Голова сахара. Сербская классическая сатира и юмор
Шрифт:
«Поручился — плати» — говорит пословица, и она всей тяжестью обрушилась на кир Гераса. Он не мог спасти ни гроша, потому что и те двое, Трнавац и Кожетинац, учинили то же самое, что и Пиносавац, оба стали счетоводами в жениных лавках, и кир Герас, как говорили в городе, увяз по уши… И что еще хуже, это повлекло за собой многие другие выплаты и сильно подорвало финансовое положение кир Гераса в торговом мире.
Все вместе взятое сломило его, уничтожило. Это явилось для него и великим бесчестием в торговом мире, и великим позором перед другими греками. И кто же его обманул! Одна эта мысль повергала его в ужас. Ладно бы его земляк, грек или еврей, беда бы осталась, но без позора! Все греки талантливы и умны, а потому всегда может найтись среди них кто-то умнее его, рассуждал кир Герас, и нет ничего удивительного, если умнейший обманет умного! Точно так же не было бы столь позорно, если бы его обманул еврей: еврей самого черта может обмануть, не то что грека Гераса! Но его обманул серб, мужик,
Все обвиняли и осуждали кир Гераса. Поддержки не было ниоткуда. Даже собственные сыновья не жалели, а только критиковали. Вместо того чтобы утешить, они лишь злили его. Теперь они решили отплатить отцу той же монетой. Как-то вечером кир Герас получил от своих воспитанных и ученых сыновей (помимо каждодневных устных) тяжелый и несправедливый письменный укор. В рамочке над своей кроватью он обнаружил изречение, но не благожелательное изречение Хилона, Фалеса или Питтака, а Вука Караджича{44}, которое гласило:
«Дурная голова ногам покоя не дает!»
ГЛАВА ВОСЬМАЯ,
в которой рассказывается о том, как несчастный кир Герас попал из огня да в полымя, совсем как в стихах поэта Йована Стерии Поповича: «Коль с горы покатишься, судьбе не поперечишь, чему быть, того не миновать!»
Последний выпад легкомысленных и неблагодарных сыновей прямо-таки сразил кир Гераса. Мало разве терпел он убытков, насмешек от чужих, упреков от земляков и соотечественников, страдал от раскаяния, угрызений совести, корил себя, что дождался еще и того, что собственные отпрыски осуждают его и грубо высмеивают. Ледяным холодом повеяло оттуда, откуда он ожидал тепла солнечных лучей.
Много было разговоров между отцом и сыновьями, и чуть не каждый день возникали ссоры. Сыновья упрекали отца за то, что он погубил дело, а он их за то, что они, такие великовозрастные, не способны содержать себя сами. Это повторялось до тех пор, пока и сыновья, потеряв терпение, не покинули его. Они отделились, взяв каждый свою долю; не отвернулся от него только сын Милош да замужняя дочь Любица, которая часто навещала отца.
Невзгоды, однако, на этом не кончились. В скором времени заболела жена кир Гераса, слегла в постель и больше уже не встала. Умерла, оставив его безутешным. То была самая тяжелая потеря для кир Гераса. С этого дня все пошло прахом. Кир Герас затосковал и продал дом. Не мог он больше оставаться там, где все, все напоминало о счастливых днях и его несчастной незабвенной Терпе. Он переселился на другую улицу. Снял лавчонку, а Милоша отпустил «побродяжничать» немного. Да и чем бы он тут пригодился — товару было мало, а зайдут три покупателя, в лавке повернуться негде! Так кир Герас вновь оказался точно в таких же условиях, как сорок лет назад. Он занялся делом и ни о чем и ни о ком больше не думал. Ни с кем не водился — ни с соседями, ни с торговцами, избегал даже своих земляков. Уклонялся от всяких встреч. Знал только свою лавчонку, первым открывал ее и последним закрывал и проводил в ней весь день — с раннего утра до позднего вечера. Постепенно кир Герас стал привыкать к своему новому положению и к новым покупателям. А покупателями его снова, — как сорок лет назад, когда он с божьей помощью начинал торговать, — оказались плотники, цыгане, шерстобиты, пильщики и прочий мастеровой люд. Кир Герас относится к ним с уважением, доверяет им, а они покупают, покупают за наличные и в долг. Наличные он складывает в ящик стола, а долги записывает на клеенке. Клеенка исписана вдоль и поперек — долги мизерные, зато титулы пышные. Столбиком записано:
«Госпожа Дофина — 2 гроша 10 пара; газда Неца, пильщик, — 3 гроша 20 пара; господин Риста, грузчик, — 4 гроша 30 пара; кум Лаза, цыган, — 1 грош 20 пара; госпожа Цана, супруга музыканта, — 6 грошей; Франц, помощник капельмейстера, — 13 грошей наличными».
Трудится кир Герас и находит в труде радость и утешение, не падает духом, да еще передает через людей Милисаву Пиносавацу, что бесчестно добытые деньги впрок не пойдут, принесут несчастье, что лучше быть бедным плотником, чем богатым мошенником. А Милисав, получив такое приветствие, выгораживает себя перед другими и уверяет, что взял свое! И мало еще взял, если вспомнить, как он служил, а кир Герасу, мол, легко: он и сальными свечами может питаться!
