Истории замка Айюэбао

Чуньюй Баоцэ посмотрел ей в глаза:

— Не совсем понимаю.

— Тогда скажу напрямик. Проще говоря, я не из тех, кто участвует в строительстве, я в противоположном лагере. То есть я не только не могу вам помочь, но и, напротив, могу навредить.

— Навредить? Но почему?

— Потому что я, как и многие другие, считаю «Лицзинь» врагом. Мы только и ждём, чтобы корпорации как можно скорее пришёл конец. Я говорю совершенно искренне — сейчас мне только это и остаётся.

Последовало долгое молчание. Крылья носа у Чуньюй Баоцэ заиграли в улыбке, на лбу выступили маленькие капельки пота. Его взгляд переместился с собственных ладоней на лицо Оу Толань, становясь всё тяжелее. В конце концов взгляд стал таким давящим, что она почувствовала себя неуютно.

— Простите. — Он поднялся с места.

Оу Толань решила, что на этом разговор окончен, сейчас он возьмёт со спинки стула свою сумку и уйдёт. Но нет, медленно прошествовав к книжным стеллажам, он окинул взором стоящее в ряд собрание сочинений в чересчур роскошных переплётах, затем долго рассматривал расставленные на полках разноцветные камушки и чучела морских звёзд. Там же лежала и короткая толстая скалка. Он взял её в руки, погладил и повернулся к Оу Толань:

— Простите меня за это недопонимание. Мы знакомы больше года, и я думал, что мы стали друзьями. По крайней мере, я всегда видел в вас наставника, своего проводника в мир фольклористики…

Оу Толань тоже встала и протянула ему чашку:

— Нет, с вами как с человеком, который пишет книги и увлекается фольклором, мы можем общаться, и очень даже приятно. Но когда вы ведёте со мной переговоры от лица корпорации, мы с вами не друзья.

Чуньюй Баоцэ опустил голову и посмотрел на чашку, словно сомневаясь, пить из неё или нет. Он поставил чашку на стол:

— Я хотел бы спросить У Шаюаня: он придерживается той же позиции, что и вы?

— За него отвечать не могу. Люди часто расходятся во мнениях, а он не просто сам по себе, за ним стоит Цзитаньцзяо, так же как за вами — «Лицзинь». Вы с ним уже много общались, так что могли уже и сами понять, что он думает.

Чуньюй Баоцэ горько усмехнулся:

— Прошу прощения, он пока ещё не был так откровенен со мной, как вы сегодня. Тем не менее я благодарю вас за наш сегодняшний диалог, из него я понял, как быть вашим другом… Я и впредь буду смотреть на вас как на своего учителя по фольклористике и надеюсь, вы не оттолкнёте меня…

— Ну что вы. В следующий раз, как будет возможность, можем даже снова послушать вместе запевки…

3

Вернувшись в гостиницу, Чуньюй Баоцэ предупредил Старого Сома, что простыл на берегу и ему нужен хороший отдых, поэтому он не хочет, чтобы его кто-то беспокоил. После этого он заперся в своём номере на засов, подпёр дверь стулом, а затем лёг, укрывшись с головой. Его знобило и била лёгкая дрожь. Он помнил, как в детстве в такие моменты бабушка всегда накрывала его ещё одним одеялом и подтыкала углы, чтобы он как следует пропотел. Сейчас он попытался применить тот же способ, но выдержал в такой духоте всего несколько минут. Его окутала такая темень, что не видно было пальцев на вытянутой руке: в его жизни было слишком много затянувшихся ночей, и всюду — непроглядная тьма. Прошлое в Лаоюйгоу, прошлое в Саньдаоган, а между ними — бескрайняя пустошь, везде всё такая же чёрная ночь. Он пускался вдогонку за воспоминаниями, душу его наполнял страх, и наконец он видел впереди проблеск рассвета. Однако сегодня ноги его будто лишились опоры, и он вновь провалился во мрак. Ему нужно было забыться сном, пусть даже ему приснится кошмар. Но он никак не мог уснуть. Откинув одеяло, он обнаружил, что за окном темно; взглянул на часы — три часа утра. Он спустился с кана, выглянул за дверь, на звёзды. В окне Старого Сома было темно. Он посидел немного во дворе, затем поднялся и стал прохаживаться.

