Императрица Мария. Восставшая из могилы
Шрифт:
Мысли путались и сбивались в ком. А потом стало легко. Так всегда бывало, когда он находил верное решение. Нашлось оно и сейчас. Честь… Душа – Богу, сердце – женщине (перед мысленным взором на секунду возникло милое лицо Анны Васильевны), долг – Отечеству, честь – никому! Но честь велит служить Отечеству! А Отечество – вот оно, стоит перед тобой и смотрит на тебя большими синими глазами, такими же, как твое любимое море!
Колчак встал, одернул китель.
– Я предатель, ваше императорское высочество, я изменил присяге, я страус. Моя жизнь и честь отныне принадлежат вам! Распоряжайтесь ими, как вам будет угодно! Я готов!
Рядом с адмиралом, чуть коснувшись его плечом, встал Тимирев, встал и вытянулся Дитерихс:
– Я присягаю вам на верность, ваше императорское высочество! Верой и правдой! До конца!
Глядя великой княжне в глаза, чуть севшим от волнения голосом Иванов-Ринов произнес:
– Клянусь! Сибирское казачье войско уже завтра присягнет вам на верность!
– Благодарю вас, господа! Иного и не ждала! Но не будем торопить события, – вздохнула великая княжна, – нам еще о многом нужно поговорить с вами. Но думаю, что на сегодня достаточно. Я устала с дороги, все-таки двое суток в поезде, не раздеваясь. Мне необходимо привести себя в порядок и отдохнуть. Завтра мы встретимся вновь. Поэтому прошу вас, Михаил Константинович, и вас, генерал, – она повернулась к Дитерихсу и Гайде, – повременить на пару дней с отъездом на фронт. Надеюсь, в ваше отсутствие там ничего ужасного не произойдет.
Николай смотрел на Машу и просто офигевал, другого слова и не найти. Он ожидал от этой первой встречи чего угодно, но не этого. Она их сломала, переломила о колено. Все сработало – и красота, и молодость, и горе, и сиротство, и вбитое в сознание преклонение перед августейшей особой. Причем ничего заранее ими не обговаривалось. Николай знал, что спокойную и доброжелательную Машу нужно зацепить, и тогда ее уже не остановить. Так было, когда к ней вернулась память, но там была злость, ненависть. А сейчас – гнев! Ее зацепили слова о долге, и на господ генералов и адмиралов сошла лавина августейшего гнева. И они сломались! Теперь они ее с потрохами! А это – «прошу повременить»! Вроде просьба, но сказано как приказ! Да, кровь! Царская кровь! Ничего не скажешь! И эта девушка хотела доить коров? Это она-то, рожденная в Петергофе? Не смешите мои ботинки!
Дворец покинули в сопровождении полковников Кобылинского и Волкова. У подъезда к Шереметьевскому подошел Попов.
– Поручик, я слышал, вы будете подбирать людей для охраны ее высочества.
– Собственно я, – растерялся Андрей, – нет. Это поручили полковнику Кобылинскому. А в чем дело?
– Возьмите меня, – заторопился Попов. – Не смотрите, что руки нет, я стреляю хорошо и в остальном здоров. Я обязан, понимаете, я ей жизнью обязан. Я зубами рвать буду!
– Я скажу полковнику, – успокоил его Андрей. – А еще есть желающие?
– Конечно!
– Вот вы и поговорите с людьми, вы же лучше их знаете.
До гостиницы «Европа», как помнил Николай, было рукой подать, пять минут пешком. Когда он в будущем был в Омске, она называлась «Сибирь». Но пешком идти не дали: не положено. Сели в автомобиль Болдырева и доехали с шиком.
Когда Маша увидела на первом этаже гостиницы ресторан, в котором гремела музыка, а рядом толклись извозчики, громко зазывая клиентов, она сильно расстроилась.
– Я тишины хочу, покоя. Отдохнуть по-человечески! – вздохнула она.
–
Да, тут с тишиной не очень, – согласился с ней Кобылинский.– Тогда, может быть, в «Россию»? – предложил Волков. – Там потише будет. Да и гостиница получше, номера роскошные. Опять же, на Любинской, самый центр, магазины, то, се…
– «Россия»? – усмехнулась Маша. – Пусть будет «Россия»!
Шофер развернул автомобиль прямо на Дворцовой улице.
«Как хорошо, – подумал Николай, – двойной сплошной еще нет!»
Миновав Железный мост, автомобиль подкатил к зданию гостиницы «Россия». Тут действительно было потише и народу как-то поменьше.
– В «Европе» много членов правительства живет, – с явно ощутимым презрением пояснил Волков, – вот и шастают к ним всякие. Эсеры, кадеты там разные и прочая…
Видимо, постеснявшись великой княжны, он не договорил следовавшее далее по логике ругательство.
– Нет, – Маша улыбнулась, – эсеров и кадетов нам не надо, правда, Вячеслав Иванович? Ни к чему они нам!
– Так точно, ваше императорское высочество, – радостно подтвердил полковник, – ни к чему! Теперь-то уж точно совсем ни к чему! С Божьей и вашей помощью мы их живо в бараний рог скрутим! Только мигните!
– Всенепременно мигну, любезный Вячеслав Иванович, и скоро!
Не ожидавший столь конкретного ответа по существу, Волков даже слегка опешил.
Администратор гостиницы суетился и лебезил перед Волковым как мог. Казачьего полковника, коменданта Омска, откровенно боялись – на расправу он был быстр и крут. Вот и сейчас, пощелкивая себя нагайкой по сапогу, он наступал на администратора, требуя немедленно освободить большой номер на втором этаже, и непременно с ванной.
– У нас все номера-с с ванной-с, ваше превосходительство! Только заняты они все-с!
Поднялись на второй этаж. Николай заявил, что с точки зрения безопасности лучше номер в конце коридора.
– Там большой-с, – подтвердил администратор, – три спальни-с и гостиная. Но там три дамы живут-с, позволю себе заметить, знатные-с!
– Пошли, – буркнул Волков, – дам переселишь, уплотнишь кого-нибудь!
Рывком открыв дверь, он без стука вошел в номер. Уже через минуту гулкий голос полковника смешался с возмущенными женскими голосами.
– Как вы смеете, полковник? У нас больная! А я – баронесса фон Буксгевден, фрейлина императрицы!
– Иза? – ахнула Маша и бросилась к двери.
Стоявшая посреди комнаты разъяренная женщина средних лет смотрела на Машу широко раскрытыми от изумления глазами.
– Иза! Софья Карловна! Это же я, Мари!
– Мари! О Боже! Лиза, Пьер! Это Мари!
Из соседней комнаты выбежали двое, в ком Маша без труда узнала горничную Елизавету Эрсберг и учителя французского Пьера Жильяра.
– Mon Dieu! – вскричал француз. – Гранд принцесс! Мари! Александра! Вы слышите, здесь принцесса Мари!
– Мари! Мари! Неужели это ты? – Софья Карловна прижимала Машу к себе. – Мы же вас похоронили! А где остальные? Они приедут?
– Никто больше не приедет, Софья Карловна. – Маша осторожно высвободилась из ее объятий. – Никто.
Они встретились глазами, и фрейлина императрицы все поняла. Охнув, она упала на диван и зарыдала.
– А кто болен? Кто? – спросила Маша.
– Саша, – ответила Лиза Эрсберг, вытирая слезы. – Сашенька Теглева!
– Боже! Шура! – Маша бросилась в соседнюю комнату. – Шурочка! Родная!