Хозяйка старой пасеки 2

Стоп. А где и на какие деньги дворник будет покупать письменные принадлежности? Ладно перья, но бумага стоит тридцать змеек за две дюжины листов. Серьезная сумма для крестьянина.

— Сейчас кляксу посадишь, — хихикнула Варенька.

Опомнившись, я отложила перо от греха подальше.

— Задумалась.

Графиня сама — недавняя ученица. Может, подскажет что-то?

— Перья никто не покупает, — пожала плечами она, выслушав меня. — Разумеется, люди нашего круга, у которых есть свои земли. А бумага — это необходимые расходы.

Так, значит, мне нужно еще снабдить перьями и бумагой управляющего. Нелидов, судя по всему, пользовался собственными запасами, но, если придется и дальше писать столько же прошений, надолго ее не хватит.

Эта мысль потянула за собой еще одну. Что на меня нашло утром? Я действительно обиделась, что мне не раскрыли все тайны следствия при одном из подозреваемых? Надо бы сбегать к управляющему, которого я утром попросила передать мои прошения исправнику, да забрать их. Незачем выставлять себя полной дурой.

Будто в ответ на мои мысли, в дверь осторожно постучали. Нелидов, легок на помине.

— Граф велел передать вам. — Он протянул мне письмо.

Не успела!

— Спасибо. — Что еще я могла сказать? — Пожалуйста, в следующий раз напомните мне, что быть посыльным не входит в ваши должностные обязанности.

— Меня это совсем не утруждает, — улыбнулся он. — К тому же вы работаете не покладая рук. Если позволите высказать мое мнение, раз уж сегодня вас оставили без выезда, следовало бы воспользоваться возможностью отдохнуть.

— Я и отдыхаю. — В самом деле, за сегодня я почти ничего и не сделала. — Кстати…

От перьев и бумаги управляющий отказываться не стал. Выслушав про Герасима, сказал:

— Грифельная доска. Ее и носить с собой удобнее, чем бумагу и чернила. — В его голосе промелькнуло удивление. — Неужели ваши учителя ею не пользовались?

Может, и пользовались, но не мои.

— Не помню, чтобы она попадалась мне в доме, — выкрутилась я.

— Я запишу себе купить, когда поеду в город в следующий раз.

Уловив едва заметный вопрос в его интонациях, я кивнула.

— Да, спасибо.

— А пока предложите дворнику сделать церу. Насколько я понимаю, воск у вас есть, сажи тоже достаточно.

Точно! Деревянная дощечка с нанесенным воском и стило — заостренная палочка. Штука древняя как мир и потому простая.

Нелидов откланялся. Я взялась за письмо. Печать украшал лук с тремя наложенными стрелами и языком пламени над ними. Ломать ее не хотелось: предчувствие подсказывало, что ничего хорошего внутри я не найду.

Да что я веду себя как девчонка!

Хрустнул сургуч, я развернула письмо.

' Милостивая государыня Глафира Андреевна!

Имею честь уведомить Ваше благородие о получении Вашего почтенного прошения от сего числа касательно производимого дознания.

Изъясняю, что производство дознания ведется мною в строгом соответствии с предписаниями Устава благочиния и Учреждений для управления губерний.

Согласно означенным установлениям, разглашение обстоятельств, могущих воспрепятствовать обнаружению истины, до окончания следствия не дозволяется. Равным образом сообщение подробностей дела лицам, не причастным к производству оного, противно служебному долгу.

Как только производство по означенному делу достигнет той степени, когда оное может быть предано огласке без ущерба для правосудия и не в противность установлениям, немедленно буду иметь честь довести до сведения Вашего благородия все относящиеся к Вашей особе обстоятельства.

Что же касается права на подачу жалоб, то оное принадлежит всякому рутенскому подданному и может быть осуществлено в любую из вышестоящих инстанций, включая Губернское правление, Палату уголовного суда, Сенат и Собственную Ее Императорского Величества Канцелярию.

С истинным почтением пребываю

Вашего благородия покорнейший слуга

Кирилл Стрельцов, земский исправник'.

Я медленно сложила письмо, борясь с желанием порвать его в клочья. Сама виновата: нечего было пытаться переиграть исправника на поле, где он наверняка опытнее меня. Если перевести этот шедевр канцелярского слога на русский, хватило бы двух предложений. «Я работаю, как закончу — сообщу, что можно. Жалуйтесь хоть папе римскому, хоть в спортлото».

— Глаша? — спросила Варенька. — Что этот будочник тебе написал?

— Ничего. — Мои пальцы, словно против воли, прогладили на столе края письма, усиливая остроту сгибов. — Ничего серьезного.

Вот же…

Но как красиво он меня сделал, зараза этакая!

При этой мысли я рассмеялась.

— Глашенька, я сбегаю за нюхательными солями, — встревожилась девушка.

— Не стоит. — Я улыбнулась ей. — Правда не стоит. Я смеюсь над собой. Он прав, а я здорово сглупила.

— Надеюсь, ты не скажешь ему это? Мужчины должны чувствовать себя немного виноватыми, даже если абсолютно правы.

— Не знаю, кто тебя этому научил, но я с ним не согласна. Разве можно делать человека виноватым ни за что? Разве это справедливо?

— Но тогда ими совершенно невозможно будет управлять!

— Если я захочу кем-нибудь управлять, я прикажу оседлать мне лошадь, — ответила я чуть резче, чем следовало бы. — А с людьми я предпочитаю договариваться. Или хочешь, чтобы я попробовала твою идею на тебе самой?

— Она не моя! — На лице Вареньки огромными буквами читалось: «А меня-то за что?» — Но если договориться не получится?

— Если человек в принципе не способен договариваться, то и незачем иметь с ним дело, только и всего. — Я улыбнулась. — И хватит о высоких материях. Пойдем к Герасиму.

А то кое-кто опять скажет, что я порчу его кузину.

Герасим взял лист бумаги с прописями так осторожно, будто он был сделан из тончайшей золоченой фольги. Положил его на стол, бережно погладив. Посмотрел на меня с сожалением и поводил пальцем по ладони, будто пересчитывая монеты.

— Бумага для тебя дороговата, согласна, — сказала я. — Я закажу грифельную доску при первой же возможности. А пока ты можешь сделать штуку, на каких писали еще несколько тысяч лет назад.