Интервенция

Авангард пруссаков еще держался. Здоровяки-гренадеры в узнаваемых в высоких конических колпаках с белыми и желтыми щитками спереди, за которые их и прозвали «сахарными головами», сформировали каре и стали гибнуть под метким огнем конных егерей, занявших вершину линии холмов. На них бросились черные гусары смерти. К их ведеркам-мирлитонам была приделана длинная лопасть. На марше это узкая плотная лента с косичкой на конце накручивалась на мирлитон, а сейчас, в атаке, она развивалась подобно крылу за спинами скакавших гусарами.

Вот тут Петров, командир конных егерей, меня удивил. Вместо того, чтобы скомандовать отступление и продолжить выбивать легкую кавалерию издалека, он бросил своих егерей в сабельную рубку. Видать, надоели ему подначки, что у него в эскадронах не кавалеристы, а пехота на меринах. Пришлось срочно выдвигать вперед пехотные кареи.

Первыми мне под руку подвернулось московцы, бывшие легионеры. Им больше всех досталось от мортирок — глупая случайность, так бывает при слепой стрельбе по квадратам. Их командир, с забинтованной половиной лица, бледный, но решительный, вел их в бой, яростно сверкая уцелевшим глазом. Я припомнил, что генерал-майора Баннера сменил произведенный мною в бригадиры Кутузов. Неужели его все-таки нашла пуля, или он даже потерял глаз, и ходить ему теперь, как актеру Ильинскому в «Гусарской балладе», в черной повязке?

— Михаил Илларионович? Что с раной? Глаз цел?

Кутузов отмахнулся:

— Ерунда, ваше величество, висок осколком вспороло! Разрешите помочь конногвардейцам?

— Действуйте, но извольте выполнять мой приказ и зайти в глубину колонны! Офицерам запрещено мною геройствовать впереди строя.

— Колонны, строй каре! Кареи, ступай! Ступай!

Московцы, не теряя темп движения, за тридцать секунд перестроились в несколько каре и, перевалившись через гребень, устремились к конной свалке. Затрещали ружейные выстрелы.

— Атакуй! В штыки! Ура! — донеслось из поднятой лошадьми тучи пыли. — Достреливай! На оставших гусар между кореями! Бери в полон!

Пока московцы помогали конным егерям Петрова, пешие егеря устроили расстрел гренадерского каре, стоявшего ниже по склону. Одна за другой падали на землю «сахарные головы». Уцелевшие гренадеры смыкали ряды, их становилось все меньше и меньше, но они стояли!

Когда на ногах осталось не больше двух десятков, я приказал остановить стрельбу.

— Петров! Петров! А ну скачи сюда!

Подлетел Митька — в глазах дурнина, на кафтане прорехи от пистолетных пуль, погон с офицерской звездой оторвался. Но сам целехонек, и карабин за плечом на ремне болтается.

— Ты что устроил?! — заорал я на него. — Куда в сечу полезли?! Эх вы, гвардейцы!

Петров вжал голову в плечи. Молодой, ветер в голове… Но лихой! Сущий демон войны!

— Пошли кого-нибудь к гренадерам с белым флагом. Пусть скажет, что русский царь уважает храбрецов и дарит им жизнь. Могут с оружием и знаменем покинуть поле боя.

— Нешто отпустишь? — вскинул поникшую виновную голову Петров.

— Врага своего нужно уважать не меньше, чем ненавидеть. Ступай и все иполни. А потом — охота…

— Преследовать? Это мы могем. Это мы завсегда.

— Вот и делай, что «могешь». А мы займемся трофеями.

Я в очередной раз оглядел поле боя и мысленно потер руки. Добыча нам досталась знатная или, как сейчас принято говорить, авантажная. Ружья, штуцера, кавалерийские пистолеты, пушки с удобными зарядными ящиками, амуниция, боеприпасы, боевые и упряжные кони, провиант — это сколько же новых полков пехоты и кавалерии можно собрать! Палаши, тесаки, скорострельные мушкеты с железными шомполами — все это ценится в Европе и считается лучшим в своем классе.

«Интересно, Фридрих уцелел? Мы закончили с войной, или он соберет новую армию, и мне придется брать Берлин?»

Ответ на этот вопрос я узнал не скоро. Старый Фриц погиб глупо и случайно. Его вывозили в Кенигсберг кирасиры, откуда он собирался продолжить войну с царем, когда отряд столкнулся со спешившими в Варшаву литовскими татарами. Эти оставшиеся верными приютившему их государству воины из-под Тракая напали из засады на походную колонну и засыпали ее стрелами. Одна, случайная, пронзила горло и прервала жизнь старика, которого при жизни называли Великим.

* * *

Изумленные варшавяне получили редко выпадающую в жизни возможность понаблюдать с крыш дворцов и с колоколен за сражением огромных армий в нескольких верстах от бастионов Праги. Все понимали, что от исхода этого сражения зависит их жизнь и судьба Речи Посполитой — нелегкая при любом исходе. Они не болели ни за русских, ни за пруссаков и открыто желали погибели и тем, и другим. Сообщения с крыш и смотровых площадок с нетерпением ждали внизу. Толпы стояли на площадях, настроившись на долгое «представление».

Каково же их потрясение, граничащее с ужасом, когда сверху довольно скоро посыпались новости, одна страшнее другой: русские применяли какое-то ужасное оружие, пруссаки рассеяны, они отступают, бегут, спасаются вплавь. Северин Ржевуйский хищно ощерился и тут же кинул клич:

— А не пощипать ли нам, панове, за усы прусских тараканов, которые на наш берег выберутся?

Охотники нашлись моментально, и вот уже большой отряд иррегуляров помчался левым берегом Вислы в поисках врага. Добыча им досталась безденежная, мокрая, дрожащая от ужаса и холода, в основном полуголая и без сапог. Сразу и не разберешь — то ли простой фузилер, то ли офицер пехотный или кавалерийский, то ли — бери выше — полковник аль генерал. Всех найденышей сбили в кучу и погнали обратно в Варшаву.

В городе к возвращению отряда Ржевуйского поднялась странная суета. Горожане разбирали баррикады и срочно восстанавливали мост через Вислу.

— Бес что ль в вас вселился? — недоумевал Северин. — Вы кого в город собрались пускать? Москалей?!

— Да ты, пан, никак умом ослаб, — откликнулась разодетая в шелка пухлощекая паненка. — Ежели русский царь прихлопнул Фридриха, как шкодливого мальчишку, что он с нами сделает? А ну как его огненные стрелы в город полетят! Камня на камне не останется от Варшавы. Оно нам надо?

Ржевуйский плюнул с досады и отправился сдавать пленных в городской магистрат.

* * *

Воздух в Варшаве меня встретил не запахом праздничного кутежа или нарядных цветочных гирлянд, не звоном колоколов и не гомоном многотысячной толпы, ожидающей нового государя, как бывало в Казани или Москве. Ключи от города тоже никто не вынес. Меня встретила тишина. Мертвая, оглушающая тишина, лишь изредка нарушаемая жалобным скрипом несмазанной ставни на ветру. Город словно замер, вымер, ожидая своей участи.