Старый Сом, разбуженный, высунулся в окошко и спросил:

— Кто там? А? A-а, это вы, начальник! — Он отошёл от окна и через мгновение оказался снаружи, с накинутой на плечи курткой: — Вы, значит, полуночник, начальник!

— Угу. Страсть как захотелось вашего рыбного холодца, вот решил вас позвать. Почему бы нам не опрокинуть по стаканчику как двум холостякам? Только не будите свою приятку!

При слове «приятка» Старый Сом оживился:

— И не говорите, соскучился я по ней. Ну что ж, давайте достанем холодца и выпьем…

Чуньюй Баоцэ и Старый Сом уселись друг напротив друга, поставив на кан столик из необработанной древесины, а на столик — блюдо с холодцом.

— В старом обществе вот так сидеть на кане и закусывать могли себе позволить только крупные помещики да владельцы рыбных промыслов. — Старый Сом, зажав в ладонях стопку, сделал глоток.

Холодец и впрямь был отменный и оставлял глубокое послевкусие. Чуньюй Баоцэ облизал губы и спросил, как его готовят. На обеденном столе в «Лицзинь» обязательно должна быть такая вещь. Они пили виски, Старый Сом сетовал, что это какая-то «травяная настойка» и запивать таким алкоголем рыбный холодец — всё равно что выбросить этот холодец на помойку, поэтому он поднялся и принёс гаоляновой водки. Этой ночью столь обжигающий напиток особенно пришёлся председателю по вкусу, и он выпил несколько стопок подряд. Должно быть, из-за того, что они смешали два разных вида алкоголя, оба очень быстро опьянели. Старый Сом, скосив глаза, уставился на собеседника:

— В прошлый раз ты привозил подарок для приятки, то есть для фольклористки, а ты знаешь, чья она приятка? У Шаюаня!

— Вот незадача, разозлил я деревенского главу.

— Ещё как! Если бы кто другой владел постоялым двором, тебе уже давно снотворный порошок подсыпали бы.

Чуньюй Баоцэ схватил его за нос:

— Все настолько ему преданы? Что даже готовы поднять руку на постояльца?

— А то! Его первую женщину похитил тот парень с острова, а вторую увёл бы постоялец гостиницы. Станет он считаться со мной, владельцем гостиницы!

Старый Сом скорчил свирепую физиономию, но тут же опустил голову и заговорил сам с собой:

— Когда тигр не ест людей, с ним можно поиграть, но нельзя забывать, что это прежде всего тигр…

— А кто здесь тигр?

Старый Сом опустил веки:

— Так вы и есть.

— Неужто я такой жестокий?

— Сейчас нет. — Старый Сом выглянул в окно, за которым стало светать: — Забыл вам сказать: вечером приходил У Шаюань, вы в это время спали.

Чуньюй Баоцэ угукнул и спросил:

— Ты всегда ему докладываешь, когда я приезжаю?

— Обязательно.

Рассвело. У председателя голова раскалывалась от боли. Вскоре после того, как Старый Сом от него ушёл, едва волоча ноги, в дверь постучал У Шаюань.

— Я так и думал, что весной вы точно приедете, и наконец дождался, — сказал У Шаюань и, потянув носом воздух, учуял запах алкоголя.

Чуньюй Баоцэ убрал в сторонку остатки холодца и стаканы и выставил на столик чайник с чаем, а затем пригласил У Шаюаня сесть напротив, и тот уселся, скрестив ноги по-турецки.

— У нас здесь только так и сидят — вы привыкли, господин Чуньюй?

— Привык, это очень удобно.

С того момента, как гость вошёл в комнату, Чуньюй Баоцэ украдкой наблюдал за ним, ожидая увидеть на его лице выражение самодовольства, однако если оно и присутствовало, то было незаметным. Тем не менее ему бросилось в глаза, что «интеллигентишка» обновил причёску, волосы были ещё короче и жёстче и торчали, как щетина, а те два вихра на макушке выглядели до ужаса свежими. Знает ли он о содержании разговора с Оу Толань, пока было неясно, но это лишь вопрос времени. Чуньюй Баоцэ от всей души полагал, что фольклористка была не из тех, кто падок на лесть и кичится поверхностной славой. Но эти мысли не утешали его, а, напротив, ещё глубже погружали в уныние. Волевым усилием он заставил себя оказать У Шаюаню радушный приём, думая при этом: пора расставить все точки над «i», ведь уже весна — это будет решающее время для Цзитаньцзяо и для «Лицзинь».