Good Again

— Китнисс, что за хрень у тебя в руках? — выпилил он, не веря собственным глазам.

Я дышала прерывисто, вся во власти адреналина и безумия. Я была будто не в себе. Прежде чем я успела ответить, Пит добрался до парадной двери нашего дома. Он как-то дохромал вниз по лестнице, и теперь держался за косяк, но не имея под рукой чего-то, чтобы поддерживать равновесие, не мог меня преследовать.

— Отдай мне ногу, Китнисс! — орал он. Пит был зол, но мне было плевать. Зато никуда он без ноги не уйдет.

Хеймитч встал как вкопанный, переводя взгляд с меня на Пита и обратно.

— Вы что, издеваетесь? Китнисс, какого лешего ты творишь с его ногой, черт тебя раздери? У тебя что, крыша поехала?

А я уже начала всхлипывать, представив себе какой меня видят сейчас Хеймитч, а теперь и Эффи, которая, заслышав шум, уже бежала по лужайке и глядела на меня с откровенным испугом, словно я была ходячая смерть.

— Да, такое не каждый день увидишь, — пробормотал Хеймитч себе под нос, приближаясь ко мне.

Но в моем нынешнем состоянии я была не в состоянии распознать сарказм в его словах. Я была не в силах говорить, лишь беззвучно хватать ртом стылый воздух, и все мое тело была заметная дрожь.

— Хеймитч, он хотел уйти от меня из-за этого… — я указала на вое разбитое лицо, и из-за моего истерического состояния слова смешались в кучу. — А я сказала, что никуда он не пойдет, но он все равно собирал вещи, и я забрала его ногу, потому что он не может уйти, не может! — я затрясла головой, все происходящее совершенно утратило для меня свой смысл. Я будто бы стояла посредине дикой пустоши, одна, без компаса, без шанса обрести ориентиры, без шанса выжить и спастись. — я без него погибну, Хеймитч, умру, если он уйдет. Ничего не останется, от меня ничего не останется, я просто исчезну. Пожалуйста… — я сграбастала его за лацкан пиджака, не обращая внимания на его обращенный ко мне взгляд, полный недоверия и боли. Я молила Хеймитча взглядом, как будто это он собирался от меня уйти. Без сил я опустилась на заледеневшую траву, сжимая в объятьях протез, и что-то почище обычной тоски навалилось на меня, не давая мне двинуться. — Не ходи. Я сама все сделаю, — прошептала я. У меня не осталось ничего кроме всхлипов и этого его искусственного продолжения, и я вцепилась в него изо всех сил и без конца орошала слезами, словно кровью. Эффи приблизилась и опустилась на землю рядом со мной, мурлыкая мне что-то на ухо.

Не знаю, как ему это удалось, но вдруг и Пит оказался рядом, и в его голосе были слышны его собственные слезы.

— Нет, Китнисс, не надо так, — от этого мне стало только хуже: я начала икать и судорожно хватать ртом воздух, но толком не могла этого сделать. Хеймитч пытался вынуть протез из моих пальцев, но я лишь плотнее прижала его к груди железной хваткой. Никто был не в силах его у меня отнять.

— Китнисс, успокойся. Дыши, дорогая. Ты в обморок грохнешься, если не сделаешь глубокий вдох, — Эффи беспомощно взглянула на Хеймитча. Тот в свою очередь бросил убийственный взгляд на Пита.

— Уйти? Так вот что ты удумал, гений, — зашипел на него Хеймитч.

Пит был уже сам не свой, его голова поникла, рыдания сотрясали все тело, а руки вырывали из почвы пучки жухлой травы. Он смог лишь кивнуть в ответ.

Опустившись рядом со мной на колени, Хеймитч мягко забрал у меня протез. Я пыталась сопротивляться, но он погладил меня по волосам и прошептал на ухо нечто столь успокоительное, что я мгновенно поддалась:

— Давай, солнышко. Отдай мне эту штуковину. Он никуда не уйдет, — я растаяла от его доброты и отпустила протез.

Пит сидел, вцепившись себе в волосы, когда Хеймитч обратился к нему:

— Правильно, мальчик? Ну же, скажи ей, что никуда не уйдешь. Скажи ей, или тебе придется заказывать другую такую славную штуку из Капитолия, — Пит поднял голову, глаза у него были опухшие, на мокром месте.

