Игрушка

36 Потом, а он рассказывал ей о Добролюбове: "Всего 26 лет довелось прожить человеку, а всё-таки успел сказать своё слово. Вот ты говоришь, что хам пришёл в России к власти. А он встал на сторону этого хама уже в 1857 году. Уже тогда он говорил, что расколот народ на кучку дармоедов, которые властвуют, управляют, судят, поучают и на тех, кто пашет, строит, защищает от внешнего врага этих дармоедов. И обе эти половины враждебно смотрят друг на друга. Уже тогда нужно было всем бросить свои эгоистичные делишки и искать пути к примирению - заняться главным делом. А эта кучка купалась в роскоши, не понимая, что личное благо не может быть вне блага общего".

"А кем был этот Добролюбов? Сам-то чем занимался?" - перебила его эмоциональную речь своим вопросом Людмила.

Григорий Лукьянович осёкся, как будто очнулся от какого-то наваждения. Разгоревшийся было в глазах огонь борьбы потух, сменившись ровным тёплым светом доброты и ласки.

"Да он, Люсенька, писателем был; критиком-публицистом. Писал отзывы по прочитанным им литературным произведениям. Иногда и сам писал прозу - рассказы", - ответил он, нежно поглаживая Людмилу по голой руке.

"О, ты бы видела, что писал этот человек прямо, открытым текстом!" Чарнота взял со стола один том. Открыл его на заложенной странице и прочёл: "Уничтожение дармоедов и возвеличение труда - вот постоянные 37тенденции истории". И, закрыв книгу, от себя добавил:

"Уже тогда он одну половину звал к топору против другой и в 1917 году - это свершилось".

"Такое говорил, и как же его не посадили?" - тихо спросила Людмила.

"Не успели, наверное", - не сразу ответил Чарнота.

"Вот и Александра Сергеевича нужно было сажать".
– лукаво посмотрел на Людмилу Чарнота.

"Кого? Пушкина, что ли?" - удивилась Людмила, - его то за что?"

"А вот за что.
– Чарнота вышел на середину комнаты и продекламировал:

"Мы добрых граждан позабавим

И у позорного столпа

Кишкой последнего попа

Последнего царя удавим".

Людмила от удивления открыла рот. Некоторое мгновение всматривалась в хитрое лицо Чарноты, а потом сказала: "Да Пушкин ли это?!"

"Кто же ещё. Датировано 1819 годом. Автору - 20 лет. Слышишь музыку стиха? Он это. Больше так никто не мог написать".

"Музыка... тут людей собираются убивать, а он о музыке говорит", - возмутилась Людмила.

"Убивать он их собирался, видимо, за то, что они убивали, а тех, кто только протестовал, тоже посылали умирать в тьму-таракань. 38Чернышевского на 20 лет упрятали за Полярный круг".
– Чарнота бы и дальше продолжал приводить аргументы, но Людмила остановила его вопросом.

"Откуда ты взял эти стихи?" - спросила она.

"Библиотека Сорбонны открыта для всех. Но вернёмся к Добролюбову", - сказав это, Григорий Лукьянович подошёл к столу и вновь взял томик в руки.

"А вот ещё, - и он, повысив голос, прочёл, - "Дармоедство прячется под покровом капитала". Это он камень в буржуйский народ бросил. Видела вчера демонстрацию. Вот этот камень и вложил Карл Маркс в руки наших революционеров. А кто такие революционеры? Да, прежде всего, это разрушители. В государственности России рушить нужно было много, но не всё. А революционеры - это особые люди. И особенность этих людей в том, что они революцию сделали своей профессией. А что такое революция? А революция - это катастрофа. Вот и получается, что революционеры - это специалисты по производству катастроф. Кому из нормальных народов нужны такие специалисты? России оказались нужны! Значит, мы в чём-то не нормальны".

Глаза Чарноты стали вновь загораться бешеным огнём. Она взяла его руку, поднесла к губам и поцеловала в тыльную сторону ладони.

"Ах, Люсенька, как тошно сознавать, что и я, и мои родители ведь и были же теми дармоедами", - тихо сказал он, обняв женщину и прижав её к себе.

39 "Ну, какой же ты дармоед. Вон руки какие у тебя мозолистые", - сказала она, продолжая держать руку Чарноты в своих руках.

"Это нужда заставила, а так я точно знаю - пил бы, кутил, по бабам таскался, а в конце так и издох бы слепым, старым котёнком. Я вот никак не пойму: откуда таким зрячим Добролюбов-то родился?"

Он вновь открыл на закладке книгу и прочёл: "От идеи своего народа и государства, человек, не останавливающийся в своём развитии, возвышается посредством чужих народностей до идеи и государства вообще, и, наконец, постигает отвлечённую идею человечества".

"Может меня не тому учили. Ведь не знаю же я что делать, не понимаю. Вижу, что ничерта хорошего у этих большевиков не выйдет, а что взамен - не знаю".

Он отложил книгу, поскрёб ногтём пальца правой руки по людмилиной коленке и с грустью в голосе тихо сказал: "Не постиг я идею человечества. И Маркс не постиг или ошибся, постигая её. Ну как можно отдавать власть кому-то над кем-то. Пусть этот кто-то и трудяга, самый нужный элемент человечества. Ведь как только этот элемент власть понюхает - тут же чёрт знает что с ним может случиться".

Он поднёс к глазам книгу, которую опять взял в руки, когда говорил, и прочёл: "Роскошь - главное проявление общественной безнравственности".

Не думаю я, чтобы человек смог устоять перед такими соблазнами. Не устоит и этот самый гегемон. Скурвится, как есть скурвится".

40 Он захлопнул книгу и бросил её на стол. Она всей плоскостью упала на стол и потому раздался довольно-таки громкий, похожий на выстрел, хлопок.

"Хотя посмотрим, посмотрим, Люсенька, вот вернёмся на родину и посмотрим".

"Вернёмся на родину, - повторила слова Чарноты Людмила, - вернёмся и что?"

У Григория Лукьяновича в глазах загорелись уже знакомые огоньки:

"Как это ЧТО? Да то, что родину нашу спасать надо!"

"И ты знаешь как?
– Жёстко поставила вопрос Людмила.
– Зачем мы поедем туда, если даже не знаем что делать там будем?" - продолжала наступать Людмила.

Чарнота упёрся локтями в стол, обхватил свою голову руками и почти простонал: "Да, Люсенька, не знаем".
– Помолчал, затем поднял голову. Тоска в его глазах сменилась упрямстсвом и он громко сказал:

"Не знаем, так узнаем! Думать надо, Люська, думать! И ехать надо!"

Но Людмила не унималась: "А думать Григорий, удобней здесь".

"В неудобном положении лучше думается", - успел вставить Чарнота прежде, чем Людмила докончила фразу.

"Вот давай здесь что-то вместе выдумаем, а уж тогда и поедем. Впрочем, я бы послушала - что там за список ты составил".

41 Григорий Лукьянович тяжело поднялся со стула и стал рыться в бумагах на столе. Наконец он нашёл листок жёлтой бумаги, на котором карандашом было что-то написано.