История дьявола
Шрифт:
Отдельно стоит остановиться и на других толкованиях образа Локи. Как читатель уже знает, он считался богом водной стихии и удивительным образом походил на бога огня Агни, который, как и он, был божеством воды, «где находила успокоение душа погасшего огня». И, как утверждал Дюмезиль, он возглавлял также подземное царство. Как бы я ни старался избегать аналогий, но, что поделать, если этот бог явился, как и Агни, из глубин земли [260] .
Не оспаривая выводов Дюмезиля, Элиад все же не сомневается в том, что Локи — самый настоящий дьявол. В самом деле, Дюмезиль доказал, что Локи соответствует сатанинскому персонажу Дуриодхана, «воплощающего, по сути, дела демона нашего времени» [261] . Однако Элиад все же немного увлекся. Безусловно, подобный вывод напрашивается сам собой, но Дуриодхана вовсе не был в «Махабхарата» [262] дьяволом, и меньше всего его можно было бы обвинить в будущем конце света. Действительно, у него был несносный характер, но он совершил большую ошибку, когда обыграл в кости принца Дхритараштра и присвоил себе все его состояние. Наконец, он даже не пытался принять душу у приказавшего долго жить принца, когда тот прибыл на небеса вместе со своим псом и отказался там остаться, узнав, что с собаками вход в рай запрещен.
260
Дюмезиль удивляется (или только делает вид, что недоумевает) необычному сходству легенд кельтов, германцев и осетин или скифов,
261
Mircea Eliade. Histoire des croyances et des idees religieuses, II. Payot, 1973.
262
«Махабхарата», или «Великая поэма Бхарата», или «Великая поэма принцев Бхарата» (слово «бхарата» означает также «актер» на санскрите), является, наряду с «Рамаяной», известнейшим эпическим произведением Индии. «Махабхарата» состоит из ста тысяч строф, собранных в восемнадцати книгах, что в восемь раз превышает объем всех томов «Илиады» и «Одиссеи». Авторство приписывается мифическому поэту Вьяза, жившему в IV веке до н.э. В основу поэмы, очевидно, легли подлинные события. Под влиянием религиозных сект поэма претерпела многочисленные изменения. С V века н.э. «Махабхарата» стала для верующих священным преданием.
Затем, раз затронута главная тема в концепции дьявола: спасение души отдельного индивидуума и судьба всего человечества, — иными словами, раз речь зашла о загробной жизни, было бы нелишним высказать свое мнение об одной модной концепции, согласно которой эволюция религий подготавливала приход христианства. Не спорим, что кельтский Рагнарок был ни чем иным, как мировой катастрофой, но по своим масштабам сильно отличавшейся от апокалипсиса, представленного в трех монотеизмах, где говорится о полном уничтожении космоса. В самом деле, после описанной выше кровавой схватки «из морской пучины восстанет обновленная, вся в зелени, прекрасная, как никогда раньше, плодородная земля. На небе снова засветит еще более ослепительное Солнце», — писал Элиад [263] . Заметим только, что его идея вовсе не нова и почти идентична представлению древних египтян времен Нового царства о конце света.
263
Mircea Eliade. Histoire des croyances et des idees religieuses, II. Payot, 1973.
Конец света, о котором идет речь, представляет собой завершение определенного цикла развития Земли, за которым наступает новый этап. Если Локи отведена роль инициатора действа, то только потому, что «германские мифы, воспевая героику войны, по существу являются проводниками идеи, согласно которой войны поддерживают мировой порядок и, уничтожая существующий мир, порождают новый». Это означает, что войны человечеству просто необходимы, ибо они способствуют равновесию сил и обновляют мир. Отражением этого верования стало празднество с раздачей подарков у американских индейцев под названием «потлач», когда в определенный день в году люди разбивают все горшки, чтобы поменять их на новые.
Таким образом, мы впадем в заблуждение, если посчитаем Локи предшественником дьявола. На первый взгляд, он — злой проказник [264] ; однако, приглядевшись, мы поймем, что он — та необходимая сила, которая поддерживает мировой порядок, как уже упоминавшийся его коллега Эшу из религии народности йоруба.
Впрочем, у кельтов был особый дар придумывать подобные персонажи. Примером тому может служить Брикриу, «у которого был острый язык». На бога он, конечно, не тянул, так как был всего лишь вождем легендарного племени из Северной Ирландии во времена правления славного короля Конора Мак-Несса. Он также не был лишен тщеславия, ибо хотел, чтобы от организованного у него дома приема у гостей осталось самое приятное впечатление; несмотря на неблагородное происхождение, он воздвиг роскошный замок на зависть соседям. Однако, как гласит легенда «Доля победителя» [265] , он был большим любителем интриг. Пригласив к себе ульстерских вождей, он по очереди отводил гостей в сторону и говорил, что королевский кусок — доля победителя — предназначается именно ему. Когда приглашенные расселись за столом, между ними завязалась свара, ибо каждый потребовал королевский кусок. Более того, он попытался соблазнить жен гостей, нашептывая каждой из них на ушко, что она самая привлекательная и желанная из всех присутствующих дам. Таким образом, можно сделать вывод, что сеять раздор между людьми было его излюбленным занятием.