— Почему?

— Потому что эта окажется вне доступа твоей задницы…

— Хеймитч, так делу не поможешь! — пискнула Эффи.

Наш ментор смерил Пита долгим взглядом, прежде чем бросить ему ногу.

— Надень это и отведи её внутрь. Обращайся с ней как следует, и сделай так, чтобы она больше никогда по твоей вине не оказалась в подобном состоянии. Одно дело, когда у тебя приступ. И совсем другое, когда ты дуришь из-за того, что случилось, пока ты был не в себе.

— Хеймитч… — начал Пит.

— Не желаю ничего слышать, — взревел тот. — Веди себя так, чтобы быть её достойным. Вы вообще-то обручены, если уж на то пошло. Это значит, что вы должны вместе быть в радости и в горе, даже если случается нечто самое ужасное. Отведи ее внутрь. Прямо. Сейчас, — он набрал в грудь воздуха и повернулся к Эффи. — Надо их оставить наедине. У меня еще остался виски, который так тебе понравился в тот раз, принцесса.

Эффи взглянула на нас, не зная куда деть глаза. Но потом позволила себя увести. И я слышала, как она прошептала, пока они шли до дома Хеймитча:

— И что, они всё время так?

— Нет, на самом деле они дурят по очереди, — пробурчал он.

_________________

* В оригинале глава называется «When Bad is The Worst Thing You’ve Ever Seen». Дословно: «Когда плохое — это самое ужасное, что тебе доводилось видеть». Но если это цитата, то источника мне обнаружить не удалось, и я не вижу смысла в буквальном переводе, да и в принципе не люблю громоздкие заголовки.

========== Глава 34: Моя путеводная звезда (POV Пит) ==========

Аннотация автора: Заявка основана на сонете Шекспира: «Мешать соединению двух сердец / я не намерен…» («Let me not to the marriage of true minds / admit impediments…»). Самые ужасные страхи Пита оживают, когда во время приступа он причиняет боль Китнисс. Сможет ли он совладать с последствиями своих душевных травм, чувством вины и осознанием, что может представлять угрозу для любимой? Эту «удаленная сцена» написана для «AO3 Holiday Fic Exchange» по заявке PrissPanem как продолжение истории «Когда случается ужасное».

Я наблюдал за тем, как она украдкой взглянула в зеркало при входе на свой синяк. Кровоподтек спустился ниже, приобретая сине-зеленый оттенок, который напомнил мне о брусках цветного камня, в которые мы играли детьми. Синяк в конце концов исчезнет, в отличие от горького сознания того, что я ей его поставил. Разум потянул меня в иное место, в уединенное подземелье, полное страданий и странных криков, от которых я до сих пор был не в силах до конца укрыться в реальности. Сам я с синяками был знаком весьма близко, так же как с кровотечением и рассеченной кожей. Мы с болью были некогда более чем близки, раскланиваясь с нею в самых мрачных местах, словно закадычные друзья поневоле, вынужденные следовать правилам вежливости.

Мне вовсе не хотелось возобновлять это знакомство, только не здесь, не на коже моей Китнисс. Мне было невыносимо, что боль посмела вторгнуться на гладкую, хотя местами и иссеченную шрамами, поверхность ее нежного тела. Хуже того — на сей раз я был виноват в появлении отвратительных отметин, и это вызывало у меня глубочайшее отвращение к себе. Я еле-еле терпел, чтобы не сбежать подальше, не видеть следов собственной жестокости.

Китнисс настаивала, что я не виноват в том, что причинил ей боль. Она меня выгораживала, как всегда. «Это был не ты. Это был приступ! Я вела себя глупо — надо было оставить тебя одного…» Я пытался уйти от неё для ее же блага — уже складывал вещи и собирался переехать в квартирку над булочной —, но мне не удалось перешагнуть через неодолимое препятствие: ее острое горе оттого, что я ухожу из дому. Это буквально разбило ей сердце, и я был вынужден добавить этот свой поступок к списку всех тех своих деяний, которые причинили ей боль. И в итоге я же оказался эгоистичным чудовищем. Я не мог на самом деле обходиться без нее. Больше не мог.