Императрица Мария. Восставшая из могилы

Утром Николай проснулся, когда Катюха стала дергать его за ногу.

– Вставайте, гулеванчики, снедать надо и ехать! Батя уж коробку запрягат!

Николай с Машей кубарем слетели с повети и бросились в избу, застав там общую суету. Маша залилась краской под взглядами девчонок. Пелагея Кузьминична только вздохнула.

– Одевайся, вона под образами твое. А ты выдь пока, – сказала она сыну.

– Я ж раздетый, застужусь!

– Ниче, не застудишься! Катюха, кинь ему шмутки!

Машу одевали общими усилиями. Она ожидала увидеть деревенский сарафан, но и у нее, и у Кати вещи были городские. Когда Пелагея Кузьминична протянула ей белые чесучовые панталоны, Маша засомневалась: Катя надевала свое, а она – чужое.

– Бери, – сказала Пелагея Кузьминична, – не боись, все стираное. Бери, холодат уже, заболешь, че Кольше делать?

За панталонами последовали чулки, рубашка, нижняя юбка и длинный, до пояса, лифчик с костяными пуговичками. Маша поморщилась – лифчик был тесноват, а кроме того, он как-то уж слишком приподнял ее и без того высокую грудь.

– Не надо, – сказала Катюха, – и дышать будет легче. Я тоже не надеваю.

А остальное Маше понравилось и подошло хорошо. Темно-синяя шерстяная юбка и кофта с баской такого же цвета со стоячим воротничком. Этот костюм Катя назвала «парочкой», а свой, из темно– серой шерстяной юбки и голубой ситцевой кофты, – «парой».

– Это же городская одежда, – удивилась Маша, натягивая кожаные ботинки, обыкновенные, со шнуровкой и резиновыми вставками по бокам. Подобные она носила и в той, другой жизни, только были они куда лучшего качества.

– Ну да, – согласилась Катя, – у нас все так одеваются. До города-то шестнадцать верст.

– А я и вовсе городская, – улыбнулась Пелагея Кузьминична, – с Ниж-Исетского поселка. Я по-деревенски и не одевалась никогда. У нас в Коптяках бабы сарафан летом носют в жару, да девки в них бегат. Снедать идите, хватит расфуфыриваться!

Стукнув дверью, в горницу зашел Николай. Таким Маша его еще не видела. В косоворотке, брюках, заправленных в сапоги, и пиджаке он стал как-то солиднее и даже старше.

Быстро поели, выпили молока.

– Ну что, давайте прощаться! – Николай застегивал бушлат

Маша обняла Пелагею Кузьминичну и, целуя ее, проговорила:

– Спасибо, спасибо вам за все, дорогая моя Пелагея Кузьминична! Мама! Я никогда этого не забуду!

Пелагея, плача, обнимала девушку.

– Помоги тебе Господь, дочка! Береги себя! Дай я тебе платочек-то поправлю, а то ушки застудишь, холодат.

Провожая брата и сестру, заплакали мелкие.

– Ну, потоп счас буде! – рявкнул отец и хлопнул дверью.

За ним с узелками, набитыми снедью, потянулись остальные. В серой мгле рассвета все явственнее становились очертания построек. Скрипя, отворились створки ворот, телега медленно выехала со двора. Маша ахнула – вся деревня была на улице! Мужики и бабы стояли у своих дворов. Мужики, стащив картузы, кланялись, бабы крестили Машу и шептали:

– Спаси тебя Господь, царевна!

То одна, то другая подбегали к телеге и совали в руки Катюхи свертки и корзинки.

– Та есть у нас все! – пробовала сопротивляться Катя.

– Ниче! Запас карман не тянет! – буркнула в ответ Павла Дубинина, засовывая в Катюхин узел шматок сала.

К телеге подошла молодая баба с ребенком на руках.

– Благослови дочку, царевна!

Маша перекрестила ребенка и поцеловала его в лобик.

– Благодарствую, спаси тебя Господь! – кланялась баба.

Телега выехала за околицу.

– Они что, все знали? – Машины глаза были полны слез.

