Ирландия. Тёмные века 1

— Нет, — я положил дощечку на стол. — Я строю мост. Мост между голодом и процветанием.

Тишина повисла в комнате, прерываемая лишь треском свечи. Аббат смотрел на эскиз, его пальцы сжимали чётки так крепко, что костяшки побелели.

— Допустим, — наконец сказал он. — Но кто будет чеканить? Где взять медь? И как убедить людей, что эти кружочки чего-то стоят?

Я ухмыльнулся.

— Медь есть у деревенского кузнеца. Они добывают её из ручья, но не знает, что делать с ней дальше. Мы купим сырьё у него за хлеб.

— А чеканка?

— У нас есть брат Кайл. Он был ювелиром до того, как вынужден был прийти в монастырь.

Аббат задумался.

— А если король всё же узнает?

— Тогда скажем, что это не монеты, а жетоны для учёта. Для внутренних нужд монастыря.

Колум рассмеялся, но в его смехе не было радости.

— Ты слишком умён для своего возраста, Бран.

— Я просто вижу дальше, чем другие.

Он откинулся на спинку кресла, его взгляд стал тяжёлым, изучающим.

— Почему? — спросил он вдруг. — Почему тебе так важно это сделать?

Я замер. Правду сказать я не мог — никто не поверит, что в теле четырнадцатилетнего отрока живёт дух взрослого человека из будущего.

— Потому что я верю в этот монастырь, — ответил я честно. — И в людей, которые от него зависят.

Аббат долго смотрел на меня, потом медленно кивнул.

— Хорошо. Но с условиями.

— Какими?

— Во-первых, никакого серебра или золота. Только медь или олово. Во-вторых, на монетах не будет нашего имени или герба и никакой короны. И в-третьих… — он пристально посмотрел на меня, — если король потребует остановиться — мы остановимся.

Я протянул руку.

— Договорились.

Аббат пожал её, но его хватка была крепче, чем обычно.

— Помни, Бран, — прошептал он. — Иногда мосты, которые мы строим, ведут не только к свету.

Я кивнул, но в душе уже строил планы.

Завтра начнётся новая эра для монастыря.

Эра богатства, а эра прозябания закончится.

***

Деревня кузнеца стояла на краю леса, где даже земля пахла дымом и окалиной. Когда я подошел к его мастерской, оттуда доносился ритмичный звон молота по наковальне. Кузнец, широкоплечий мужчина с бородой, покрытой подпалинами, поднял голову и уставился на меня, словно я был призраком, явившимся среди бела дня.

— Ты монах, — констатировал он, опуская молот. — Чего надо?

— Меди, — ответил я просто. — Листовой. Сколько есть.

Его глаза сузились.

— Медь — не железо. Добываю по крупицам, продаю дорого. Чем платить будешь?

Я развязал мешок у пояса и достал две буханки хлеба, еще теплые. Запах разнесся по мастерской, и кузнец невольно облизнулся.

— Хлеб — сегодня. А завтра? — спросил он, но рука уже тянулась к еде.

— Завтра — еще. И послезавтра тоже. Если меди хватит.

Он отломил кусок, прожевал, задумался. Потом кивнул.

— Ладно. Но смотри.

Кузнец провел меня в дальний угол мастерской, где под грубым холстом лежали несколько листов красноватого металла. Толщиной в одну десятую дюйма, неровные по краям — сырье, которое еще предстояло обработать.

— Вот. Весь запас. Бери, если хочешь. Но сначала скажи — зачем монахам медь?

Я ухмыльнулся.

— Молиться громче.

Он фыркнул, но больше не спрашивал. Договорились: десять буханок за лист меди из которого можно было сделать сто монет. Честная цена по нынешним временам.

Брат Кайл встретил меня у ворот монастыря, его глаза сразу упали на сверток в моих руках.

— Добыл? — спросил он, и в голосе слышалось сомнение.

— Добыл, — кивнул я. — Теперь твоя очередь.

Мы спустились в подвал скриптория, где стоял массивный стол, заваленный инструментами. Кайл развернул лист меди, провел по нему пальцами, потом покачал головой.

— Слишком толстая. Придется расплющивать.

— Значит, будем расплющивать.

Кайл вздохнул, достал из-под стола деревянную доску с набросками.

— Вот что я придумал. Сначала нагреваем лист в горне, потом пропускаем между двумя валами. Так получим ровный лист.

Я изучил схему. Примитивный прокатный станок — два деревянных цилиндра с железными осями. Ручной привод, но для наших нужд сгодится.

— А как крутить будем?

— Послушники, — усмехнулся Кайл. — Им подвиги нужны для спасения души.

Мы потратили весь день на сборку конструкции. Дерево скрипело, железо звенело, а к вечеру первый станок был готов. Испытали на куске мягкого свинца — получилось. Не идеально, но достаточно ровно.

На следующий день мы разожгли горн во дворе. Когда медь раскалилась, двое послушников схватили ее клещами и протащили между валами. Металл шипел, искрился, но поддавался. После третьего прогона у нас в руках был ровный лист, толщиной в одну двадцатую дюйма.

— Теперь режем, — сказал Кайл, доставая заготовленные чеканы — острые железные трубки с заточенными краями.

Мы положили лист на деревянную плаху, и Кайл ударил молотом по чекану. Раздался звонкий стук, и из меди выскочил идеальный кружок.

— Первая, — прошептал он, поднимая монету. Грубая, без клейма, но уже похожая на деньги.

Я взял ее в руки. Теплая, тяжелая. Первый шаг к финансовой независимости.

Но настоящая работа началась потом. Кайл, бывший ювелир, вырезал из твердой стали два штампа: на одном — крест, на другом — изображение буханки. Мы нагревали заготовки докрасна, клали между штампами и били молотом. Металл поддавался, как воск, принимая оттиск с невероятной четкостью.

— Смотри, — Кайл поднес готовую монету к свету. — Глубина рельефа… Такое только у римских денариев бывало.

Я кивнул. Крест получился выпуклым, каждая линия — четкой. Даже рант по краю — аккуратный, будто отлитый в форме. Холодная чеканка такого не давала.

— Люди подумают, что это волшебство, — усмехнулся я.

— Для них так и есть, — ответил Кайл. — Они не знают, как работает нагретый металл.

Мы работали всю ночь. К утру у нас было тридцать монет — блестящих, почти золотых на вид. Когда аббат увидел их, его лицо осталось непроницаемым, но пальцы сжали монету так, что побелели костяшки.