Хроники Ассирии. Син-аххе-риб. Книга четвертая. Урарту

Пыталась ли Агава забыть то, что произошло с ней в доме Шимшона?

Странное дело, но она давно простила и причиненную ей боль, и тот позор, на который ее обрек Арица, вспоминала лишь миг, когда, протрезвев на короткое время, он посмотрел на нее с нежностью и лаской.

Нет, нет! Сначала она проклинала своего обидчика, ненавидела и хотела убить, но потом он стал забираться в нее все глубже и глубже, въедаться в кожу, держать ее за руку, спать с ней в одной постели.

Варда тоже приходил к ней во сне, но совсем иначе. Агава никогда не могла разглядеть его лица: то он стоял среди чистого поля, вырастая из предрассветного тумана, то медленно спускался с горы, не приближаясь к ней ни на шаг, то она слышала среди ночи его голос — Варда звал ее по имени — она пряталась, жалась к кому-то совсем родному, так похожему со спины на брата или отца… А это был Арица. Снова Арица, первый ее мужчина.

Агаве хотелось верить, что ее сын похож на своего отца — сильного и бесстрашного ассирийского воина, молодого, статного, красивого. Ну разве не видно! Тот же нос, высокий лоб, подбородок с ямочкой и, конечно же, глаза! Она даже назвала его в честь отца — маленький Арица.

В первое время, когда Дияла привезла ее на один из своих виноградников и поселила в глиняном бараке вместе с восемью рабынями, Агаве было тяжело и одиноко. Тяжело — потому что трудиться приходилось от зари до зари. Одиноко — потому что она была здесь самая молодая, самая красивая, самая обласканная. В бараке у нее было лучшее место, ее никогда не наказывали, даже разрешали прогулки перед сном к реке, где можно было подолгу сидеть, глядя в черную воду. Обо всем этом распорядилась Сара, старшая из рабынь. Причем по собственной инициативе, смекнув, что Агава представляет для Диялы определенную ценность, поскольку остальных рабынь сюда раньше доставлял приказчик.

Через пять месяцев у худенькой, совсем юной рабыни вдруг округлился животик, и всем стало понятно, что она беременна. Дияла на это известие отреагировала болезненно. Она прекрасно понимала, что этот ребенок может принести еще больший разлад в семью, ведь неизвестно, как посмотрит на это Варда и не решит ли в связи с этим Арица как-то изменить судьбу рабыни. К тому же какая-никакая, а родная кровь.

«И что мне с ней делать?» — вырвалось у Диялы. Рядом стояла Сара. Старая рабыня и посоветовала: «Пускай живет с Азарием. Он добр, не стар, опытен, да и трое детей у него сиротами остались после смерти жены, а главное — тебе полезен».

Земельный надел, на котором вот уже больше двадцати лет трудился Азарий, находился по соседству с виноградником. Но если виноградник Дияла купила за внушительную горсть серебра, то та земля досталась ее семье от наместника за службу Шимшона в царском полку. На участке росли полба, лук, зелень и множество овощей, а еще — с десяток яблонь.

Сам Азарий уже и забыл, что когда-то был свободен. Единственное, о чем он мечтал, — снова увидеть море. Он родился и вырос в одном из небольших приморских городков, расположенном неподалеку от Тира, и запах моря всегда оставался для него самым дорогим на свете. Его отец зарабатывал на жизнь тем, что шил обувь. Когда ассирийцы ворвались в их город, Азарию было всего пятнадцать. Шимшон убил на его глазах отца и изнасиловал мать. Самое сильное воспоминание детства.

Послушавшись совета, Дияла в тот же день пришла к Азарию вместе с Агавой, объявив им обоим, что теперь они будут жить вместе. Хозяйка запретила Азарию бить жену, а также приказала хорошо заботиться о младенце, который скоро появится на свет, пообещала выдавать на его содержание небольшие деньги, чтобы он ни в чем не нуждался.

Дети Азария — две дочери двенадцати и десяти лет и их пятилетний брат — быстро привыкли к Агаве, во всем помогали, но воспринимали ее больше как старшую сестру, нежели как мачеху. Впрочем, молодая женщина этому и не противилась. Азарий был добр к ней, хотя и равнодушен, единственное, что угнетало, — их телесная близость. Мало того, что он почти раздавливал ее, когда ложился сверху, так еще и в постели был с ней ненасытен, груб, и совершенно нечистоплотен.