Кир Герас держался стоически; его путеводной звездой и в беде оставались все те же великие древние эллины, которые служили, по его убеждению, образцом и примером для людей, а из бессловесных тварей он ставил в пример человеку трудолюбивого муравья и настойчивого майского жука, которые никогда не отчаиваются и не унывают, а, собираясь с силами, в сотый раз начинают все сначала и, конечно, достигают своей цели…
Так и живет старый Герас, в одиночестве, без друзей, без соседей и знакомых. Люди, правда, тянутся к нему, но он упорно избегает их; спросят его, как он поживает, а он легко и просто избавляется от них, выпроваживая за дверь словами: «Богу виднее», или: «Не дай бог хуже, а так еще терпимо…»
Но
и такая жизнь недолго продолжалась! Сыновья давно от него отступились и никогда к нему не заглядывали, но жили они плохо и такое вытворяли, что он согласен был и дальше не видеть их. Правда, в деловых, торговых отношениях они вели себя добропорядочно, с нравственной же стороны ничего не стоили. Оба, вопреки отцовской воле, попирая старинные устои, спутались с неровней: старший с какой-то басурманкой, младший — с певичкой. Казалось бы, одного этого было более чем достаточно для слабых плеч старика. Но жестокая судьба, ополчившаяся на кир Гераса, не удовольствовалась этим, и на него посыпались новые, не менее тяжкие удары… Дошли до него вести об Аристотеле и этой его басурманке. Сказали ему, что он стал дедом, и притом не по порядку — дедом стал раньше, чем свекром! Не успел он оправиться от этого удара, как дошел слух и о младшем сыне. Слух еще более безобразный, еще более позорный. Этот забросил службу и стал кассиром в каком-то кабачке, где выступает его певичка. Сидит у входа за столиком и продает билеты; в разгар представления проверяет у посетителей билеты и скандалит с какими-нибудь любителями даровщинки или со странствующими актерами и указывает на афишу, где ясно было сказано, что входить бесплатно никому не разрешается.Земляки-греки рассказывали обо всем кир Герасу с убитым видом.
Эти новости совсем доконали кир Гераса. Добили его. Живое воображение рисовало ему будущее еще более мрачным и отвратительным… В один прекрасный день он может услышать, что его сын ходит по канату, глотает огонь или делает еще какие-нибудь фокусы, не менее позорные. И он потерял всякую охоту трудиться. Все ему опротивело — и лавка, и товары, и покупатели, и должники. И он вдруг продал лавку одному из своих земляков. Договорившись обо всем, Герас обнял нового хозяина и посоветовал никому не верить, а в долг давать лишь столько, сколько можно мелом записать на клеенке величиной с ладонь. И после этого еще более уединился. Совсем отгородился от жизни, от людей, без которых вполне мог обойтись, потому что имел все, чтобы дотянуть до смерти, которой искренне желал; никому он не докучал, ни у кого не сидел на шее.
И теперь старый кир Герас живет настоящим отшельником. Он снял себе квартиру в верхнем этаже старого трехэтажного турецкого дома на Ялии. Живет один, сам убирает комнату и застилает кровать, сам себе готовит еду. И утешается тем, что греческий мудрец Диоген не пользовался такими удобствами!..
Кир Герас сидит дома в четырех стенах или один бродит по улицам, не заходит ни к кому, кажется, даже никого не замечает, а если кто окликнет его, он испуганно оглянется и рассеянно ответит на приветствие. Ходит, заложив руки за спину, всегда шепчет про себя и смотрит под ноги. Всегда будто что-то ищет, словно потерял дукат. К нему сбегаются дети и, выстроившись сзади, шагают за ним, так же согнувшись и уставившись в землю, — тоже ищут. Долго сопровождают его таким образом, а он и не замечает. Заметив же, набрасывается на них. Разгоняет ребятишек, спрашивает, зачем пристали. А те отвечают, что ищут дукат, который он потерял, и, подняв что-нибудь с земли, допытываются, не его ли эта вещь. Тогда он злится, размахивает руками, топает ногами, ругает их по-гречески и по-сербски, гонит прочь. Дети разбегаются и издали кричат, показывая на кучу лошадиного навоза: «Дяденька, вон они, золотые!»
А он, уже не оборачиваясь, продолжает свой путь, смотрит в землю и поднимает все, что увидит. Подбирает и тащит домой какие-нибудь старые ботинки с дырявыми подметками и широко раскрытыми носками, похожие не на обувь, а скорее на какую-то диковинную морскую рыбу, разинувшую рот; подбирает выброшенную домашнюю туфлю, которая, собственно, уже и не туфля; поднимает пустую спичечную коробку, цветную обертку от папиросной бумаги, банку из-под сардин — все, что когда-то чего-то стоило, тащит домой и складывает в кучу в надежде, что все это когда-нибудь кому-то пригодится. Иногда, запершись в комнате, он долго перебирает подобранные вещи, размышляя о том, кому они принадлежали, — вот эта старая поварешка, эта рваная женская туфля или кружевная перчатка без пальцев; кто брился этой бритвой, футляр от которой он держит сейчас в руках, какая дама носила зонт, остов от которого лежал перед ним, и сколько он стоил, и легко ли было мужу покупать всякую всячину для своей жены. Он все перебирает, рассматривает, раскладывает и сверяет с инвентарным списком — все ли в него внесено.
По воскресеньям кир Герас обычно с утра отправляется в церковь, чаще всего в Ружицу, становится около большого подсвечника и молится богу, следя за свечами, чтобы не искривилась какая, не стала коптить, поправляет их и продолжает шептать молитву. После обедни усаживается на стульчике перед домом, рядом с кучей камней и, перебирая четки, отгоняет собачонок, но с кошками по-прежнему ласков и теперь еще держит в доме кота. Пройдет какой-нибудь знакомый — притворяется, что не видит. Не любит живых, горюет по мертвым и потому не пропускает ни одних похорон, провожая знакомых в последний путь, а по воскресеньям часто отправляется после обеда на кладбище. Ему там нравится. Он обходит могилы старых добрых знакомых, читает надписи надгробий, впадает в тоску, вздыхая, шепчет про себя: «Все, все хорошее — в земле, а плохое и богу не нужно!»