264
Де Ври провел специальное исследование литературных источников, в которых упоминается Локи. Ученый доказал, что деградация этого мифического персонажа произошла в более поздние времена, ибо вначале Локи был простым воришкой: он крадет у богов яблоки молодости (похоже на один из подвигов Геркулеса, когда герой греческих мифов добывает золотые яблоки из гесперидского сада), прячет пояс и перчатки у самого верховного бога Тора Локи и прикарманивает ожерелье у Фрийи. Дюмезиль высказал предположение, что прообраз мошенника взят из ранней индоевропейской мифологии, где в первый раз выведен образ греческого бога-жулика Гермеса.
265
Frank Delaney. Legends of the Celts. Grafton Books, London, 1991.
И все же Локи был не дьяволом, а кем-то вроде прорицателя или пророка [266] , и, как отмечает Дюмезиль, он предстает в более поздних текстах в образе мудреца, ollam. Если же и случалось, что он проявлял к людям некоторое недоброжелательство, то только потому что у него вскочила бы на лбу огромная, величиной с кулак, шишка, если бы он держал язык за зубами и не выдавал чужих секретов.
Другим злым проказником был Эвниссиен. Он только и делал, что сеял раздор между друзьями. Порой этот мерзкий тип выглядел просто отвратительно, когда жестоко калечил лошадей, подаренных королю Ирландии, который только что женился на его двоюродной сестре, из-за чего в конечном счете и разгорелась война. В другой раз его проницательность сыграла положительную роль, когда он раскрыл хитрость ирландцев, спрятавших воинов в мешках и пронесших их в зал, где готовилось празднество по случаю заключения мира [267] .
266
Mircea Eliade. Histoire des croyances et des idees religieuses, II. Payot, 1973.
267
Frank Delaney. Legends of the Celts. Grafton Books, London, 1991.
Дюмезиль предлагает причислить к проказникам во главе с Локи и Брикриу другого сказочного персонажа, Сирдона, героя народного эпоса исчезнувшей народности нартов, традиции которых сохранили многие кавказские народы: осетины, последние потомки скифских племен, сарматы, алены и роксоланы, а также татары, восточные и западные черкесы, чеченцы и ингуши [268] . Сирдон, так же как и другие весельчаки, любил зло подшучивать над богами и людьми, и недаром он стал «бедствием нартов». Потеряв всякий стыд и совесть, он совершал гнусные проделки и глумился не только над здоровыми людьми, но и не щадил умирающих. Впрочем, ему приписывали самое что ни на есть дьявольское происхождение: согласно одной легенде, он был сыном дьявола и прекрасной девушки из племени нартов, в то время как в соответствии
с другим мифом его матерью была случайно забеременевшая ведьма.268
Дюмезиль в работе «Локи», стр. 150, ссылается на исследование Г. Санаева.
Вот еще один, на первый взгляд, весьма достойный кандидат на место дьявола. Увы! Нарты часто обращались к Сирдону за помощью, как к арбитру в спорах, ибо тот славился своей мудростью. Несмотря на жестокие проделки, он приходил на помощь людям и, например, вызволил из беды нартов, попавших в ловушку, которую им подстроили великаны, пригласив сесть на смазанные дегтем стулья, чтобы взять в плен. Он удивительно напоминает Одиссея, пустившегося во все тяжкие, чтобы освободить друзей, попавших в плен к Полифему [269] . Или еще один пример: Сирдон нашел для нартов дичь, что, надо признать, было поступком вовсе не дьявольским. В мифе «Нарт Уризмаг, Ааэрп и Эельдар» [270] он даже совершает благородный поступок, помешав славному Уризмагу ввязаться в любовную историю и опорочить тем самым свою незапятнанную репутацию. Там же говорится о том, что бог сотворил Сирдона исключительно для того, чтобы тот помогал нартам. Согласитесь, что такое предназначение никак не соответствует роли дьявола и отношениям, сложившимся между ним и Богом.
269
Во время одного из странствий Одиссея Полифем, сын Посейдона, принял путешественника и съел несколько его спутников. Одиссей напоил Полифема и ослепил. — Прим. переводчика.
270
Branwen, the Daughter of LLyr, из работы Деланея: Legends of the Celts. Grafton Books, London, 1991.
Напрашивается вывод, что Сирдон, Эвниссиен, Локи, Кушулен, Брикриу являются сказочными персонажами, олицетворяющими характер кельта — человека задиристого, хвастливого, жестокого, изворотливого, но в то же время мудрого и в душе отзывчивого. Они были двоюродными братьями Ходжи Насреддина и Тиля Уленшпигеля и принадлежали к когорте тех хитроумных шутов, которые своими ужимками и грубоватыми шутками заставляли народ по вечерам покатываться от хохота. Когда шут обводил вокруг пальца жандарма, олицетворявшего божественную власть, раздавались жидкие аплодисменты, но, если этот несносный тип и сам оставался в дураках, зрители приходили в восторг и радовались от души. Промышлявший воровством скота Гермес походил на этот персонаж. А он уж точно не был дьяволом.
