что больше всего любят, и радуется, когда внучата отвечают, что все станут торговцами, компаньонами деда, да еще ктиторами в церкви. Старый Герас млеет от умиления, глаза его наполняются слезами, и радостно ему, что все они, его кровь и плоть, стремятся к его идеалам. Потому что теперь кир Герас — и то и другое, и ктитор и компаньон. Ктитором его единогласно избрали сограждане, отдавая должное его примерному усердию и набожности, а компаньоном он стал у своего сына Милоша. Вон блестит большая вывеска, золотые буквы которой слепят глаза: «Торговля Джерасима (Гераса) Паскалевича и сына Милоша».

Старый, некогда известный Герас Паскалис, так сказать, капитулировал. Наконец-то он махнул рукой и поплыл по течению нового времени, которое понесло с собой многих и многих из его родных и знакомых. «Мир держится на молодых!» И он не будет среди своих белой вороной. Подобно возникшему из пепла фениксу, старый кир Герас Паскалис превратился в нового Джерасима Паскалевича!

Перевод Г. Карпинского.

СВЕТОЛИК РАНКОВИЧ

<