Истина
Шрифт:
Угрожающе сильными были порывы ветра. Я прошла в спальню, села за компьютер. Проверила почту. Мне Анна писала из Донецка. Мы с нею переписывались. Она тоже уже женщина была в годах. Недавно развелась с мужем. Писем мне не было. Я поиграла в «Летучку», детская игра на память, надо было запоминать картинки. Проиграла. Больше не стала играть. Глаза устали.
Я ждала звонка, хотела соучастия. Не поздно ли? Случись инфаркт, меня бы уже не было в живых. Зачем тогда мне этот звонок? Но на сердце я не жаловалась. Я плохо видела, ноги болели – это было. Кто мне мог позвонить, прийти? Собственно, я никого не ждала. Знакомые, конечно, были, но чтобы прийти… Нет. Когда я работала, мне звонили, я звонила. На работе – на виду, в коллективе, не одна. Я могла бы еще работать. Терехова, начальник отдела кадров, не хотела меня рассчитывать. Я тогда сказала, что уезжаю, соврала. Зойка Хохлова
Я хотела бы, чтобы кто-нибудь у меня был и чтобы этот кто-то меня любил, не ругался на меня, как муж, царствие ему небесное. Чтобы мы всегда были вместе. Помогали друг другу. Старик со старухой. Как это здорово, вот так всю жизнь вместе! Это надо заслужить.
Работала я с 17 лет. Трудовой стаж у меня был большой, и я рассчиталась, не стала никого слушать. И вот теперь одна – без работы, подруг. Это должно было случиться. Без этого нельзя. Не могла же я всю жизнь работать. Но я была не одна. Были дети. Костя-первенец. Взрослый уже человек. 30 лет. Механик. Семья. Он мне почти не звонил, так, если только в праздник поздравит. Я и не ждала от него звонка. Мы прекрасно обходились друг без друга. Светлана, дочь, она могла позвонить. 25 лет, замужем. Жизнь ее была какой-то безалаберной. Муж у нее нигде не работал, все искал денежную работу. Светлана тоже ленилась. Они часто скандалили. Светлана все просила у меня в долг. Долг не отдавала. Длинным каким-то был день, еще только второй час. Чтобы скоротать время до вечера, я стирала. Только вот так, делом, можно было обмануть время, ускорить. Это было проверено, перепроверено.
…И опять я ждала звонка. И мобильник молчал. Было обидно. Я сердилась: выдумала какой-то звонок, кто-то должен позвонить. Ни выйти из дома, ни чего… Взаперти. Как карантин. Лагерь. «Кому ты нужна, пенсионерка?» – выговаривала я себе. Я не верила, что я ничего не значу, никому не нужна. Я – мусор, хлам. Мне становилось страшно. И страх был животный. Я сидела в комнате за столом, читала Владимира Набокова, рассказ «Встреча». И вот уже стало темно. Ветер не утихал. Я стояла у окна, смотрела на припаркованные во дворе машины. Все больше были иномарки. Лица людей на улице в темноте уже было не разобрать. Как в масках. Любила я вечером пройтись. Почему «любила»? Я и сейчас люблю. Только сейчас я ждала звонка. Я была вроде как больная, так я понимала свое настоящее положение. Я была всеми забыта. Одна. И я проверяла, так ли я всеми забыта, одна. А может, я приоткрывала занавес в свое недалекое будущее? Все это старость, немощь будет. Все это впереди. Мне не хотелось этому верить. Я уже не ждала звонка: кто мне станет звонить вечером? День на исходе, не до меня. Я еще не ужинала, потом еще будет телевизор… И все же день прожит. Это его остатки. Прожит… Я никогда так еще не говорила. Но день уже не вернешь, как и жизнь. Я устала. Забыться, уснуть –роскошь. Купаться в роскоши.
Проснулась я без пяти семь. Я никогда не просыпала, организм был натренирован, была программа. Надо было вставать, а я все лежала. Куда мне было торопиться? Никто меня не ждал, никому я была не нужна. В 15 минут девятого я встала, уже больше не могла лежать. Больная я, наверное, еще бы лежала, отлеживалась. Я всегда, когда болела, лежала весь день. Может, я заболела? Температуры не было. Всякое бывает. Если бы я заболела, я бы сейчас ублажала себя, ела бы фрукты – кислое, соленое для аппетита, чтобы выздороветь. И мне было бы, наверное, не до звонка. Я баловала бы себя. Когда я болела, мать, царствие ей небесное, не отходила от моей кровати. Стоило мне захотеть булочек – я любила стряпню, – мать месила тесто.
Я плотно позавтракала, на аппетит не жаловалась. Нет, я не болела. Так, может, легкое недомогание, депрессия. Компьютер, потом я варила картошку на обед. Время шло. Мне никто не звонил. Я не обижалась, может, смирилась. После обеда у меня был тихий час. Кажется, так будет всегда, иначе и не может быть. Жизнь продолжается. Сегодня – ясно, солнце. За окном на термометре минус 15. Холодно. Зима. А я думала о лете. Цветы. Бабочки. Я еще не старая. Я опять читала Набокова. Сегодня было как вчера. Но вчера не было солнца и вчера я не лежала в кровати до восьми часов и не варила картошку на обед.
