Испытание временем

Командир дезертировал, он бросил свой пост и бежал. В таком случае я, солдат Революции, обязан его заменить.

— Что вы делаете, студенты! — обращаюсь я к ним. — Опомнитесь, мне стыдно смотреть вам в глаза!

— На вот тебе, большевик, заткни платком себе глотку.

Они смеются надо мной, набивают карманы чем попало.

— Не корчь из себя дурака, грабь награбленное.

— Ты пойди донеси, — советует мне кто-то, — орден получишь.

Охрана громит революцию, что делать? Спокойно смотреть или выпустить по врагу обойму патронов?

Я взбираюсь на насыпь, выше крыши пакгаузов, на обласканный солнцем бульвар, вскидываю винтовку на плечо и направляюсь в штаб. Мне не место среди врагов пролетариата, я отрекаюсь от сообщества громил.

За трудным днем — ночь, вторая бессонная ночь. Студенческий отряд бродит по улицам города, останавливает пеших и конных, преграждает путь автомобилям. Кругом безлюдье, в непроглядном мраке горят редкие огни. Из предосторожности отряд жмется к домам, укрывается в подворотнях и по команде высыпает на мостовую. На окрик командира машины замедляют ход и останавливаются. Мы рассматриваем людей и подолгу их расспрашиваем. Враг ли, друг ли пред нами, его надо хорошенько разглядеть. Я беру в руки пропуск, вижу красную звезду на белом фоне бумаги и добрым словом провожаю уезжающих. Я устал, руки и ноги мучительно ломят, но явись угроза революции, я буду драться до последнего вздоха. Жалкие студенты, золотая молодежь, им недоступно сознание высокого долга, непонятна моя радость. Мне доверили историю, покой грядущих поколений, поставили на великом перекрестке мира, и мне все оттого дозволено. Я могу постучаться в любые ворота.

Светает. Отряд стучится в ворота греческой церкви. Нам открывает привратник в долгополом сюртуке.

— Отряд устал, — говорит командир, — мы должны отдохнуть. Впереди долгие, тяжелые сутки.

— Пожалуйста, — следует любезное приглашение, — госпиталь пуст, французы увезли раненых греков. Там тихо и спокойно, никто не помешает вам поспать. Безопасно ли? Совершенно.

Нас встречает острый запах лекарств и повязок. На полу валяются грязные бинты и склянки из-под медикаментов. На кроватях смятые подушки и сброшенные одеяла. Постели словно еще теплы, согреты больными. Никто не ждет команды, мы бросаемся на кровати и сразу же засыпаем.

Блеклый рассвет встает за окном, истомленные студенты лежат неподвижному каждого чудесный сон перед глазами и винтовка в уснувших руках.

Нас будят отчаянные крики:

— Мы погибли, спасайтесь!

— Вставайте, товарищи, нас предали!

— Бегите отсюда, это тифозный барак!

Встревоженные студенты вскакивают и, сонные, суетятся.

— Куда вы бежите, остановитесь! — кричу я им вслед. — Хватайте виновника, негодяя в длиннополом сюртуке. Где командир, почему он упускает преступника!

Холеный офицерик в третий раз предает революцию — холуям Английского клуба, громилам таможни и убийце в церковном дворе.

Отряд возвращается в штаб. За каждым шагом эхо и гнетущий отзвук тревоги в груди. Я гордо озираю встревоженных соратников, их испуг вдохновляет меня. Я жаждал опасности, звал ее, и она пришла. Добро пожаловать, давно жданная гостья!

Снова утро. Заведующий пропагандой военного комиссариата напутствует меня:

— Зовите народ в партию, расскажите о социализме, о Ленине. Не упускайте самого важного, расскажите рабочим о наших трудностях.

Битком набитый инструкторами и агитаторами, грузовой автомобиль несется по городу. Закрытый парусиновым верхом, он напоминает санитарную повозку. На перекрестках и площадях, где заметно скопление людей, в очереди у лавки, на базаре, у водопроводной будки машина останавливается, агитатор произносит жаркую речь и заканчивает вдохновенным призывом: «Да здравствует Советская власть!».

Моя очередь выступать. Я становлюсь на краю машины и словно падаю в пропасть. В себя я прихожу от рукоплесканий и криков «Ура!». Погодите, погодите, упущено самое главное, я словом не обмолвился о трудностях революции. И продолжаю: «Позор тем, чья фантазия заслоняет им действительность, кто ждал Красную Армию в ладно скроенных шинелях и начищенных звездах, чья жадность ведет к спорам из-за банки молока и куска лишнего хлеба! Проклятие разбивающим ящики в таможне, навертывающим на себя кружева, атлас и шелка! Они самые страшные враги революции, источник всяческого зла».

