Интервенция

— Там за рекой погибают наши братья-славяне! Там бьется из последних сил наш товарищ генерал Мясников! Неужель же мы сикурс не дадим!? Будем здесь зады в сухости держать, пока други кровушку льют? Что будем делать, господа полковники?!

— Сикурс! Сикурс!

Овчинников потряс саблей, будто небу брюхо хотел вспороть:

— Седлайте коней! Никакая Висла нас не остановит!

Он вбросил саблю в ножны, повернулся к Йосилевичу, прежде чем вскочить в седло:

— Говорили мне, что вы, евреи, полезный народец. А что вы понимаете в шпионстве?

* * *

Речь Посполитая умирала, задыхаясь от крови. Улетала в небеса вместе с дымом пожарищ, задыхалась в петле вместе с висельниками, захлебывалась водой вместе с утопающими.

Исчезла. Сохранившись отныне лишь на страницах книг и в архивных свитках, приказала долго жить. На месте прежней разложившейся Польши появится Привислинское генерал-губернаторство с русским языком в качестве государственного.Так я сказал!

Не стало ни короля, ни сейма, ни шляхетских вольностей. Польский люд, бывшее быдло, принялся резать панов. Древние городские вольности топтали ногами мои солдаты, занимая один польский город за другим. Кто пытался сопротивляться, кровью умывались. Я приказал патронов не жалеть и действовать решительно, как при штурме. Быстрое кровопускание куда предпочтительнее усекновения хвоста по кускам. Короткая вспышка ярости с многочисленными жертвами при известии о всеобщем равенстве, зато потом, резко зачистив поляну, начнем вводить суды и справедливые законы, городское самоуправление, выборы, образовательные программы и прочая и прочая. Польская шляхта не чета российскому дворянству. За века с молоком матери впитала уверенность в своей избранности, вседозволенности и доходах от поместий. Прокутила, пропила свое государство — теперь пусть пеняет на себя. Церемониться не стану: кто из несогласных уцелеет, тех за Урал! Широка и необъятна земля Сибирская! Столько возможностей!…

И сбежать не выйдет.

— Всех похватать не получится, государь. За границу утекут. Во Францию в свою разлюбезную, — осторожно заметил Безбородко. Он предвидел многочисленные сложности, которые мы породили своими победами и своей стремительностью в стирании Речи Посполитой из истории Европы.

В мраморном зале Королевского дворца, в самом пышном его помещении, недавно отреставрированном, я проводил совещание со своими главными людьми, находившимися в Польше. В весьма символичном зале с учетом предмета обсуждения — со стен на нас взирали портреты 23 польских монархов. С укором, наверное, взирали, ведь я похоронил любезную их сердцу Речь Посполитую.

Собрались мы судить-рядить о летней кампании, но и о зачистке тылов не забывали. С них и начали.

— Мобилизация! Сиречь призыв! Не осторожная, как мы во внутренней империи проводили, а принудительная и всеобщая. Жив-здоров, руки-ноги целы — изволь отправляться в солдаты. Оружия у нас, спасибо пруссакам, завались. Спаяем поляков с нашими солдатами кровью и боевым братством, получим годы спокойствия в Польше.

— Быть может, лаской большего добьемся? — осторожно заметил Суворов.

— Эх, Александр Васильевич… Добрая вы душа. Вот приласкали вы барских конфедератов, простили мятежников — и что вышло? Кто на Смоленск нападал? Те самые конфедераты да еще в обнимку с вашим боевым товарищем Браницким. Где он кстати?

— Ищем! — виновато ответил Шешковский. — Боюсь, он уже во Франции, он же там граф. Но точно что-то пока установить затруднительно. Дороги забиты беженцами, леса — дезертирами, а города — побирушками и ворьем, всегда поднимающим голову в дни безвластья.

— Карнифексы на рыночных площадях во всех крупных городах поставить! — я тяжело вздохнул. — И парочку бандитов показательно обезглавить. До кого не дойдет, на рудники и заводы уральские. Или в арестантские трудовые роты. Пора такие заводить — у нас строительных планов громадье! И людям — мещанам, крестьянам, солдатам, матросам, купцам и ученым — постоянно объяснять: дарованные свободы надобно защищать! От врагов внешних и внутренних! Самим защищать, а не надеяться на наши штыки.