Итак, кельты не знали, кто такой дьявол. Как и занимавшиеся торговлей и разбойничавшие на морях греки, они гордились своей физической силой и, ставя превыше всего храбрость, были отчаянными смельчаками, не лишенными суеверий, но в то же время непоколебимо уверенными в том, что с помощью хитрости они смогут отвести от себя божий гнев. Живя в крошечных княжествах, где сохранился племенной общественный строй и не было централизованной власти и, следовательно, единого правителя, они бы точно утерли нос богам-проходимцам, если бы те встретились на их пути.
Остается выяснить, почему кельты не подошли вплотную, как иранцы, к пониманию необходимости появления дьявола на пантеоне, хотя, как мы уже отметили, у религий этих двух народов были общие корни. Когда кельты пришли в III тысячелетии в Европу, они привезли с собой, без всякого сомнения, тот же строительный материал, что и иранцы, когда те приступили к созданию своего Аримана.
Можно ли считать причиной отсутствия дьявола недостаточную развитость религиозной структуры кельтов? Похоже, что нет: друидам [271] , которых Диодор Сицилийский называл «философами и теологами», в кельтском обществе была отведена та же роль, что и магам в Иране. Как известно, они принимали активное участие в набегах, поднимая боевой дух кельтских воинов, и их никак нельзя назвать запуганными и миролюбивыми служителями алтаря. Впрочем, любопытным кажется тот факт, что греческие мыслители Александрии ставили их вровень с магами и брахманами Индии; долгое время бытовало мнение, что их роль в жизни кельтов была сильно преувеличена. Однако, как оказалось, оно было ошибочным: по свидетельству Юлия Цезаря, друиды занимались не только религиозной деятельностью, но и обладали судебной властью. «Они вершили суд и выносили приговоры по делам уголовным и гражданским, включая оспаривание наследства и права собственности». Их судебные заседания проходили раз в году на землях карнутов под Шартром. «И все желавшие разрешить спорные вопросы стекались со всех сторон на этот суд» [272] . К судебному заседанию никак нельзя было относиться пренебрежительно, ибо судьи часто выносили приговор целым семьям, в следствии того, что, по кельтским законам, как свидетельствуют древние ирландские тексты, все близкие родственники обвиняемого несли ответственность за совершенный проступок. Так, например, если стадо крестьянина нечаянно забредало к соседу, то тот был обязан предоставить свое поле в полное распоряжение потерпевшего на целый сезон» [273] . Обязанности и права друидов можно разве только сравнить с полномочиями живших в ту же пору еврейских раввинов.
271
Греки и римляне называли их вначале дризидами, дриадами, дриадае. Плиний, занимавший в I веке до н.э. пост прокуратора в Галлии, отмечает Нортон-Тейлор, заметив, что греческое название дуба звучало как «друс», высказал предположение, что название «друиды», возможно, произошло от этого слова. «Во многих европейских языках, — продолжает римский историк и государственный деятель, — словоформа «дру» означает «сильно» (как, впрочем, и на старофранцузском), в то время как «ид» обычно эквивалентна «ученым». А так как одно и то же слово «друиды» по сходству понятий должно одновременно обозначать ученых мужей и жрецов, совершавших религиозные обряды под сенью дубов, нам довольно сложно определить этимологию слова».
272
Duncan Norton-Taylor. The Celts. Примечание «Mescla Ulad», опубликованное в «Mediaeval and Modern Irish Series, XIII. Dublin, 1941.
273
Jules Cesar. «Commentarii de bello gallico». Под редакцией Maurice Rat. Flammarion, 1964.
Подобное расширение роли жреца и осуществление им функций законодателя [274] встречалось гораздо чаще, чем в Иране, где только царь, как, например, Дарий, обладал законодательной властью. Элиад [275] писал, что кельтское общество разделилось на друидов, магов, законодателей, воинов и свободных людей, то есть владельцев коров. И вершину социальной пирамиды кельтов венчали друиды, ибо, как мы только что убедились, в их руках сосредоточилась законодательная власть, что ставило их если не выше, то, во всяком случае, в один ряд с племенными вождями. Естественно, возникает вопрос: что же помешало друидам последовать примеру иранских магов и пойти по пути централизации пантеона, что привело бы к возникновению единого Бога и, соответственно, его антипода — дьявола или же, если быть более точным, к появлению нескольких религиозных центров по причине распада кельтов на несколько народностей.
274
В связи с выполнением одним и тем же лицом духовных и законодательных функций нам следует внести дополнение в известную триаду Дюмезиля.
275
Mircea Eliade. Histoire des croyances et des idees religieuses, II. Payot, 1973. Нортон-Тейлор уточняет в своей работе «The Celts»: «Согласно древним текстам законов, свободный человек обычно имел семь коров, одного быка, семь боровов, одну свиноматку, семь баранов, одну лошадь, которые паслись на достаточно просторном пастбище, чтобы иметь возможность прокормить семь коров в год. Вместе с тремя другими крестьянами он владел волом, которого запрягали в плуг, лемех и борону; на четверых у них была печь, мельница и крытое гумно».