Вот и все, ничего больше не прибавишь. Какие еще трудности могут быть у революции?..

Мне снова рукоплещут, криком выражают свое одобрение. Вот она, долгожданная слава, мной восхищаются как героем, опорой и гордостью страны. Растроганный, я соскакиваю с машины, жму руки рабочих и взираю на каждого с благоговением…

Уходят дни и ночи, но не исчезают, им уготована вечная память в сердцах человечества.

В тупике Канатной улицы, там, где железная решетка у обрыва высится над морем, в широкий двор ведут ворота, привешенные на каменных столбах. С правой стороны тянется глухая булыжная стена, слева одиноко стоит домик с вьющимся над окнами виноградом. Дальше, у круто спускающегося к морю обрыва, в одноэтажном строении, издавна разместился штаб Одесской пограничной бригады. Где-то внизу неспокойно суетятся портовые поезда, оглашают гудками морские просторы суда, по ту сторону волнореза все еще стоят корабли Антанты, а в штабе царит милый полумрак, тишина, прерываемая шелестом бумаг и негромкой деловой речью. Низенькие потолки штаба от старости покривились, полы прогнулись, образуя в каждой комнатке свои профили. Ничего похожего на штаб. Милый семейный домик, ветхое жилище славного прадеда. Все тут знают друг друга, взаимно помнят дни ангела и именин. Письмоводители женятся на делопроизводительницах, переписчицы выходят замуж за каптенармусов, а командиры тайно влюбляются в машинисток.

Чудесное местечко, редкой доброты люди. Я пришел сюда агитатором, но сотрудники и сотрудницы, комендант и комбриг решили иначе. Едва стало известно, что при командирах назначаются политические комиссары, на эту должность приказом был назначен старший письмоводитель Бондуровский, а меня поздравили с высоким званием помполиткома.

Прекрасная часть, все от ординарца до командира преданы делу пролетариата. Комбриг, милейший старичок, бывший полковник царской армии, подарил мне новую кобуру для нагана. Я надел ее, и все, поглядывая на меня, усмехались. Оказывается, кобуру носят не так и не на той стороне. Политком Бондуровский сделал кое-кому замечание и потребовал уважения к комиссарскому составу, но я без труда его убедил, что эти шутки исходят от доброго сердца и нисколько не роняют наш авторитет.

Командир сделал мне еще один подарок, преподнес кортик с перламутровой ручкой. Кто-то попробовал и над этим подтрунить, но другие его осадили: пограничная бригада обороны Черного моря — почти морская часть, и в ношении кортика ничего зазорного нет.

Смеются — и пусть, сейчас бы только и радоваться. Трудное время миновало. Народ верен революции. Иное дело за кордоном, оттуда добра не жди. У днестровского лимана, где расположены части бригады, румыны все чаще совершают набеги, но так и должно быть. Гибнущий мир всегда поражал своей подлостью. Там, где воды разделяют Россию и Румынию, с вражеского берега на лодках бегут в Советскую страну. Из Бессарабии уходят рабочие и крестьяне, покидают родные места. Иногда покажется румынский корабль, оглушительной стрельбой заявит о себе, и лодки повернут назад.

Буржуазии теперь трудно, а нам только радоваться, шутить и смеяться.

Политком Бондуровский пригласил меня в свою крохотную комнатку и сказал:

— Мы с командиром обсудили положение на границе и решили послать вас проведать посты. Дорога нелегкая, от Одессы до Скадовска путь немалый, возможны всякие неожиданности, придется лошадьми и пешком пробираться. Ваша задача — восстановить с частями нашу связь. Мы дадим вам мандат на право проезда на поездах, на паровозах и даже дрезинах. В помощь пошлем ординарца Ваньку Ручьева, он находился при командире бригады и знает расположение постов.

Был май тысяча девятьсот девятнадцатого года — пора великих ожиданий и надежд, и мы пустились в дальний путь.

Ординарец Ванька из Сибири оказался спутником трудным. Он извел меня в дороге расспросами и на всякую глупость требовал ответа. «Политком, — твердил он, — обязан все знать». Скажи ему: почему люди не так высоки, как дома? Правда ли, что тучи опускаются в море, вбирают в себя воду и проливаются дождем? Его рассказы о счастье, об удаче, о везении и невезении заканчивались сентенцией: богатство и бедность не в нашей власти, надо родиться под хорошей звездой. Я вначале не стерпел и сказал: