Искательница бед и приключений

Пока я озиралась да соображала, он сам кинулся к портовому служащему и принялся его допрашивать. А потом и вовсе рванул к грузовому катеру, чтобы помочь рабочим перекинуть контейнеры с провиантом, оружием и инструментами.

Энергии Иверса хватило бы, чтобы и армию мертвецов на ноги поднять! Он успевал подбадривать грузчиков солеными словечками, распекать агентов и забрасывать на тележки тяжелые ящики.

Профессор скинул пиджак, закатал рукава рубашки и играючи поднимал волосатыми ручищами здоровенные тюки.

Я невольно засмотрелась на него. На его загорелых предплечьях и шее вздулись жилы, волосы и борода потемнели от пота, мокрая рубашка прилипла к спине, обрисовывая рельеф мышц.

От него буквально дым валил, даже мне стало жарко, а дыхание участилось, словно это я только что пробежала по трапу с ящиком на плечах.

Абеле Молинаро меланхолично стоял рядом, время от времени выкрикивая:

– Осторожно, Иверс! Канат! Не оступитесь!

Других провожающих не было. Из-за переноса рейса невеста Иверса не успела к отбытию, но профессор как будто этому не особо огорчился. А я уж и подавно не переживала: наблюдать их прощальные объятия и поцелуи настроения не было.

Ночь накануне я провела бессонную, гадая, что принесет мне возвращение на родину. Родителей о приезде я не предупредила.

Письмами мы обменивались нечасто. Тон родительских посланий был ласков, но чувствовалась в нем обида. Когда мы виделись в последний раз два года назад – родители ненадолго приехали в Сен-Лютерну – встреча вышла несуразной. Мать рассказывала новости, расспрашивала, как живу, а отец все больше отмалчивался и отводил глаза.

А я стеснялась родителей. Стыдилась яркий афарских нарядов матери, ее акцента, развязных манер отца. Я не знала, о чем с ними говорить, и вздохнула с облегчением, когда они уехали.

Не забывала я и о врагах, что остались в Хефате. Однажды, когда я писала матери, осторожно расспросила ее о Муллиме. И узнала, что Муллима давно не видели; возможно, он завербовался наемником или сидит в тюрьме.

Надеюсь, его еще не выпустили.

– Отправляемся! – проорал Иверс и махнул рукой, показывая на катер-челнок, который должен был доставить нас на борт.

– Удачи, Джемма, – Абеле крепко сжал мою руку и потряс. – Не держи зла. Ты еще будешь благодарить меня за то, что я отправил тебя в эту поездку, – он лукаво улыбнулся.

– Если я из нее вернусь, – сухо ответила я, потому что все еще сердилась на своего патрона.

– Считай это отпуском, – он подмигнул. – Но бдительности не теряй. Впрочем, я в тебя верю, и в Габриэля тоже.

Разговор продолжить не получилось, потому что Иверс без церемоний схватил меня за руку и потащил по сходням.

– Почему все женщины такие нерасторопные и тянут до последней минуты! – бушевал он.

– Почему мужчины повсюду находят грязь? – парировала я. – С чего вам вздумалось таскать мешки? Посмотрите, в кого вы превратились!

Иверс потерял свой лоск, его рубашка стала черной от пыли, а на руке краснела свежая ссадина.

Он лишь фыркнул и отвернулся, а я вдруг поняла причину его бурной деятельности – профессор тоже был возбужден, и, пожалуй, нервничал не меньше моего.

На палубе кипело столпотворение. Часть пассажиров, не желая пропустить момент отплытия, устремилась к бортам. Другая часть направилась в каюты или бары, чтобы отпраздновать начало путешествия. Поэтому потоки людей сталкивались, закручивались в водовороты, кое-где даже вспыхнули перебранки.

Иверс бесцеремонно перехватил за шиворот замотанного стюарда и потребовал проводить нас в каюты.

Стюард вспыхнул от негодования подобным обращением, но, оценив габариты и решительный настрой Иверса, смирился.

Мы поспешили за ним вниз по трапу, и дальше – по тускло освещенному коридору, обитому зеленым бархатом.

Пол приятно пружинил под ногами, а я прислушивалась к своему организму, ожидая первых признаков морской болезни.

Ненавижу это состояние! Чувствуешь себя заплесневелой тряпкой, которую выворачивает и сжимает чья-то безжалостная рука.

Стюард галантно отобрал у меня саквояж, в который я упаковала все необходимое на два дня.

Озия сам тащил свой тяжелый чемодан, а также бережно прижимал к груди несессер-аптечку. Несчастный аспирант страдал десятком аллергий на самые неожиданные вещи, и поэтому не расставался с медикаментами. Я глянула на Озию с сочувствием, впервые ощущая с ним некую общность, хотя здоровье у меня в целом отменное.

Иверс и вовсе обошелся потрепанным походным мешком. Элегантный стюард поглядывал на эту жалкую вещь с презрением.

– Ваши каюты. Если что-то понадобится – позвоните горничной, – сообщил стюард и, получив свободу и купюру за услуги, унесся прочь со всех ног.

Каюта Иверса располагалась слева от моей, каюта Озии – напротив.

– Надеюсь, здесь толстые стены и ваш храп не будет мешать, – не удержалась я от ехидного замечания. Я настолько привыкла пикироваться с Иверсом, что просто не могла начать разговор иным образом.

– Еще посмотрим, кто громче храпит, – не остался в долгу Иверс. – Хотите посоревноваться? Победитель получит прищепку на нос, а проигравший – беруши.

– Заранее уступаю победу вам! – я поскорей скрылась в каюте – впрочем, несколько взбодренная небольшой перепалкой.

Оказавшись внутри, оживилась еще больше.

Надо отдать Иверсу должное – устроил он нас роскошно. Каюта была тесной, но уютной, с настоящим круглым иллюминатором, желтыми занавесками и голубым ковром на полу.

Из такой комнаты и выходить не хочется. Когда пароход дал длинный гудок, застучал мотор, а пол слегка колыхнулся, я легла на кровать, готовясь встретить приступ тошноты.

Минуты текли, качка все не начиналась, по потолку прыгали зеленоватые блики, я чувствовала себя отлично, но скоро заскучала.

А тут и в дверь забарабанили:

– Грез! Выходите! Отметим начало экспедиции на палубе!

– Не хочу! – отозвалась я.

– Вашего желания никто и не спрашивает. Вы на работе. Сейчас я ваш начальник, и нам нужно обсудить планы.

– Чтоб вам на месте провалиться! – ругнулась я тихо, но при желании человек за дверью мог услышать.

– Я сказал – бегом наверх! – сердито проорали снаружи.