Агава поправила сыну одеяльце, прислушалась к звукам в соседней комнате, где спали дети Азария, к сильному ветру снаружи, и, закрыв глаза всего на мгновение, тотчас задремала. Ей снова приснился Арица…

Очнулась она оттого, что Азарий тряс ее за плечо:

— Агава! Проснись!

Молодая женщина от неожиданности едва не упала с валуна, на котором спала, и увидела пустую кроватку.

— О боги! — вскрикнула она.

— Да не переживай ты, — успокоил ее Азарий. — Я отнес малыша госпоже. Она снаружи. Хочет тебя видеть. Приехала, едва солнце встало.

Агава успокоилась, только когда увидела Диялу с ее Арицей на руках. Госпожа сидела на небольшой скамье под яблоней и ворковала с ребенком, как будто он был ее собственным. Впрочем, мать она встретила иначе — окинула суровым взглядом и сухо сказала:

— Подойди сюда.

Приблизившись, Агава низко поклонилась. В последний раз они виделись три месяца назад, с тех пор рабыня почернела лицом и похудела. Дияла же, напротив, раздалась в бедрах, стала шире в плечах, располнела в груди. Теперь она одевалась словно жена сановника: длинное в оборках дорогое платье, на груди массивная пектораль из серебра, перевязь, расшитая золотыми нитками, спускалась ниже пояса шнурами с кисточками, голову покрывала легкая накидка, перехваченная пестрой лентой.

«Не кормит он ее, что ли? — с неудовольствием подумала хозяйка об Азарии. — Одни кости. И что мои братья в ней нашли?»

— Присядь, — неожиданно смилостивилась Дияла, пододвигаясь на скамье.

Агава повиновалась.

Помолчали. Рабыня боялась даже дышать в присутствии хозяйки.

— Как он ест?

— Хорошо. Иногда даже молока не хватает.

Дияла со скепсисом посмотрела на небольшую грудь кормящей матери, усмехнулась и о чем-то задумалась.

Потом как-то совсем по-дружески высунула из-под платья ножку, обутую в сандалию из кожи белого носорога, и похвастала:

— Смотри, мужа твоего работа, только что надела, — и сразу осеклась, не потому что заговорила с рабыней как с равной или уронила свое достоинство, а потому что назвала Азария ее мужем.

— Моя госпожа, они очень тебя красят, — ответила Агава.

Но Дияла уже вспомнила, зачем приехала, и поэтому нахмурилась:

— Тебе придется поехать со мной. Варда хочет тебя видеть… Сына ты оставишь здесь.

— Да, моя госпожа, — голос рабыни дрогнул. — Я вернусь? Я ведь вернусь?

Думала ли она, что будет умолять госпожу оставить ее в этом нелюбимом доме? Лишь бы не расставаться с сыном.

— Боюсь, нет. Очень скоро ты станешь женой Варды…

Увидев, что по щекам Агавы потекли слезы, Дияла смягчилась.

— Кто знает, может быть, настанет время, когда ты заберешь маленького Арицу к себе и он будет жить в нашем доме в Ниневии, там, где ему и подобает.

Сборы были недолгими, вещей никаких не брали. Азарий воспринял отъезд Агавы так же равнодушно, как и встречу с ней, покорно склонил голову, старался не смотреть жене в глаза, обещал заботиться о сыне.

— Вернусь в Ниневию — пришлю тебе кормилицу, она поможет тебе с маленьким Арицей, — предупредила госпожа. — Ну а захочешь — станет тебе женой вместо Агавы.

Потом Дияла посадила будущую невестку на повозку, которой сама и управляла, и поехала в город, думая о том, что этой никудышней девчонке, как бы там ни было, очень повезло.

Путь в Ниневию был не близкий — если не спеша, то часа три. И все это время они молчали. Только когда показались сиятельные стены столицы Ассирии, напомнившие Дияле, что скоро они будут дома, она принялась с горечью и с болью в голосе давать наставления, попутно объясняя, с чем связан ее внезапный приезд:

— Ты зла ни на кого не держи. В жизни всякое бывает… Знаю, несладко тебе пришлось, но все лучше, чем под забором как собаке. Брата хоть помнишь? Варду моего? Он ведь еще прошлой осенью вернулся с обозом раненых из Табала. Стрела ему в шею вошла. Вроде и вытащили стрелу, и обещали его на ноги скоро поставить — куда там. Гнить стал заживо. Не может ни говорить, ни есть толком. Только жестами с ним и общаемся.