Инженер Петра Великого 4

Мысль была дельная. Растащить его внимание, заставить кинуться на одну цель, подставившись под удар остальных. Но времени на сложные маневры у нас не было ни секунды.

И тут меня осенило. Зачем что-то разыгрывать? У нас же есть идеальное оружие для роли приманки. Ненадежное, капризное, но способное навести шороху.

— «Щук» к бою! — приказал я, Глебов снова удивленно на меня уставился. — На «Фрею» и на «Тор»!

— Петр Алексеич, да они же… — начал было он.

— Выполнять, — отрезал я. — План такой: мы не пытаемся в него попасть. Мы используем «Щук» для другого. Мы должны его напугать. Заставить поверить, что мы не беззащитны. Что у нас есть какая-то хреновина, способная врезать из-под воды. Он не знает, что это. И это незнание — наше спасение.

На палубах тут же закипела работа. Солдаты и наемники, отбросив сомнения, бросились расконсервировать моих уродливых подводных монстров. Массивные вороты для намотки тросов закрепили на палубах. Страх моих подчиненных сменялся азартом. Они получили понятную и конкретную задачу. Они снова были в бою.

Я стоял на мостике, глядя, как приближается враг. Он шел уверенно, нагло, уже предвкушая легкую победу.

Пиратский корабль был уже достаточно близко, чтобы я без всякой оптики мог разглядеть детали. Изящный, хищный, выкрашенный в черный цвет корпус, огромные паруса, благодаря которым он буквально летел по волнам. Он шел на нас, как наглый волчара, ни на секунду не сомневаясь, что стадо овец не посмеет огрызнуться. И эта его самоуверенность была моим главным козырем.

На палубах «Фреи» и «Тора» тем временем творился сущий ад. Подготовка моих «Щук» к запуску в условиях качки превратилась в ту еще пытку. Десятки рук в дикой спешке пытались совладать с громоздкими, неуклюжими механизмами. Солдаты и матросы, поминая черта всуе, крепили массивные вороты и раскатывали мои композитные тросы, которые так и норовили запутаться в самый неподходящий момент. Наконец, с горем пополам, под мои отрывистые команды, две просмоленные сигары, похожие на гигантских пиявок, были спущены на воду. Они лениво качались на волнах, готовые к своему последнему выходу.

— Начать! — гаркнул я, и мой голос утонул в реве ветра.

На обоих фрегатах дюжие мужики, кряхтя от натуги, навалились на рукояти воротов. Механизмы заскрипели, тросы натянулись, как струны, и «Щуки», взбаламутив воду двумя криво вращающимися винтами, потихоньку поползли вперед, оставляя за собой два хорошо заметных буруна. На мгновение на палубе повисла напряженная тишина, полная робкой надежды. Я вцепился в поручень, не сводя глаз с двух теней, устремившихся к врагу. Я не ждал чуда. Мне нужно было лишь, чтобы он их увидел. Чтобы его капитан на мостике, глядя в свою подзорную трубу, нахмурился и задумался, что это за чертовщина ползет к нему из-под воды. А вот если бы я еще и попал во врага, то было бы прекрасно.

А враг увидел. Я заметил, как корабль слегка изменил курс, уходя от прямой атаки. На его палубе тоже началась какая-то суета. Он испугался. Этот маленький укол страха, укол неизвестности — это была моя первая, крохотная победа.

Но открытое море — не тихое озеро в Игнатовском. Оно не прощает ошибок и не делает скидок на сырость конструкции. Первой сдохла «Щука», запущенная с «Тора». Ее композитный трос, мой уродливый гибрид из пеньки и медной проволоки, не был рассчитан на боковое давление волн и дикие рывки. С оглушительным треском, похожим на пистолетный выстрел, что-то лопнуло. Трос? Наверное, хотя не должен был. Потеряв тягу, торпеда беспомощно замерла на волнах, превратившись в бесполезный кусок дерева.

Вторая продержалась чуть дольше. Она упрямо ползла вперед, прошла почти два кабельтовых, но и ее судьба была предрешена. Внутренний механизм, собранный Нартовым не выдержал чудовищной тряски. Что-то внутри заклинило, и «Щука», задрав нос, зарылась в воду, где и осталась торчать, словно нелепый поплавок.

На борту врага раздался дружный, издевательский хохот. Его было слышно даже сквозь шум ветра. Их капитан, увидев жалкий провал «чудо-оружия московитов», окончательно уверился в своей безнаказанности и нашей полной беспомощности. Он снова лег на прежний курс, идя на сближение уже без всякой опаски.

На палубе «Фреи» повисло тяжелое, гнетущее молчание. Пустить еще торпеду не успеем. Надежда, только что окрылившая людей, сдохла. Мои наемники снова мрачно переглядывались. Они явно решили, что поставили не на ту лошадь. Глебов нервно сжал кулаки, аж костяшки побелели.

— Огонь из всех орудий, Петр Алексеич? — глухо обронил он. — Хоть потреплем его, прежде чем…

Он не договорил.

Это был жест отчаяния. Благородный, совершенно бессмысленный. Наша артиллерия его не достанет, а его пушки превратят нас в щепки.

И в этот момент полного, казалось бы, отчаяния, я принял самое немыслимое, самое унизительное и самое правильное в этой ситуации решение.

— Белый флаг, — спокойно произнес я. — На мачту.

Наступила такая тишина, что я услышал, как скрипела мачта над головой. Все, от последнего юнги до капитана Глебова, уставились на меня, как на рехнувшегося. В их глазах читалось недоверие, переходящее в откровенный ужас. Большая часть экипажа знала, что я — Смирнов, создатель орудий и любимчик Брюса не должен попасть в плен, Государь с них шкуру спустит за такое.

— Ваше благородие… — первым опомнился Глебов. Он шагнул ко мне, его лицо исказилось. — Вы это серьезно? Сдаться? Да лучше утонуть! Это же позор! Мы русские солдаты, а не…

— Это приказ, капитан, — я холодно посмотрел на него. — Выполняйте.

Мои наемники тоже заволновались. Датчанин, их негласный вожак, подошел ближе, его лицо выражало откровенное презрение.

— Мы не подписывались на такое, барон. Вы нам золото обещали, а не веревку на рее.

— Свое золото вы получите, — ответил я, не повышая голоса. — Если будете делать то, что я говорю.

Я видел, что они на грани бунта. Еще немного — и ситуация выйдет из-под контроля. Нужно было им объяснить. Не оправдаться, а именно объяснить логику своего безумного, на первый взгляд, приказа.

— Посмотрите на него, — я указал на вражеский корабль. Глебов тоже уставился на него. — Он идет на нас, как на легкую добычу. Уверен, что мы сломлены и готовы сдаться. Он подойдет вплотную, чтобы взять нас на абордаж без единого выстрела, сберегая порох и не рискуя повредить ценный груз. Он подойдет на дистанцию, с которой не промахнется даже слепой.

Я обвел взглядом их недоумевающие лица.

— У нас остался один-единственный выстрел. Один козырь. И чтобы он сработал, враг должен подойти к нам вплотную. Белый флаг — это наша последняя уловка. Наша наживка. Мы притворимся дохлой рыбой, чтобы хищник потерял бдительность и подплыл поближе. А когда он откроет пасть, чтобы нас сожрать, мы вонзим ему в глотку наш последний крючок.

Мои слова подействовали. В глазах Глебова недоверие сменилось пониманием. Он уловил суть этого отчаянного гамбита. Наемники тоже перестали роптать. Они были прагматиками, такая хитрая, подлая игра была им по нутру.