Инженер Петра Великого 4

Брюс утром прислал письмо, что еле удержал Государя от личного присутствия здесь. За что я был ему благодарен. Какая еще тут могла быть тогда секретность? Хорошо, что нам дали опытного в северных водах капитана, который и должен был провести нас по маршруту.

Когда вся моя маленькая армада вот-вот готова была отдать швартовы, я заметил на дороге одинокую карету. Она остановилась чуть поодаль, и из нее вышла женская фигура в темном дорожном плаще с капюшоном.

Изабелла. Ее здесь быть не должно. Ее появление ломало всю строгую геометрию нашей тайной операции.

Она подошла ко мне, и ее шаги по мокрым доскам причала были, кажется, единственным громким звуком в этой утренней тишине. Солдаты и офицеры, завидев ее, замолкали и провожали ее любопытными взглядами. Она остановилась в паре шагов и откинула капюшон. Лицо у нее было почти прозрачное на фоне серого неба, а в огромных темных глазах бушевала буря.

— Барон.

— Баронесса, — ответил я, снимая шляпу. — Какими судьбами?

— Я приехала проститься с отцом, — она не отводила взгляда. — Я видела его глаза, когда он собирался в этот поход. В них снова горит огонь, которого я не помню с детства. За это… я, наверное, должна вас благодарить.

В ее голосе не было ни капли тепла, только сухая, горькая констатация. Она сделала паузу, подбирая слова, и я чувствовал, как между нами нарастает напряжение.

— Но, — отчеканила она. — Если из-за этой вашей авантюры, о которой вы и словом не обмолвились, с ним что-то случится… если этот огонь погаснет навсегда… я вас не прощу, барон. Слышите? Никогда.

Это была угроза.

Я смотрел на нее и видел там готовность идти до конца. Я видел в ней дочь своего отца — гордую, несгибаемую, опасную.

— Я понимаю, — тихо сказал я.

Других слов не нашлось. Любые обещания прозвучали бы сейчас пошло и фальшиво. Она услышала в моем голосе то, что хотела, и едва заметно кивнула, будто принимая мой молчаливый обет.

Больше не говоря ни слова, она развернулась и пошла к флагманской шняве, где в кают-компании ее отец проводил последний инструктаж. Я проводил ее взглядом и сам двинулся туда же.

Изабелла поцеловала отца и быстро удалилась.

Когда я вошел, атмосфера была совершенно другой. Никаких тебе горьких прощаний и тяжелых взглядов. Здесь царил мир войны. В крохотной, тесной каюте, пропитанной запахом табака и воска, вокруг стола, заваленного картами, стояли капитаны всех наших судов. В центре, тыча костлявым пальцем в изгибы побережья, стоял де ла Серда. И это был уже не опальный, всеми забытый старик. Это был Командор. Спина прямая, голос — резкий и властный, глаза горят холодным, расчетливым огнем.

— Запомните этот остров, шкиперы, — чеканил он слова. — Слава у него дурная, все местные его десятой дорогой обходят, но именно он станет нашим щитом. Течение там злое, чуть дадите слабину — прижмет к скалам. Идти будем только ночью. Днем — по бухтам прятаться, дозоры на берег выставлять. Никаких огней. Никаких лишних звуков. Мы должны стать призраками. Кто приказ нарушит — суд по законам военного времени. Вопросы есть?

Вопросов не было. Капитаны, бывалые морские волки, смотрели на испанца с безоговорочным уважением.

Мы отдали швартовы с рассветом.

Я стоял на юте флагманской шнявы «Мункер» и вглядывался в темноту, где едва угадывались силуэты других судов нашей маленькой армады: двенадцать юрких, вертких шняв и три неповоротливых, но пузатых галиота, набитых припасами и лошадьми. Где-то там, на востоке, отряд Орлова уже вовсю поднимал шум, устраивая переполох под Выборгом, и я мысленно пожелал этому сорвиголове удачи. От его спектакля зависела наша жизнь.

Первые дни слились в один серый, тягучий узор из тревоги и усталости. Днем мы забивались в узкие, глухие заливы финских шхер, прячась за гранитными островами, поросшими редким сосняком. Солдатам было строжайше запрещено даже громко разговаривать, так что они молча чистили оружие, штопали одежду или просто валялись на палубах, глядя в низкое, бесцветное небо. А вот ночью начиналась наша настоящая жизнь. Подняв самый минимум парусов, мы крались вперед, как воры, прижимаясь к береговой линии.

На третий день мы чуть не влипли. На рассвете, когда мы уже собирались забиться в очередную безымянную бухту, дозорный на мачте заметил на горизонте дымок. Через полчаса мы уже отчетливо видели силуэт шведского дозорного галеаса, который шел вдоль берега.

Наши шнявы, как по команде, юркнули в узкую расщелину между двумя скалами и буквально притерлись бортами к мокрому, обросшему мхом граниту. Мы замерли, слившись с пейзажем. Я стоял, затаив дыхание, и слушал, как шведский корабль проходит мимо, так близко, что я различал скрип его снастей и обрывки шведской ругани. Он прошел, не заметив нас, и скрылся за поворотом. Напряжение, сковавшее палубу, спало, и солдаты шумно выдохнули.

К концу пятого дня мы подошли к самому опасному участку пути. Пролив Сёдра-Кваркен. Бутылочное горло Ботнического залива, где два берега сходились так близко, что, казалось, можно было перекрикиваться. Вода здесь была неспокойной, полной злых течений и подводных камней. Вечером с моря натянуло низкий, плотный туман, который был нам одновременно и спасением, и проклятием. Он нас прятал и делал навигацию почти невозможной. Мы встали на якорь в последнем укрытии, дожидаясь глубокой ночи, чтобы сделать решающий бросок. Напряжение на борту достигло предела. Все молчали, вслушиваясь в плеск воды и крики чаек, которые в тумане звучали как-то тревожно и жутко.

Именно в этот момент тишину разорвал крик дозорного:

— Парус! Прямо по курсу!

Я схватил трубу, но в этой молочной каше она была бесполезна. И тут он вырос из тумана. Бесшумно, как нечто из другого, враждебного мира. Это был не юркий шведский галеас. Это был двухдечный монстр, линейный корабль, чья мощь и размеры делали всю нашу флотилию похожей на стайку мальков рядом с китом. Четкая геометрия десятков орудийных портов, высокий, уверенный бушприт, идеальный порядок на палубе. На гафеле медленно, издевательски лениво пополз вверх флаг. Красные и белые полосы на синем поле. «Юнион Джек».

Все на мостике замерли. Время остановилось. И в этой мертвой тишине с английского корабля раздался усиленный рупором голос. Он говорил на чистом, правильном русском, но с холодным, металлическим акцентом, от которого мороз продрал по коже.

— Русским судам застопорить ход для инспекции! Любая попытка к бегству будет расценена как враждебные действия!

Глава 6

Мы влипли по-глупому, как мыши в мышеловку, которую поставил не шведский кот, а британский бульдог. Все наши хитрости, вся конспирация — все полетело ко всем чертям.

На палубе повисла мертвая тишина. Матросы и солдаты, которые еще минуту назад были единым, слаженным организмом, замерли, превратившись в каменные истуканы. Их взгляды прилипли к громадине английского корабля, который медленно разворачивался, подставляя нам свой борт, утыканный пушками. Пятьдесят орудий. Пятьдесят вежливых, но неоспоримых аргументов. Мои двенадцать шняв с их жалкими трехфунтовыми пукалками против этой плавучей крепости были все равно что стая воробьев против ястреба. Один залп — и от нас останутся только щепки и кровавая пена на воде.