– Ну да! – удивилась Катюха. – Деревня-то маленькая, все всё знат. А ты думала, откуда сало? Мы-то кабанчика еще в прошлом годе забили. То тетя Павла да Настя Швейкина давали. А рыба? Кольша-то вона пару раз рыбачил. Мурзинские рыбу давали.

– Господи, и Мурзинка все знала?

– Все знали, че Кольша царевну на заимке прячет, – засмеялась Катюха.

– И не выдали?

– У нас своих не выдают, – важно заявила Катюха.

– Но я же не своя!

– Как не своя? Ты Кольшина! – Увидев, как покраснела Маша, Катюха сообразила, что сболтнула лишнего при отце, и поправилась: – Ну, тебя же Кольша прятал. Тебя выдат, его выдат, меня, маму, всех! Не, в Коптяках так не принято! Мы – кержаки!

– Какие же вы кержаки? – засмеялась Маша. – Просто православные.

– Кержаки, – уперлась Катюха.

Маша расхохоталась, обняла девушку и расцеловала ее.

Когда проезжали сверток на Ганину Яму, Катюха открыла было рот, но, встретив сердитый взгляд брата, закрыла его обратно.

«Не нужно Маше ничего говорить, – подумал Николай, – чего бередить зря».

Как будто прочитав мысли сына, отец одобрительно кивнул.

Когда коробка, миновав горнозаводскую линию, стала спускаться в Поросенков лог, Николай стал оглядываться по сторонам, сравнивая это место с тем, каким он его видел в XXI веке. Узнать его было трудно.

Колеса, перестав чавкать по грязи, застучали по бревнам.

– Надо же, гать новую положили, – буркнул отец.

У Николая перехватило дыхание.

«Это же тот самый мостик из шпал, – подумал он, – а под ним – могила!»

Маша, до этого негромко болтавшая с Катюхой, внезапно замолчала и помрачнела, как будто что-то почувствовала. Но и тут Николай ничего ей не сказал, скорее наоборот, постарался придать своему лицу самый беззаботный вид.

Ехали не торопясь и часа через четыре, краем проехав Верх-Исетский заводской поселок, въехали в город. Тут Николай напрягся, но отец, верно рассудив, что соваться в центр нечего, свернул на Московскую, а потом по Северной улице объехал кругом. Увидев вокзал, Николай немного растерялся – в его совмещенном сознании здание выглядело несколько иначе, более помпезно, с колоннами. Правда, он тут же вспомнил, что таким вокзал стал только в конце 40-х годов, а сейчас он выглядел так, как ему и положено было выглядеть.

Отец не стал подвозить их к самому вокзалу, а высадил у чахлого скверика на площади. Попрощались быстро, все уже было сказано раньше. Маша опять поцеловала отца, снова вогнав его в смущение. Пробурчав что-то нечленораздельное, он махнул рукой и уехал.

Оставив своих спутниц в сквере, Николай пошел на вокзал узнавать, что и как. Вернулся быстро, встревоженный.

– Ничего хорошего. Расписания нет, поезда уходят по готовности. Кассы закрыты. Говорят, что билеты начинают продавать за час. А там уже толпа. Мест мало, потому что много народа сажают по разным предписаниям. С другой стороны, если внаглую пролезть, то никто уже не выгонит.

– А билеты проверяют?

– А бог его знает! Вот, боюсь, документы будут проверять, и не раз. Я только что едва от патруля свинтил.

– Что сделал? – не поняла Маша.

– Да спрятался, заскочил в какую-то подсобку.

– Так нам и здеся нельзя! – забеспокоилась Катюха.

– Конечно, торчим здесь, как три тополя на Плющихе.

– Какой Плющихе? – не поняла Катюха.

– Это улица такая в Москве, кажется, – хмыкнула Маша, – а при чем тут тополя, и я не знаю.

Помолчали. Николай усиленно соображал, куда бы скрыться, чтобы не попасться на глаза патрулю. Молодой парень явно призывного возраста был бы остановлен однозначно. Всех документов у него было одно демобилизационное предписание. Ну а кроме того, его искали. Что касается девушек, то у них не было вообще никаких документов.