Большая часть светового дня была уже была прожита мною, и опять мне никто не звонил, не спрашивал, никому я была не нужна. Есть я – и нет меня. Эта двойственность была мне в тягость. Жизнь вроде как остановилась. Но время остановить было нельзя, а жизнь – это время.
Вечер. Нет – вечерело. Солнце, уже потухшее, в серой дымке,
зависло над горизонтом. День прошел. Да, именно прошел. Я устала, чувствовала себя не совсем хорошо, силы оставляли меня. Утром все было ново, свежо, но только не вечером. Четыре тридцать. В это время я ходила по магазинам: в пять часов все шли с работы, была очередь, надо было успевать. В пять часов, в шестом в магазине нечего было делать, люди все сметали с прилавков.Вот уж четвертый день я дома, как в заточении. За что? Я никому плохого не сделала. Завтра. Все завтра – и звонок… Завтра как будущее. Завтра будет лучше, чем сегодня. Жизнь не стоит на месте. Это хорошо, что есть завтра, без него было бы плохо. Но у меня сегодня ужин еще, телевизор… Значит, еще есть сегодня. Богатая. Легла я на полчаса раньше обычного, хотела, чтобы что-нибудь приснилось. Спала я плохо, ничего не видела.
Пятый день, как я упрятала себя в квартире, в четырех стенах, и это добровольно. Карантин. Только от чего? Непонятно. На термометре за окном минус 20. На окне узор: много белых еловых лапок. Машина на дворе прогревалась. Все своим чередом. И так каждый день – с незначительными изменениями. В постоянстве – жизнь. Я отошла от окна. Я уже завтракала. А еще обед, ужин – вехи моей немолодой, незавидной жизни.
До обеда я стирала, смотрела телевизор, ругала опять себя, что устроила шоу со звонком. Дура! С годами совсем ума не стало! В обед я выпила вина. А так хотелось напиться! Не смогла. Трезвенница. Потом был опять тихий час. Солнце растопило, вылизало все узоры на стекле. Пятый день до меня никому никакого дела не было. Я потерялась. Я ходила от окна к окну, с кухни в комнату и обратно. Синица села на перила балкона. В клювике у нее было семечко. Она крепко зажала семечко коготками, с оглядкой, крутя головой, доставала зерно, отшелушивала. Уж не та ли это была синица, что утром прилетала, что-то свистнула?
Это добровольное мое заточение в четырех стенах было сродни какой-то игре. Я не могла понять – в выигрыше я была, в проигрыше? Что я хотела сказать своим заточением, чего добивалась? Было грустно.
Я сидела уже за компьютером. Занятная штука. Только глаза болели. Солнце опять зависло над горизонтом, слепило глаза. Мне никто не звонил. Позвонить самой – не по правилам, нечестно. Завтра уже пятница. Когда это все кончится? Скоро, я чувствовала. Все имеет начало и конец.
На завтрак я варила кашу. За окном было темно. Я прошла в комнату, включила свет: на мобильнике было СМС. Из-за радио я не слышала звонка, интуитивно подошла – и удачно. Обычно мне дочь отправляла СМС, экономила. Наверное, денег надо. Ну и ладно, хоть позвонила. «Узнай, изменяет ли тебе муж. Шли В на 7586. 3 р.».
Смех
Вчера на работе Леонид Павлович вдруг заметил за собою, что не смеялся – и давно не смеялся. Жизнь – это не комната смеха. Но это же естественно – смех. Раньше он смеялся, травил анекдоты. Куда все подевалось? Смех – не товар и не вещь какая. Его не купишь, не продашь. И потерять нельзя.
Леонид Павлович был не молодой и не старый – такой неопределенный, интересный возраст. Леонид Павлович и так человек был невеселый, а в последнее время совсем захандрил, сник. А все было как у всех – детсад, школа, семья… Он был не хуже других, работал автослесарем в гараже. И женился он по любви. А вот счастья не было. Через три года после свадьбы жена закрутила с фотографом. Он как-то с обеда ушел с работы, нездоровилось, пришел домой, а там гости. Фотограф. На столе закуска. Жена выпивши. Он не сдержался и набросился на фотографа с кулаками. Жена вызвала милицию. Получил он тогда два года условно. После суда сразу подал на развод. Хорошо детей не было. Жена потом приходила мириться, он разговаривать не стал. Вот уже три года он жил один. Он особенно не переживал. Женщина была. Людка из гастронома. Шлюха. Все-таки лучше, чем ничего. Недавно в гараже было сокращение. Леонид Павлович остался без работы. Надо было где-то искать работу. Тут на днях он звонил на прииск, говорил с директором. Директор обещал взять. Правда, зарплата небольшая, но выбирать не приходится.
Леонид Павлович сидел в кресле, курил, смотрел телевизор. Через пятнадцать минут «Бриллиантовая рука». Смешной фильм. Леонид Павлович смотрел его раз шесть – и все смеялся. В комнате было тепло, даже жарко. Леонид Павлович был в майке, трико. Некрасиво отвисал живот. Послезавтра на прииск. Новый коллектив, все незнакомое. Не любил Леонид Павлович перемены. Он тяжело сходился с людьми, был некоммуникабелен. Он забыл, когда последний раз был в гостях, и к себе никого не приглашал. Однообразно проходила жизнь. Работа, дом, газета, телевизор… Любка что-то давно не заходила.