Игрушка

"Пожалуйста, вот, - сказал он. Вновь сел на стул, помолчал и начал читать: "Первое" - громко произнёс он.

"Потише, Гриня, потише. Нам здесь митинговать незачем", - мягко попросила Людмила.

"Первое, - уже значительно тише повторил Чарнота, - продаётся всё, что можно продать своего. Второе, переселяемся в гостиницу, полностью рассчитавшись с хозяевами жилья. Третье, закупаем одежду, соответствующую нашей задаче; болотные сапоги - обязательно. Будем переходить границу нелегально. Район - Карельский перешеек. Проезд до туда нам обеспечат: мне бесплатно, а за тебя придётся платить. Маршрут: Париж - Берлин- Гамбург -Стокгольм- Гельсингфорс -Петроград; теперь они его назвали Ленинградом. От Парижа до Гамбурга через Берлин - на поезде; от Гамбурга до Гельсингфорса через Стокгольм - морем. От Гельсингфорса до границы - на машине или лошадях (что подадут), а там - пешком до посёлка Lempaala, русские его называют Лемболово. От Лемболова до Петрограда уже точно - на лошадях верхом Последний участок очень трудный и опасный, но меня заверили, что проводники будут надёжные".

"Кто тебя заверил?" - спросила Людмила.

42 "Наши политические эмигранты здесь - в Париже. Они мне дают пакет. Я его в Петрограде должен буду передать одному человеку. За эту работу они оплачивают мне дорогу и проведут по всему маршруту".

"Ой, Гришенька, тут очень здорово подумать нужно. Что это за пакет? Поймают нас с ним и - расстреляют сразу", - сказала Людмила.

"Расстреляют..., не расстреляют..., а если уж попадёмся на границе с пакетом или без...
– мало нам не будет, в любом случае. Риск есть и большой..., но без риска - никак. Да и свой револьвер я с собой беру", - медленно, тяжело подбирая слова, ответил Чарнота.

"А что в пакете-то будет?" - спросила Людмила.

"Не знаю, но пакет сказали не распечатывать; так и передать",- ответил Чарнота.

В комнате воцарилось молчание. Молчание прервала Людмила. "Пойдём-ка, Гришенька, поедим где-нибудь".

Они вышли из дома. Было тепло, тихо, солнечно. Апрельский день в разгаре. Весна в Париже - время благостное. Зелень, цветы в кадках, вазах, вазонах у каждого ресторанчика, бара, кафе, "Бистро", на прилавках цветочных магазинов. Они вышли к скверу, ограждённому старинной чугунной решёткой. Квадратные колонны в человеческий рост, решётки соединялись между собой фигурами напоминающими не то человеческое сердце, не то щит воина. Однако, ажурные железные плетения внутри щитов ничем о войне не напоминали: причудливые завитушки заканчивающиеся чугунными розочками, силуэты ваз для цветов, 43а над ними круги, похожие на солнце с лучами или - на корабельные штурвалы с ручками для их вращения. Посредине сквера стоял могучий столетний дуб, а около него - мраморная скульптурная композиция на круглом гранитном постаменте. Композиция представляла группу молодых парижанок в кринолинах и кокетливых шляпках. Два французских малыша развлекались тем, что, присоединившись к скульптурной группе, пытались разглядеть и пощупать детали одежды мраморных дам.

Чарнота с Людмилой подручку пересекли сквер и скоро уже сидели на плетёных креслах за столиком ближайшего ресторанчика.

Когда официант принёс на десерт мороженое в двух маленьких вазочках, Людмила заговорила:

"Есть у меня, Гриня, идея. Что если мы с тобою в Россию будем пробираться разными путями".

"Как это?" - встрепенулся Григорий Лукьянович.

"Был у меня хороший, щедрый клиент из наших - русских. Он в посольстве нашем, точнее - советском, работает каким-то секретарём. Что если мне к нему обратиться и сказать, что я хочу вернуться в Россию. Уж очень он был со мной ласков, предупредителен. Я думаю влюбился он в меня. Вдруг поможет".

Чарнота внимательно слушал. Видно было, как напряжённо он обдумывает каждое, сказанное Людмилой, слово.

"Очень хорошо, если бы получилось", - сказал он, когда Людмила замолчала и вопросительно взглянула на него.

44 "Я был бы счастлив. И душа не болела бы за тебя. Чёрт его знает - что там нас ждёт - в этих карельских лесах, Люсенька. Только вот как мы с тобой в России встретимся?"