Я не знал, как объяснить своим людям аксиомы, понятные любому человеку XX века. Без широкой социальной поддержки внутри самой Польши мы эту страну в чувство не приведем. Одних репрессий мало. Надо, чтобы люди поверили в будущее. И не поддавались провокационным речам шляхтичей, очень скоро возжелающих вернуть и «Польска от можа до можа», и свое кровное, предками завещанное, у королей выклянченное. То есть нужна активная контрпропаганда.

Тут Новиков не справится, нужны местные. Вчера для сего собрал всех тех поляков, с кем шли еще от Оренбурга, включая пониженного в звании Жолкевского. Чаю попили, спокойно, без надрыва и криков обсудили случившиеся перемены. И офицеры мне признались, что панством своим бывшим уже не дорожат. Когда ко мне присоединились, мечтали о возвращении домой на белом коне, а теперь — нет, о другом мечтают. Немного-немало о прохождении в первые ряды нового польского свободного сейма, о занятии ведущих постов в будущем Привисленском генерал-губернаторстве.

«Хорошая мечта. Всецело одобряю. Но и требую, чтобы активно включались в работу, доносили до людей идеи равенства и свободы. Ведь как оно было в моей прежней реальности: сбежавшая из Польши шляхта вместе с французами кричала „Liberte, egalite, fraternite“, сражалась в рядах армий Наполеона и Гарибальди, а сама втайне мечтала о возвращении к старым порядкам, о своих владениях, о крестьянах-рабах, которых можно и в колодки забить, и кнутом угостить… Нет, такой хоккей нам не нужен».

— Степан Иванович! — снова обратился я к Шешковскому. — За Жолкевским с товарищами слежка ведется? Им поручен очень ответственный участок работы. Важно, чтобы они его не запороли.

— Смотрим в оба глаза государь! Местные соглядатаи есть. Остались со времен пребывания Польского корпуса в Речи Посполитой.

— Ну, хорошо. Тогда переходим к планам летней кампании. Прежде чем нам о нем доложит Тимофей Иванович, давайте послушаем Александра Андреевича, его рассказ об общей международной обстановке.

Безбородко встал, откашлялся и… выложил на стол газеты с карикатурами.

— Ваше Величество, господа, обратите внимание на изменения, кои претерпели смыслы, заложенные в сии картинки. Они отражают общее умонастроение, а не служат для развлечения публики. В изданиях таких стран, как Австрия, Франция и Пруссия, аллегория, заложенная в карикатуру, утверждается на самом верху. С британскими газетами все сложнее, а с другой стороны — проще. Газеты отражают мнение парламентских партий, и хочет того кабинет лорда Норта или нет, но ему придется с этим считаться. Начнем с последних, с британских.

Все зашуршали газетными листами, раздались смешки и возгласы недоумения от тех, кто силился разобрать микротекст, выползавший, подобно облаку, изо рта изображенных на рисунки аллегорических фигур.

— Прошу обратить внимание: облик нашего государя подается не как в континентальных газетах, не в виде жуткого медведя с шапкой Мономаха, а вполне в человеческом, цивилизованном, хотя и саркастическом. Англичане видят в Вашем Величестве монарха, прогнавшего из-за обеденного стола Марию-Терезию и Фридриха прусского. Блюдом дня выступает Речь Посполитая. Следующая картинка, самая свежая, показывает нам уже иное: Европу, вцепившуюся сзади в кафтан короля Георга, желающего сесть на корабль. Понимать сию аллегорию следует так: бедствия на континенте мешают Британии заняться плотнее делами в своих американских колониях.

— Так какова позиция Сент-Джеймсского двора на сегодняшний день? — решил уточнить я.

— Кабинет лорда Норта волнует вопрос Дании. Но в целом они пока выжидают, — Безбородко отложил в сторону английскую газету и взял другую. — Теперь о наших ближайших соседях. Реакции Пруссии на разгром под Варшавой и смерть Фридриха мы пока не видим. Берлин занят срочной коронацией Фридриха Вильгельма II. О нем известно, как о человеке мелочном, но просвещенном. Думаю, он будет стремиться к скорейшему заключению мира. Любопытный казус: новый монарх потребовал убрать из кофеен старые газеты, где помещена карикатура, изображающая прусского орла, накидывающего намордник на русского медведя.