Интервенция
Шрифт:
— Ваше Величество… Вы звали? Что…
Он взглянул в окно. На эшафот. На Фарнезе, стоявшего рядом со мной с все еще бледной улыбкой. Лицо Шешковского моментально стало непроницаемым. Но я-то знал его достаточно хорошо. Под этой маской — напряжение.
— Степан Иванович, — начал я, стараясь говорить спокойно, несмотря на кипевший внутри вулкан. — Узнайте, что здесь происходит. Немедленно. Мне говорят, это… подарок от горожан. При участии Ордена Иезуитов.
Шешковский молча кивнул. Он сделал шаг вперед, поклонился Фернезе, который ответил ему приветливым кивком. Между ними, казалось, пролетела искра понимания. Или… чего-то другого.
Степан Иванович подошел
— Ваше Величество… Это Орден сводит счеты. С врагами своими. Польскими магнатами. И… оказывает нам всем дурную услугу. Там ведь могут быть полезные люди.
— Сейчас же! Остановить казни. Все провести обычным порядком. Тройки, с участием всех сословий, приговоры мне на подпись.
Я провел рукой по лицу. Утро. В королевском замке. С запахом крови из двора.
Вот такое оно, мое новое царство.
Проводив императора в дальний польский поход, генерал-майор Никитин и сам на месте засиживаться не стал. Его муромский полк давно разросшийся до размеров дивизии за счет пополнений из призывников и приданной ему кавалерии, без промедления выступил на Ригу. Шли с песнями — застоялись парни в суконных шлемах, охраняя подъезды Зимнего дворца и двери правительственных учреждений, засиделись в гвардейских казармах. Теперь пущай заводчане Ожешко стражниками поработают.
Афанасий Григорьевич и сам не заметил, как генеральские звезды на воротник вспорхнули. Бывший простой казак из яицкой сотни, он просто делал, что ему поручили — с душой, ответственно, себя порою не жалея. Греб в полк людей по своему хотению, и никто ему слова поперек не сказал, все же понимали: не для себя старается, не гордыню тешит, а самого царя охраняет. Полк обрастал батальонами, превратился в два, добавилась конница, а там и артиллериею на всякий случай заграбастал из Арсенала. Получилась полнокровная бригада. А тут приказ об их упразднении — хочешь не хочешь, расти до дивизии. А кто командует дивизией? Генерал-майор.
Конечно, хотелось, чтобы его генеральство люди оценили не только из-за близости к царю и не потому, что он исполнял очень важную, но никому не заметную службу. Подвига хотелось, Афанасию Григорьевичу. Такого дельца, чтобы все хором сказали: «молодец, Никитин! Боевой генерал!»
И вот Рига.
Другой на его месте, обуреваемый такими мыслями, сразу кинулся бы на штурм. Стены у Риги хоть и обветшали за годы благоденствия под русским крылом, но все же высокие, гарнизон крепок, а горожане настроены решительно. Положишь кучу людей, пока своего добьешься. И получишь от царя не награду, а хорошего тумака. Работа в самой тесной близости от Петра Федоровича многому научила. Уж Никитин-то знал что он на дух не переносит тех, кто рогами в ворота долбит, вместо того, чтобы головой подумать. Раз долбит — значит, в голове его пусто. Одна сплошная кость.
Нужен был план. И генерал-майор придумал.
Как подошли к Риге, он еще до устройства правильной осады отправил на переговоры офицера под белым флагом. Бравый муромец постучал в городские ворота, как в калитку соседа.
— Чего надо? — спросили грубо, но окошечко приоткрыли.
— Генерал-губернатор на месте ли?
— Господин Юрий Юрьевич Броун отбыли на родину, в Ирландию. Ригой нынче управляет Магистрат и его четыре бургомистра.
— Имеет ли желание город Рига прекратить бунт и вернуться в лоно Империи?
— Плевали мы на вашу Империю!
На сей праздник непослушания офицер-муромец никак не среагировал. Лишь
протянул бумагу в окно.Ее приняли, изучили. Состояла она из двух частей. Первая — «жалованная грамота городу Риге, Магистрату и общему мещанству о подтверждении всех прав, вольностей, уставов и привилегий, дарованных сему обществу», подтвердившая в 1763 году все условия сдачи Риги Петру Великому в 1710-м. Вторая — полный список тех самых вольностей и прав, 22 пункта. Один пункт — о сохранении во владении города древних родовых и жалованных местностей и вотчин — был вычеркнут жирной красной линией.
Рижане оказались сообразительными. Закричали в спину уходящему офицеру:
— Когда покинете наш край, мы свои владения вернем!
Муромцы приступили к обустройству грамотной осады, а офицер каждый божий день стал ходить к замку как на работу. Иногда у него забирали бумагу, иногда ему приходилось ее приколачивать прямо к воротам. Ничего нового он не приносил — все тот же древний договор, в котором оставалось все меньше и меньше пунктов. Исчезло и исключительное право рижских купцов большой гильдии торговать с иноземцами, и подтверждение Магистрату и городу «прежних достоинств», и деление горожан на бюргеров и бесправных небюргеров, и ведение всех дел исключительно на немецком, и право варить пиво и другие напитки…
Каждое новое ежедневное лишение вызывало в городе бурю негодования, будто эти нелепые красные линии что-то действительно значили, будто рижане уже склонили свои гордые выи перед восточными варварами. И вот что странно: казалось бы, этот замаскированный ультиматум должен был укрепить решимость горожан, но она почему-то таяла. Особенное беспокойство вызвало то, что все ближе и ближе наступал момент, когда исчезнет право ремесленников Риги не допускать в городе любого производства или оказания услуг, кроме бюргерского. Ратсгеры, члены Магистрата, всреьез опасались городского бунта, если у русских хватит совести дойти до такого непотребства. На гарнизон надежды не было — солдаты заперлись в казармах и объявили о своем нейтралитете. «Со своими воевать нам невместно, но и вы нам, вроде как, давно не чужие», — столь противоречивая формулировка не устроила ни ту, ни другую стороны, но разбирательство с последующим наказанием было временно отложено.
Но что делать с древней монополией бюргеров на работу в черте города? Этот хитрый Никитин, противник Магистрата, будто знал о главной страшилке для городской верхушки и отложил сей пункт своего ультиматума напоследок. В Риге нарастала напряженность.
Когда не вычеркнутыми остались всего два пункта — о пресловутом цеховом праве и аугсбургском исповедании, — в русском лагере поднялась кутерьма, радостные вопли и даже салютование. Перепуганные рижане высыпали на городские бастионы с оружием в руках, но довольно быстро выяснилось, что осаждающие празднуют великую победу русского оружия — разгром армии Фридриха Великого.
— Врут, — неуверенно перешептывались горожане, все глубже погружаясь в пучину отчаяния.
— Пора сдаваться, но выторговать возвращение прежних вольностей, — такие пошли шепотки по кварталам.
Ратсгеры собрались на последнее совещание в новом здании Ратуши, построенным на русские деньги и мастером из Петербурга. Решение было единогласным: нужно сдать ключи от города до того, как нам доставят очередной ультиматум.
Претворить его в жизнь не успели. Город облетела новость, что в Западную Двину вошли корабли без флагов. В них опознали шведские фрегаты. Ликование, народное гуляние, пивные реки — никто и не обратил внимание, что к воротам снова прибито послание от Никитина.