Испытание временем

— Вам, значит, подводу? Сейчас доставим.

Он уходит и возвращается с рыжим теленком.

— Придет мужик спрашивать, — говорит он мне, — никаких с ним разговоров, пока до села вас не довезет, теленка не отдавайте.

Надо бы и Ваньку с собой захватить, но что с болтуном возиться. Увлеченный разговором ординарец не заметил, как я оставил его.

Мы рядом на мягкой соломе — рыжий теленок и помполиткома пограничной бригады. Теплый, солнечный день. Голубое небо несется вслед за подводой, зеленая земля убегает назад. Кругом тихо, благодать. Никого на пути, хоть кати три дня и три ночи. В рощице тропочкой, словно улица проложена, по сторонам частоколы, уходящие в небо; справа ольха, слева орех, а на пригорке сторожами стоят дубы. Лошадка весело бежит, никакой помехи на пути, сорока прокряхтит и слетит с куста: дескать, уступаю дорогому гостю; по земле пронесется легкая тень — то птица над головой пролетела.

Теленок сосет мой палец, таращит глаза и облизывается. Он пробует облизать ручку кортика, кожаный ремень, носок ботинка и фыркает: нет ничего вкуснее пальца. Упрямая соломинка щекочет ноздри, лезет в нос, ни отвернуться, ни смять ее, теленок чихает, обдает меня брызгами. Я досадливо вытираю лицо, — вот и дружба врозь.

Рощица редеет, по ту сторону оврага показалась деревня. Возница прячет кнут и скручивает цигарку. Голубое небо бежит, несется за подводой к тихой деревеньке, где нет ни бед, ни опасностей и вечно царит спокойствие и мир.

Мы въезжаем во двор сельсовета. Нас окружает толпа — взгляды недобрые, шепот враждебный. К нам приближается парень с пышным чубом на лбу. На нем синий жупан немецкого сукна и новые лакированные сапоги. Он кружит на пальце металлическую цепочку, кружит без отдыха взад и вперед.

Парень ощупывает теленка, заглядывает ему в рот и движением бровей приказывает взять.

— Порезать и зараз варить.

Резать? Мне становится не по себе. Я отвожу руку от рыжей головки, жадный рот все еще сосет палец. Нас разлучают, теленка уносят. Очередь за мной, чубатый злодей в гайдамацком жупане может так же распорядиться и мной: «Порезать и зараз варить».

— Куда везешь? — спрашивает парень возницу.

Голос суровый, крестьянин пугливо озирается. Ключик взлетает, цепочка кружится, ложится перстнями на палец и змеей разворачивается вновь.

— Комендант приказал до деревни довезти.

— Дело есть? — допытывается он.

— Не знаю.

Во двор въезжает подвода, нагруженная винтовками. Сверху лежит знамя не красного цвета. Парень в синем жупане оборачивается и сквозь зубы цедит:

— Сережка! Сукин сын, подводу соломой накрой!

Двое бросаются исполнять приказание.

— Откуда, куда едешь? — обращается он ко мне.

Парень впервые взглянул на меня. Нижняя губа его презрительно выпячена, кроваво-красные доены окаймляют изжелта-белые зубы-клыки. Такой не пожалеет, не остановится ни перед чем.

Ему я правду не скажу. Держу путь на Елисаветград, чтобы в старой крепости опыты делать, пожары вызывать на расстоянии, тучи разгонять, снег растапливать на лету.

Я вычитал это в какой-то книжонке. Такими словами пройдоха бродяга чуть ли не насмерть испугал шерифа.

Подобного ответа никто не ждал. Ключик взлетел и свалился, металлическая цепочка повисла.

— Как это так, — не без тревоги спрашивает парень, — ты что же, фокусник?

И голос не тот, и уверенность не та, бандит растерялся.

Я напряжением воли подавляю нарастающую тревогу. Парень должен поверить в мое искусство, иначе мне несдобровать.

— Наставлю два стекла на вашу деревню — и нет ее. Дотла сгорит. Нажму кнопку вот здесь, на поясе, — того хуже будет.

Что, милый, выкусил? За мной водятся и не такие дела. Такое придумаю — хоть со свету беги.

Кто-то подбирается к моему чемодану, пробует замок сломать. Я прикидываюсь спокойным и замечаю ему:

— Осторожно, братишка, нарвешься.

Парень в синем жупане гневно смотрит на вора, и тот исчезает в толпе.

— Как фамилия? — пытается он усмешкой одолеть свое смущение, прячет руки в карманы и исподлобья оглядывает крестьян. Ему трудно решить: бояться ли меня или одарить презрением?

— Фамилия моя известная — Эдисон. Слыхали?

Вот незадача, впервые им встречается такой человек. По правде говоря, хорошо, что впервые. Рассердишь его — несчастье нашлет, не угодишь — того хуже.

Я готов показать свое искусство. Вон на пригорке стоит стог соломы, наставлю стекла — и баста, в момент запылает. Не ручаюсь, что огонек не пойдет дальше.

Кто мне в деревне это позволит? Не надо, не надо, они верят на слово.

— А на поясе что за кнопка у тебя? — бессильный скрыть свое любопытство, спрашивает главарь.

Хорошо, что я пристроил ее, сейчас она мне пригодится. Я машу рукой: ерунда, магнитное поле, не подступишься, любого свалит с ног. Главный аппарат у меня здесь, на плечах, можно пощупать, это электрическая линия. Я сжимаю локоть, и слышен короткий треск.

И помочи пригодились, давно их выбросить пора, да лучших все не было. Пришлось проводом скрепить, веревок не хватило. Я берусь за чемодан, и все передо мной расступаются. Пусть его со стеклами, скорей бы уезжал.

Первым исчезает парень в синем жупане, за ним уходят другие. Перепуганный возчик садится на телегу, и мы продолжаем свой путь.

— Кто это? — спрашиваю я возницу.

Вместо ответа тот опасливо оглядывается на чемодан:

— Верно, что опасная штука?

— Опасная, — на всякий случай убеждаю я его, — не захочу — ничего не будет, хоть прыгай на нем.

Крестьянин доволен. Он ударяет лошадку кнутом и уверенно дергает вожжи.

— Время какое пошло, — видели, теленка забрали. Только купил, хотел вырастить коровку. Кто они? Известно кто — бандюги. Никто им не страшен, и комендант из своих… Видали на шапке красную ленточку, — это у них, у повстанцев, вроде кокарды. По-всякому себя называют: и махновцы, и петлюровцы, и григорьевцы. Тот, что в синей поддевке, у гайдамаков был.

Дорога идет полем, кругом пустынно и печально, тучи нагрянули, и солнца как не было. От теленка осталась смятая солома и чувство тоски в груди. Снова деревня по ту сторону оврага — белые мазанки и колючая изгородь вокруг каждого гнезда.

Возница осторожно снимает чемодан и стремительно отъезжает. Издали видно, как по широкой дороге катится, несется опустевший возок.

Вечереет. У дверей сельского Совета сидят крестьяне. В накуренном и грязном помещении старик с длинной бородой щелкает на счетах.

Я сдвигаю фуражку набекрень и небрежно снимаю плащ. На куртке алый бант со звездой, на поясе наган, сбоку флотский кортик с перламутровой ручкой.

— Вы председатель? — спрашиваю я.

Старик молчит, продолжает свое дело. Снова вопрос и снова шелест бумаг и стук счетов.