"Да очень просто, - оживилась Людмила. Для неё было неожиданностью столь скорое принятие Чарнотой её предложения. Он, конечно, понимал с помощью какого "оружия" будет добиваться своего от этого красного, его возлюбленная. Однако, мудрость сорокалетнего мужчины, пережившего и передумавшего столько, что на все сто лет хватило бы; эта мудрость помогла справиться с инстинктом собственника, шевельнувшегося в нём как только в воображении возникла сцена встречи Людмилы с этим краснопузым.

"Старшая сестра у меня, Гришенька, в Москве живёт на Арбате. Точный адрес я тебе потом дам. Вот у неё и встретимся".

"А куда Мракобесика денешь?" - уже весело спросил Чарнота.

"А с этим проблем не будет. Одна моя подружка, ну прямо влюбилась в него. И он к ней лезет - понравились они друг другу. Я уж ревновать начала. Ну, что делать: бывают в жизни огорчения. Придётся мне с моим рыжиком расстаться", - попыталась также весело ответить ему Людмила.

На следующее утро Чарнота отправился на переговоры со спонсорами, обеспечивающими его возвращение на родину, а Людмила - в Мулен-Руж, готовиться к вечернему выступлению.

– ---------------------------------

В 1926 году политическая эмиграция из России была многоликой. Париж принимал всех. Интересней всего Чарноте было встречаться и 45беседовать с, так называемыми, левыми: социалистами-революционерами, трудовиками и коммунистами. Первые и вторые его интересовали потому, что пытались выражать чаяния самого большого по численности общественного класса России - крестьянства; последние - как победители. Остальных он считал шушерой и они его не интересовали. Монархисты же - вообще его раздражали своей эгоистичной тупостью. Ясно же было, что для России возврата к монархии быть не может. "Диктатура будет, иначе России не выжить в переходный период, - думал Чарнота, - а вот монархии - не бывать".

Ближе всех Чарнота сошёлся с коммунистом Ганопольским. Это был мудрый полуеврей. К моменту знакомства Чарноты с Ганопольским тот уже стал отходить от коммунизма Маркса или, "пролетарского коммунизма", как любили именовать это политическое направление его адепты. На вопрос Чарноты: "Почему он не прибивается ни к какому течению"? Тот отвечал:

"Уж лучше - ни к какому, чем к ошибочному. Это зверьё сбивается в стаю, чтобы выжить, а у человека - иначе. Человек объединяется с себе подобными чтобы дело делать, - разъяснял он свою позицию Григорию Лукьяновичу.

– Нет пока в мире общественной теории, которая бы при переходе к практике не менялась. Вот коммунисты в России, после смерти их вождя Ленина, превращаются в стадо обезумевших быков. Того и гляди начнут вспарывать друг другу животы. Я почему уехал из России? Да потому, что увидел, что борцы за дело рабочего класса очень быстро перерождаются в борцов за власть и привилегии. Сейчас идёт там драка, 46пока теоретическая, между большевиками и меньшевиками или меньшевистами, как их Ленин называл. Как ты думаешь, кто победит?- спросил, но не дожидаясь ответа, продолжил.
– Конечно, победят те, кто меньше обременён моралью. Победит тот, кто никого не будет щадить: ни своих, ни чужих. Нападать всегда легче, сдерживать нападение трудней. Защищающийся ждёт, а нападающий действует; сила за вторым. Вот большевики кричат: давай строить социализм, а меньшевики - давай подождём. Ясно, что вторые проигрывают. Активные люди встанут на сторону большевиков, ибо те дело делать предлагают, а так как в России активных много, а политически грамотных мало, то и получится подавляющий перевес на стороне большевиков, ибо те дело делают. Мы - меньшевики им говорили: угробите и себя, и страну, а они: посмотрим, мол. Вот хотят социализм строить во враждебном окружении. Значит, нужно будет и строить, и воевать одновременно. В войне нужен командир, и здесь у большевиков фора. Троцкий лезет в диктаторы, а Сталин - в любимые вожди. И Ленин второму дорожку уже проложил. Сам в мавзолей лёг, для нашего народа хоть и необычно - не по христиански, а всё-таки религиозно заманчиво: как это - умер, а "живее всех живых"? Да так: вот сходи и посмотри на него; через год после смерти можешь посмотреть, через два, три - десять. Когда молиться начнёшь: через год, два, десять...
– не важно; когда-нибудь начнёшь, или уже начал. Ясно и то, что продолжателем дела должен быть Сталин. Ленин-Сталин теперь для активного россиянина это одно лицо. И я не сомневаюсь - грузин победит еврея, страна-то антисемитская. А чтоб 47закрепить свою победу Сталин ни перед чем не остановится. Попомнишь меня - полетят головы, очень скоро полетят".

