Императрица Мария. Восставшая из могилы

В комнате стояла мертвая тишина. Машин голос звучал внешне спокойно, да и сама она была спокойной. Только Николаю, сидевшему чуть сбоку от нее, было видно, как у Маши дрожат губы.

«Девочка моя, – с нежностью подумал он, – крепись!»

– Я помню, что две пули сразу попали в грудь папа?, – продолжала Маша, – помню, как упала мама?, как пуля попала в голову Алеше. Как кричала Анастасия. Я пыталась открыть дверь. Там была какая-то боковая дверь. Потом я почувствовала сильные удары в руку и в бок. Было очень больно! А потом наступила темнота. Больше я ничего не помню. Когда я открыла глаза, то увидела лицо Николая Петровича Мезенцева. Я думаю, что дальше вам нужно выслушать его как непосредственного участника событий.

– Как это участника? – вскинулся Колчак. – Он что, служил у красных? Участвовал в этой расправе?

Колчак и остальные посмотрели на Николая примерно как Ленин на буржуазию!

– Господа! – Маша подняла руку, призывая к вниманию. – Да, Николай Петрович служил у большевиков, охранял дом, где нас содержали. Но вы должны поклясться мне, что с его головы не упадет ни один волос! Свою службу большевикам он с лихвой искупил своими дальнейшими поступками!

– Давай, кавалер, рассказывай, – велел Болдырев.

Николай встал, одернул пиджак и, вздохнув, рассказал, как и почему он попал в Отряд особого назначения, как осуществлялась охрана дома, как он заступил на пост ночью 17 июля и все, что произошло потом. Без особых подробностей, разумеется.

По ходу повествования ему задавали вопросы, что-то уточняли. В том числе и Маша, поскольку выяснилось, что о событиях дня 17 июля Николай ей не рассказывал. Впрочем, вопрос она задала всего один. Когда речь пошла о дороге на Коптяки, о свертке на Ганину Яму, Маша вдруг спросила:

– Позвольте, Николай, мы проезжали этот сверток третьего дня, когда ехали из Коптяков в город?

– Проезжали.

– Почему вы не сказали? – Николая обжег вопросительный и одновременно обиженный взгляд Машкиных «блюдец».

– Зачем, Мария Николаевна? Мы торопились, да и не время было. Что бы это изменило-то? Никуда эта треклятая Ганина Яма от вас не денется.

Маша еще несколько секунд смотрела на него, а потом кивнула, демонстрируя свое согласие с его доводами и желание слушать дальше.

Под конец рассказа Дитерихс, более других знакомый с материалами следствия, сказал, что Николаю придется дать свидетельские показания. О великой княжне он тактично умолчал, но Маша все поняла сама.

– Я тоже готова дать показания следователю, – заявила она, – тем более что запомнила палачей в лицо.

– Как вам будет угодно, Мария Николаевна! – сказал Болдырев.

– И еще, господа, – твердо сказала великая княжна, – я никому не хочу мстить. Наказание должны понести преступники, а не люди, непосредственно не принимавшие участия в убийстве. Я имею в виду солдат охраны, рабочих Сысертского завода и Николая Петровича в частности. Он, как вы догадались, находится в розыске.

– Какой уж тут розыск, – развел руками Болдырев, – его награждать впору!

– Да уж, – согласился с ним Иванов-Ринов, – в былые времена за меньшее графами жаловали.

– Бог даст, пожалуем, – прошептала Маша. – Особо должна отметить, – продолжила она, – других членов семьи Мезенцевых: Екатерину, присутствующую здесь, и Пелагею Кузьминичну, мать Николая, трогательно и самоотверженно ухаживавших за мной.

При этих словах Катюха, на которую обратились все взгляды, залилась краской и потупилась.

– Ну а вы, поручик, тут каким боком? – спросил Болдырев.

Шереметьевский, до того молчавший, вскочил, вытянулся и не нашел ничего лучше, чем начать со слов:

– Готов понести любое наказание! Я дезертир!

– То есть как? – опешил Гайда, да и не только он.

– Господа, – вмешалась Маша, – поручик Шереметьевский был настолько любезен, что помог нам добраться до Омска, действительно покинув при этом свою часть. Но его вину я беру на себя!

Потребовались подробности, и последовал сбивчивый рассказ Андрея о событиях трех последних дней. Когда речь зашла о подделанной подписи, то Андрей скромно не упомянул чьей, надеясь, что пронесет. Не пронесло!

– Чью подпись-то подделали? – посмеиваясь, спросил Болдырев.

– Генерала Гайды… – Поручик ел глазами начальство.

Офицеры грохнули хохотом. Не смеялся только Гайда. Впрочем, и он, с трудом сдерживаясь, с напускной строгостью спросил:

– Да как вы осмелились, поручик?

– Извините, генерал, – великая княжна с улыбкой посмотрела на него, – вашу подпись подделывала лично я. Приношу вам свои извинения, но так сложились обстоятельства.

– Это честь для меня. – Гайда встал и поцеловал великой княжне руку. – А документ этот сохранился? Не подарите ли вы мне его на память?

– С удовольствием! Андрей Андреевич, передайте бумагу генералу!

Рассмотрев свою подпись на документе, которую было трудно отличить от настоящей, Гайда попросил у великой княжны автограф. В результате на бумаге после его подписи появилось краткое «Mарiя». Молодой чех был в восторге.

В итоге репрессий против поручика Шереметьевского объявлено не было, так как, по мнению присутствующих, опознав великую княжну, он действовал сообразно обстановке. То есть выполнял ее волю. Выполнять ее волю он должен был и в дальнейшем, так как по просьбе княжны был оставлен при ней офицером для особых поручений.

Полковнику Кобылинскому также было приказано состоять при великой княжне: совместно с вызванным в штаб начальником гарнизона Омска полковником Волковым предстояло заняться ее благоустройством – размещением великой княжны и ее спутников в гостинице «Европа». На вопрос Волкова, что делать с постояльцами в битком набитой людьми «Европе», ему было сказано, что это никого не волнует. Надо освободить два номера – и точка.

Тут взял слово Николай и заговорил об охране великой княжны. Заявил, что личную охрану он берет на себя, но это последний рубеж, а нужен еще внешний круг.

– А что ты понимаешь в охране? – поинтересовался Болдырев.

– А кто понимает? У меня мысли кое-какие есть, да и интерес свой имеется. Я спас Марию Николаевну, стало быть, и вдругорядь от смерти ее защищать обязан.

На возмущенные вопросы о том, о какой смерти он говорит, о том, кто вообще может угрожать великой княжне, Николай ответил, что желающих ее смерти достаточно. Для большевиков она ненужный, но очень важный свидетель. Да и здесь, в Омске, могут найтись недоброжелатели. Не всем по душе внезапное «воскрешение» великой княжны.