Чарнота вспоминал этот разговор, когда ехал на окраину Парижа. Вышел на конечной станции метро, взял извозчика, сел в его коляску, назвал адрес и вновь погрузился в воспоминания. Михаил Борисович Ганопольский любил по-рассуждать вслух:

"Вот послушай, Григорий Лукьянович, - обращался он к Чарноте и затем уже долго не умолкал. Прагматик, неоднократно сидевший в царских тюрьмах, он хорошо усвоил урок Великой Французской Революции: "Революция - это мать, пожирающая своих детей". И именно это правило заставило его позаботиться о своём эмигрантском будущем. Открытый на него, в одном из парижских банков Ротшильда счёт, ещё в 1897 году, оставался за ним закреплённым и после революции, как, впрочем, и за многими функционерами РСДРП. Пятьсот тысяч франков теперь позволяли ему жить безбедно в пригороде Парижа в своём домике с небольшим садиком.

Конь шёл аллюром. Коляска на хороших рессорах с резиновыми шинами на колёсах мерно покачивала пассажира. Чарнота вспоминал их разговор в последнюю встречу.

"Вот вы военный, - говорил Ганопольский, взяв Чарноту за пуговицу пальто, - и, конечно, понимаете значение дисциплины в армии в военное время.
– Чарнота утвердительно кивнул.
– Вот и все нормальные взрослые люди это понимают. Есть приказ - его надо исполнять. Я командир - я отдаю приказы, ты подчиняешься и исполняешь их. Ты командир - я тебе 48подчиняюсь. Всё понятно любому. А если война, то начальник тебя и на смерть может послать. Вот именно военные условия, военную организацию большевики и используют. Самый умный нижний чин ничего не сможет поделать с начальником - дураком. Ну, если только в бою - пулю ему в спину. А если главнокомандующий дурак? Ведь он в атаку не ходит, и у него охрана. Вот и получается: пока этот дурак всю армию ни положит, его открыто дураком не назовёшь. Сталин будет начальником всей страны, хоть и дурак. И вот пока он страну не угробит - он неподсуден. Нет над ним начальника, даже мистического, ибо он неверующий. Мумия Ленина у него "начальник", а этим начальником можно крутить как угодно. Я с ним пообщался и знаю его. Власть абсолютная - вот что ему нужно. Петра первого, а больше Ивана Васильевича Грозного уважает - кумиры они для него. А марксизм - так, средство для достижения абсолютной власти. Хоть он, конечно, в этом и сам себе не признаётся, а я его видел в деле: он не исполнитель, он начальник. В другом качестве он себя не представляет. Воевать он готов, но воевать, как начальник - чужими руками. В этом весь Коба. Ну, а дорвётся до власти, - он себя покажет. Люди для него материал, средство, кирпичики, винтики его паровой машины. Кирпичи в топке, а винтики в механической части - он их менять будет не задумываясь. Все старые винтики и кирпичики - обречены. Я это понял, потому здесь и прохлаждаюсь. Вот книгу пишу, мемуары. Тем и живу".

49 Воспоминания захлестнули Чарноту. Тем временем коляска подкатила к небольшому увитому плющом одноэтажному особняку. Хозяин вышел встречать гостя.

Михаил Борисович Ганопольский, в свои 66 лет, выглядел глубоким, но ещё крепким стариком. Высокий, худой, облысевший он отпустил бороду и это скрадывало недостаток волос на голове. Тёмное, морщинистое лицо с близко поставленными глазами смотрели на Чарноту ласково. Ему нравился этот раскаявшийся молодой русский генерал; храбрец и умница, который хоть и годился ему в сыновья, но не уступал в знаниях и начитанности; кроме того, за счёт природного ума и тяги к знаниям быстро догонял старика в способности здраво судить о действительности. Чарнота слабо знал только историю русского революционного движения. И Михаил Борисович помогал ему ликвидировать этот пробел в образовании.